Часть 2 (1/2)
Их война обернулась большими потерями, но они победили. Лаббок потерял друзей.
Леонэ, Шелли, Челси, Сусаноо — погибли.
Погибли ещё очень, очень многие; всех их Лаббок не знал в лицо, не знал, может, даже по именам, но в груди на поминках каждый раз щемило от тоски — может, он бы что-нибудь успел изменить, если б они пришли раньше. Вряд ли. Об этом ему в первую же неделю по возвращению сказала Надженда. Нет, она сказала не так. "Чудо, что ты пропал и выжил", — вот как она сказала, — "иначе б на генеральном сражении они нам без тебя глаза на жопу натянули". Они — Эсдес и мелкий ублюдок-император — их в любом случае натянули, Лаббок это понимал. Но, может, он и правда пригодился. В те дни даже Шура отошёл на второй план. В суете сражения, а затем восстановления разрушенного города Лаббок успел напрочь позабыть о нём — и вспомнил лишь сегодня ночью. Против воли комом поперёк горла встала обида, иррациональная и глупая, и Лаббок с трудом подавил её. В том, что случилось, виноваты были они оба. Не выскочи Лаббок, Шура, может, пошёл бы своей дорогой. Не сработала бы Шамбала, и они не пропали вдалеке от дома, у северных морей, где солёный ветер кусал щёки и сушил глаза. Где время текло совсем иначе и против воли иногда хотелось остаться. Сжав кулаки, Лаббок закусил губу и начал перебинтовывать сломанную ногу — при атаке на столицу в него всё-таки прилетел осколок разрушенного здания. Но ему всё равно повезло. Особенно остро он это понимал, глядя на тех, кому взрывной волной содрало кожу с лица или оторвало конечности. Или глядя на то, что осталось от Онеста. Тело бывшего премьер-министра висело на главной площади. Воняло, разваливалось и каждый день с мерзким звуком исторгало из себя какую-то алхимическую жижу, мало общего имеющую с кровью. Он висел там долго и будет висеть, наверное, до тех пор, пока не останется один скелет, и тогда, думал Лаббок, его тело сожгут. Если горожане не устанут от вони раньше и не подожгут его сами. Но на Онеста ему, если честно, уже было наплевать. Даже в казни он не принимал участия. Чёртов ублюдок повстречал самого страшного зверя, который когда-либо ходил по земле, да упокоят боги её душу. Встретил и сдох. Вот и всё. Лаббок тосковал по Леонэ, но вымещать свою злость на живом трупе не считал нужным. Это было бы оскорблением её памяти. В конце концов, Леонэ поймала его не для того, чтоб потом за неё мстили. Шуре, должно быть, было не наплевать на смерть отца.
Несмотря ни на что, Лаббок был рад, что тот сбежал. Он бы искренне не хотел для него такой участи. В том, что Шуру разорвали бы заодно с отцом, он не сомневался. Закончив с бинтами, Лаббок откинулся на кровати и уставился в потолок. Ногу слабо жгло, но это скоро должно было пройти, и тогда можно будет отправиться немного погулять. Мисс Надженда разрешила ему отдыхать. В строительстве и инженерии он, увы, был не силён. И на народные массы воздействовать не умел. Так что оставалось коптить небо и полагаться на остальных. Но время тянулось убийственно долго. Иногда Лаббок специально забывал о нём, погружаясь с головой в рутину, не помня, что они делают и где он. У мисс Надженды было слишком много дел в новом, юном мире. Она старалась сохранить в нём всё хорошее, отдаваясь этому полностью, со всей любовью и знанием дела. Лаббок искренне ей восхищался. Если б у него спросили, готов ли он за неё умереть, он бы не раздумывая согласился. Но сейчас он чувствовал себя одиноким. Тацуми где-то скрылся в облике дракона. Вроде бы отправился к Майн. Выжившей, но ослабевшей. Лаббок немного завидовал его новому, по-птичьи свободному телу. Сильному. Совершенному. Но о подобном для себя он даже и не мечтал — и никому бы такого не пожелал. День тянулся за днём, Лаббок изредка гулял по дворцу. Без особой цели, но пару раз он задумывался над тем, чтоб поискать комнату Шуры. Впрочем, затея оказалась мертворождённой, это он и сам вскоре понял. Комнат было больше, чем звёзд на небе, а Шура ушёл из дворца слишком давно, чтобы что-то, напоминающее здесь о нём, представлялось возможным найти. Вспоминать о нём не хотелось, но вспоминалось само собой. Лаббок не ругал себя за это. Почти. Он привязался к человеку, с которым прожил бок о бок так долго, и в этом не было ничего постыдного. Было горько. Ничего подобного он не ожидал. Сейчас, наверное, Лаббок бы даже предпочёл, чтобы Шура оказался каким-нибудь там егерем — тогда б он и переметнуться на их сторону смог бы, и сбежать под шумок без опаски, растворившись в истории. Но Шуре в этом плане не повезло. Как и Лаббоку.
Закончив перевязку, Лаббок встал и отправился в сторону сада. Сегодня в полдень они с Акамэ решили там пообедать. Много времени теперь она проводила со своей сестрой — та, похоже, повредилась рассудком, и Акамэ почтивсё свободное время ухаживала за ей. Но сегодня Вэйв обещал сам присмотреть за Куромэ, а они побудут вместе. Как раньше.
Теперь ему отчаянно этого не хватало. Акамэ ждала его под большим клёном, сидя на пледе. Издалека заметив его, она подошла и помогла ему присесть. Сегодня Лаббоку даже не хотелось отнекиваться от её помощи. — Как твоя нога?
— В любом случае лучше, чем эти штуки на тебе, — усмехнулся он, забирая протянутый сэндвич, — да нормально. Уже не болит даже. Скоро заживёт и буду как новенький. Он попытался сделать уверенное лицо, но получилось так скверно, что Акамэ лишь слабо улыбнулась на это. — Они всего лишь чешутся. Это можно стерпеть, поверь, — пожала плечами она, наливая себе чай.
Лаббок отстранённо подумал, что сравнивать боль, которую приносисли проклятые печати Мурасамэ, не дававшие ни спать, ни даже одеваться нормально, было слишком смело. Даже немного высокомерно. Если б говорил это Шура, то даже не "немного". Ну вот, опять к нему свелось. Лаббок нахмурился. Акамэ, внимательно за ним наблюдавшая, негромко — понизив тон, чтоб точно никто не услышал — спросила, что не так. На самом деле и она, и Надженда знали о Шуре. И об его тэйгу тоже знали. Но про то, что между ними произошло, Лаббок умолчал, равно как и про то, что Шура являлся сыном Онеста. Если этому дураку хватило ума и удачливости сбежать из разрушенной столицы, его не должны поймать головорезы, охотящиеся за наградой, которую назначат за его голову.
Детей не стоит приплетать к грехам родителей. Сейчас Лаббок даже рад был, что Шура столько лет не появлялся в Империи и не контактировал с отцом. Может, случись всё по-другому, стал бы совсем другим человеком. Тяжело взглянув в проницательные глаза Акамэ, Лаббок не нашёлся, что сказать. Врать ей не хотелось. Говорить правду тоже. Лаббок почувствовал себя потерянным и даже не сразу придумал, что соврать. Но Акамэ опередила его: — Этот парень стал тебе дорог, да? — Да, — неуверенно кивнул Лаббок, задумавшись над формклировкой. Стал ли ему дорог Шура? Теперь, наверное, да. Акамэ вздохнула. — Я понимаю тебя, Лаббок, но мы не можем ему доверять. И, думаю, он уже сбежал из страны. Узнав о том, что творится здесь, будь я им, точно бы сбежала. Лаббок слабо кивнул, решив подыграть. — Это понятно, но... знаешь, когда он драпнул, мне стало немного обидно. Не мог я, конечно, ничего от него требовать, но — честно — мне хотелось бы, чтоб он остался.
Акамэ пытливо на него посмотрела. — Лаббок, он тебе понравился? От произнесённого ей Лаббок поперхнулся сэндвичем. Акамэ заботливо похлопала его по спине, пока он кашлял на траву, пытаясь прийти в себя. — Нет, конечно! Ну... может. Чуть-чуть. Нет, Акамэ, ну, может, больше как друг. Да всё, закрыли тему! Свалил и хрен с ним. Акамэ тихо захихикала — как раньше, и на сердце у Лаббока в одночасье полегчало. Она улыбалась, будто впервые забыв и о Куромэ, и о своих ранах. В ответ он улыбнулся ей. Широко, добродушно. Потянувшись друг к другу, они обнялись, прижавшись тесно, отчаянно даже как-то. Будто старались спрятаться.
В тёплых руках Акамэ было спокойно. Как и ей в его. — Лаббок, даже если так, не стесняйся. Я даже рада, что у тебя был человек, к которому ты, ну... чувства чувствовал, — она провела рукой по его спине, прижав к себе. Лаббок уткнулся лицом в её плечо, тихо засопев. Да. Именно это он и делал. В обнимку они сидели, пока не стало душно. Тогда Лаббок отстранился и сел, оперевшись спиной о дерево. Акамэ присела рядом с ним. Они молча держались за руки так долго, что остыл чай и покраснело небо — будто пропиталось кровью.
Акамэ, кажется, всё молча понимала. И также беззвучно обещала продолжать молчать.*** На тело отца Шура смотреть не стал.