Глава 1 (1/1)

Король Карл возвращался из Рима.Папа Адриан умирал, сраженный старостью и болезнями. Советники, увешанные византийскими драгоценностями, вились вокруг его трона, нашептывали и убеждали не верить дикому франку, едва умеющему читать и не знающему латыни. Эти молодые патриции посмеивались над обязательствами, данными еще Пиппином, и жалели только о том, что клятва была принесена устно, и не существовало пергамента, который можно было бы разорвать и бросить под ноги. Дикий франк не отвечал на насмешки — у него была армия.Король Карл просил папу уехать с ним, отдохнуть, набраться сил — в Монте-Кассино или дальше, в его землях, но Адриан отказывался. Он хотел умереть, сидя на папском престоле, в вечном городе, теперь ставшем прибежищем недолговечных союзов. Он кашлял и однажды признался, что, невзирая на собственные недуги, может упокоиться раньше, чем призовет его Господь. Он был стар и знал людей.Один монашек Лео не боялся стоять у папы за плечом. Он был все так же смешон своей наивностью, и его коричневая ряса выделялась среди расшитых золотом одежд, словно желудь, попавший в корзину со спелыми яблоками. Он смешно надувал губы, затачивая перья, и молчал. Казалось, они с Эйнхардом вышли из одной семьи.Верный друг и летописец покачивался рядом в седле. Латынь — еще не залог хорошей верховой езды, подумал Карл и подставил ладонь, удержав Эйнхарда от падения. Тот вздрогнул, чихнул и проснулся.— А? Приехали? Аахен? — пробормотал он и потянулся к суме с письменными принадлежностями. Затем поежился от холода и разочарованно вздохнул.Карл рассмеялся.— Если только во сне ты не изобрел летательный аппарат, как у Александра Великого, то до Аахена еще много дней пути.Эйнхард покачал головой.— Но признаю, что если бы мы не сделали крюк, чтобы помолиться святой Агнессе, то были бы намного ближе.Эйнхард искоса взглянул на него, увидел, что Карл улыбается, и сам расплылся в улыбке.— Святая Агнесса того заслуживает, король Карл. А ты молился о ночлеге?— Я сделал лучше, — ответил тот. — Не стал беспокоить святую и велел расспросить жителей. Ролло!Невысокий светловолосый сакс подъехал к ним.— Здесь есть поблизости какое-нибудь селение?Ролло махнул изуродованной рукой.— Там, король. За милю монастырь святого Цезария, там принимают путников, даже вооруженных.— Монастырь большой?— Нет, король. Но слывет богатым, как-то здесь останавливался папа.— Тогда решено, — Карл оглянулся на свиту. — Если нас всех впустят, там и переночуем. А ты, Эйнхард, сможешь записать в свои пергаменты, что король франков стал таким неженкой, что больше не желает спать в лесу, среди итальянских дубов, а восхотел теплой монастырской постели и, чего доброго, еще и ужина.Эйнхард закивал и спросил, фыркнув:— И что же, мне даже вино упомянуть?Карл не остался ночевать в узкой келье, пахнувшей теплым хлебом. Он давно не был в церкви один — не со свитой, не с верным другом Эйнхардом или наставником Алкуином, но сам. В Риме он вдоволь находился по храмам. Там было много мозаик, свечей и апостолов. Там со всех сторон на него смотрели святые и мученики, а за спиной стояли те, кто с радостью бросили бы его тело собакам. ?Если будет нужно, — отстраненно думал он там, сбиваясь с молитвы рядом с монашком Лео, — я первым отдам их на растерзание псам?. Мирское не покидало римских церквей — казалось, оно пряталось даже в маленькой папской исповедальне, обитой алым шелком с обсыпавшимися золотыми нитями. Он там так и не исповедался — некогда. Слишком много планов, людей, церемоний. Однажды на выходе из дворца его ударили ножом. Святые покровители заступились — Карл вывернул руку нападавшему, через день того казнили, а следы от покушения вели в Византию, к этой ведьме Ирине. Он не стал бы спать с ней за корону, разве что для ее же позора.Голые стены церкви расплывались в темноте, только свечи горели перед алтарем. Там стояло простое каменное распятие с Христом, безвольно повисшим на перекладине. Он словно нагибался к молящемуся, стараясь услышать его слова, и Карл молился шепотом, сначала — с трудом проговаривая неудобные латинские фразы, застревавшие во рту, как орехи, сваренные в слишком густом меду, затем — на родном языке, коротком и ясном, будто ручейная вода. Господь услышит, если восхощет, и даст знак, если нужно. А если нет — значит, Карл сам в силах совершить задуманное, значит, достаточно ему даровано власти, чтобы обойтись собственными силами.Свечи заморгали. Монахи ходили неслышно, и Карл не удивился.— Я прошу прощения, если прервал твою молитву.— Мы с богом уже давно разговариваем, святой отец — Карл поднялся с колен. Настоятель монастыря еле доставал ему до плеча, и даже деревянные четки были слишком тяжелы для его маленьких, почти детских, рук.— Бог никогда не устает слушать.— Если мы искренни?— Истинная правда. — Настоятель улыбнулся. — Я полагал, тебе захочется отдохнуть с дороги. Я наслышан о вашем путешествии.— Откуда?— Пройдем, — он указал на железный ларь, стоявший у стены. — Присядь.Карл послушно сел.— Откуда? — повторил он.Маленький настоятель щелкнул четками и устремил взгляд на распятие.— Когда-то в монастырской школе я сидел рядом с мальчиком, которого звали Адриан. Это было очень давно.— И этот мальчик…— Он не стал менять имя, и теперь у него в руках апостольские ключи. Но это неважно. Он останавливался здесь около года назад. Он говорил о тебе как о сыне, и в письмах тоже.Ноги настоятеля не доставали до пола и болтались, как у непослушного подростка.— Я благодарен святому отцу за его доброе мнение. Вы слышали о последних событиях в Риме?— Да, — монах кивнул. — Папа писал мне о покушении. Ты уверен, что это византийские ставленники?Карл вывел пальцем узор на колонне у стены.— Убийца признался под пытками.— Под пытками можно сказать многое, только бы избавиться от боли. Ты уверен?— Он признался раньше, чем мы успели перейти к серьезным пыткам, — брезгливо отозвался Карл. — Ему только показали несколько орудий, и он заговорил. Вы не одобряете?Настоятель перевел взгляд с распятия на него.— Будь ты святым, ты уже не был бы королем, а оказался на небесах.— Убитым.— Наверняка, — он вздохнул. — Между монастырской школой и возглавлением братии здесь мне довелось побывать и в Саксонии, и в Византии. Я не думаю, что ради власти ты интриговал бы против собственного сына, собираясь его убить.— Я не столь кровожаден, святой отец.— Но?.. – настоятель подхватил паузу сразу же.— Король выше простых смертных.— И больше ему запрещено.— И больше все же позволено.— Подвергать душу угрозе геенны огненной.— Я король, святой отец.— И благодаря этому груз грехов твоих тяжелее, не так ли? — Монах выдохнул и быстро заперебирал четки. — Не уподобляйся Христу. Он сам просил Господа пронести мимо него чашу, так не ищи же ее впереди Бога. Гордость — нужная вещь для правителя, но скатиться из нее в гордыню очень легко. Не ищи оправдания всему в королевском сане.— Я не перестану убивать, если на то будет необходимость. Вы сами отговариваете меня быть святым.Настоятель скорчил рожицу. У другого она бы выглядела странно, но на его сухоньком живом лице вышла как раз уместно.— Я не об этом. Молись как человек, не от имени королевства. Оставь это своим епископам. Если хочешь, я тоже помолюсь, — он еле уловимо улыбнулся. — Ты угоден прежде всего своей душой, а уж затем как защитник церкви. Хотя признаю, это многое для нас значит. Давай оставим эти разговоры. Уже за полночь, ты утомлен. Я уверен, твоя беседа со Всевышним получилась бы плодотворной и без моих наставлений, — он спрыгнул с ларя и чуть слышно охнул, — но я, как и все церковники, любитель помудрствовать.Карл почтительно поддержал его под локоть. Маленький настоятель передвигался медленно, хромая на правую ногу.— Я знаю, святой отец. Алкуин, мой учитель и глава школы, не оставляет меня напутствиями.— Тогда о тебе есть кому позаботиться, — в тон ему отозвался монах, — и мою назойливость можешь считать платой за ночлег.Карл тихо рассмеялся. У дверей он оглянулся на распятие. Иисус склонился еще ближе к свече.— Господь внемлет просьбам, — прошептал настоятель из-за его плеча.— Откуда это распятие?— Чудо, сын мой. Год назад у нас жил путник. Твоих лет, с седыми волосами. Он целые дни проводил, распростершись у алтаря, лежал на плитах. На следующее утро после его отъезда Христос склонил голову. — Настоятель на мгновение замолчал. — На прощание он попросил отслужить мессу за твое здравие, Карл.— За меня? — недоумевая, переспросил он. — Как его звали?— Он назвался Ганеном. Он хорошо говорил на латыни, хоть я и предложил перейти на язык франков. Пойдем.Может быть, он недостаточно молился святой Агнессе и Христу прислушивающемуся. Дорога в Аахен стала для него настоящим испытанием. Молния, ударившая среди ночи перед вереницей всадников, свалила два дуба, как Ирминсул в обхвате, словно то были соломинки. Тропка, которую они с таким трудом нашли, оказалась отрезана. Они плутали в грязи под мокрыми ветками, хлеставшими по лицам и спинам. Ролло ругался, мешая родные слова с франкскими. Раны на его руке размокли, и он потрясал кистью, словно излохмаченной в клочья коричневой перчаткой. Эйнхард, предложивший ему кусок ткани, получил в ответ крепкое слово, но ткань Ролло взял. Карл мрачно наблюдал за солдатами, месившими болото, и думал, что им следовало бы остаться в Риме. Переждать эту весну, кольцом встать вокруг Адриана, ходить с кинжалом за пазухой, но утвердить его на престоле и не подвергать своих людей ненужным переходам. Господь словно не выпускал его из Вечного города.Уже во франкских землях его снова пытались убить. На полпути их перехватил гонец с письмом от Алкуина. Тот сообщал, что снова взбунтовались саксы, оставшиеся язычниками, и даже Видукинд не в силах их унять. Карл услал Ролло с отрядом на помощь, оставив при себе лишь Эйнхарда и дюжину воинов. За два дня до Аахена в лесу их ждала засада.Он убил пятерых или шестерых, ему некогда было считать. Эйнхард испуганно махал мечом рядом, но ранить мог скорее себя, чем нападавших. Полоснув кого-то по боку, Карл успел заметить, как Эйнхард не глядя запустил в противника чернильницей, и тот закричал, когда чернило попало в глаза. Карл тут же рванул Эйнхарда из седла и отшвырнул в сторону, спасая от удара сзади.Он понял, что пропустит удар, краем глаза увидев, как опускается меч ему на плечо. Но тут на него сверху упал еще один, как и все, в плаще с капюшоном, и они покатились по земле. Пальцы сжали его горло так крепко, что потемнело в глазах. Он пытался сбросить напавшего, но тот только сильнее сжимал пальцы, заставляя хрипеть, и Карл из последних сил, уже вслепую, толкнул вверх и в сторону и повалил его. Они прокатились несколько шагов куда-то в кусты, и он почти не пытался сопротивляться, но хватка на горле странно слабела. Он снова собрался и рванулся вверх, и противник отпустил его. Он успел ухватиться за плащ, но тот выскользнул из руки, и Карл заметил лишь седые волосы и зашелся в судорожном кашле.Его воины знали свое дело. Все остались целы — кто ценой рассеченной брови или окровавленной руки, но священник не понадобился бы никому. Эйнхард получил огромную лиловую шишку на лоб и потерял меч. Карл, все еще кашляя, забрался на коня. На горле надолго останется синяя цепочка следов, подумал он.Трупы осмотрели, один из оставшихся на поляне оказался жив, его допросили со всей строгостью, но тот ничего не знал — был наемным убийцей из испанской марки, который за пару монет продавал свое умение убивать кому угодно. Его привезли в Аахен, и там, корчась на дыбе, он просипел, что их собрал человек по имени Эно, скрывавший лицо под капюшоном и говоривший, как настоящий господин.Он не смог вспомнить, кому так досадил. Ха, у него скопилось вдоволь врагов, но одни, как римские патриции, предпочли бы яд, а другие скорее повели бы армию, чем нанимали всякий сброд. Карл приказал казнить того негодяя — быстро, без мучений, просто повесить. Все равно от него больше ничего не добиться.Он приказал следить за чужаками, прибывающими в город, не из страха, а чтобы быть начеку. Он не мог позволить себе умереть прямо сейчас, когда сыновья еще не приобрели опыт и не достигли правильного возраста, а в Риме Адриан отбивался от византийских приспешников. Он не мог так предать его и всех.Он хотел уберечься, но не сумел уберечь других. Через месяц Фаусту, старшую прислужницу его дочери Ротруды, нашли с перерезанным горлом в его постели. Он оставил ее спящей на рассвете, отправляясь в часовню, и Фауста ровно дышала, укрывшись меховой накидкой, и на щеках ее играл румянец. Через час ее нашли в луже крови.Он был в ярости. Еще никого не убивали так близко, в его дворце, в его собственной спальне. Он хорошо думал о Фаусте, ее тихий смех развлекал его по вечерам, и, принеси она ребенка, он наверняка признал бы его своим.Он попросил Алкуина отслужить мессу за упокой ее души. Фаусту похоронили в дворцовом саду, поставив на ее могиле камень с отметиной. А еще через два дня Ротруда обнаружила под покрывалом у себя в ларце восковую куклу с короной на голове и иглой в сердце. К игле прикрепили кусок ткани, на котором на исковерканной латыни написали одно-единственное слово: вожделение.Эйнхард, призванный на совет, искоса рассмотрел фигурку и поспешно — слишком поспешно, как показалось Карлу, заявил:— Она хотела тебя приворожить, король.Карл, размашистыми шагами меривший зал вдоль стола, резко развернулся.— Не убить?Эйнхард поежился и ответил, глядя куда-то в пол:— Она была христианкой.Карл раздраженно махнул рукой и почти выбежал во двор замка.Эти два покушения подряд — а то и три, если считать того незадачливого убийцу в Риме, — приводили его в бешенство. Кто так исступленно пытался подобраться к нему? Зачем убивать Фаусту? Она доказала свою глупость после смерти этим приворотом.Он стоял, привалившись к стене, бездумно тарабаня пальцами по камню, до боли, и вдруг с ослепляющей ясностью вспомнил, как много лет назад мать, желая убедить его бросить низкорожденную Химильтруду ради женитьбы на принцессе Дезидерии, кричала, что служанка приворожила его, околдовала, забрала себе его сердце, когда он спал, и он иссохнет и потеряет силы — а то и жизнь, — если немедленно не отведет порчу, заключив Химильтруду в монастырь, где все бесовские привороты сойдут на нет. Карл тогда смеялся, хоть Химильтруда и очутилась в монастыре, как и предполагалось. Он не знал в своей жизни женщины более разумной и рассудочной, чем королева Берта Большеногая, и в такую чушь она не верила, даже если сама ее произносила. Суеверия в ней не было ни на грош, но она умела добиваться цели. И кто-то тоже пытается.Тогда, в Риме, кто-то из толпы схватил его за рукав, и Карл вовремя оглянулся. В схватке в лесу ему откровенно повезло. Но Фауста... она не заслуживала смерти, кому она помешала?Ролло прислал письмо из Саксонии. Кто-то из оставшихся в живых монахов монастыря, основанного на самой границе, записал нескладное донесение, и потрепанный огрызок пергамента доставил в столицу гонец, упавший с коня от усталости. Ролло сообщал, что по его прибытию дела в краях пошли, как он выразился, ?веселее?, и бунтовщики-язычники уже почти все замирены. Церковь и пару келий наспех отстроили и освятили, а он и левой рукой управляется с этими непокорными псами как надо. Карл хмыкнул, разбирая скоропись усердного монаха. Видно, правая рука у Ролло так и не зажила.Ролло писал еще, что останется на месте на несколько недель, пока все окончательно не успокоится, а затем неспешно двинется в столицу, оставив половину отряда.Карл усмехнулся, дочитав до конца. Правление входило в привычную колею — усмирение бунтовщиков, переходы войск, новые земли и новые законы. Но он найдет убийцу Фаусты.Он велел Эйнхарду и Ротруде исподтишка расспросить дворцовых слуг, а сам объявил, что убийцу — из города — нашли и казнили на месте. Он чувствовал, что все еще не закончилось, а у него появился враг, не останавливающийся ни перед чем.Он налегал на латынь и читал старые законы. Его могли убивать, но дороги нужно построить. Ротруда выбрала себе новую старшую прислужницу, Батильду, глуповатую и белокурую, до того жившую в услужении у сестры Гизелы в монастыре.Расспросы дали мало. Девочка с кухни вспомнила, как однажды видела Фаусту у стен дворца с каким-то мужчиной, похожим на Карла. Тот был чуть повыше и худее, но с такими же седоватыми волосами. Они о чем-то разговаривали, Фауста держала в руках седельную сумку.Из Саксонии привезли Ролло, с той же почерневшей рукой, распухшей вдвое. Теперь в ней он держал свечу и лежал в повозке с закрытыми глазами, облитый медом. Его отпели ночью, чтобы челядь не судачила о том, как его прокляли в Риме, уязвив руку, державшую меч. Двое его родичей, служивших в том же отряде, что-то шептали во время службы, держась за медные монеты на поясе, и Карл подозревал, что это были не молитвы. Они попросили разрешения отвезти тело Ролло домой и отправились в путь на следующий день.Подумав, он стал класть в изножье кровати меч. Кинжал уже много лет лежал в изголовье, резьба на рукоятке блестела от частых прикосновений, но теперь его казалось мало. И он послал письмо Видукинду — пресекать малейшие попытки к бунту.Ему донесли, что в городе завелся полуслепой юродивый, призывающий на голову короля кары небесные. Он вел странные речи, странные даже для безумца, говорил о жажде мести, преследующей Карла в дальних землях и на собственном ложе, пророчил будущие беды и называл короля узурпатором и предателем Божьих заповедей. Карл послал за юродивым доверенных людей, но их опередили: кто-то свернул ему шею и оставил лежать на ворохе грязной соломы под базарной лавкой. Шею ему сломали ловко и умело. Карл не сожалел о помешанном старике, но хотел узнать, откуда тот взял свои наветы. Но все, кого расспросили, не знали, откуда он появился. Женщина, продававшая на рынке кувшины, сказала, что у него был плащ с баварской вышивкой, так как сама была оттуда, но плаща не нашли.Ротруда, исполнявшая при дворе обязанности королевы, убедила его, что все спокойно. Его дочь славилась умением разгадывать людей и, будь что-то не так среди челяди, уже распознала бы и сообщила отцу.— Мое предназначение — охранять тебя в дворцовых покоях, — твердо заявила она однажды, — а не гнить в византийском гинекее, как ты хотел. Мы найдем убийцу Фаусты, сколько бы это ни заняло, она не только жертва убийцы, но и моя ошибка. Я никогда раньше не ошибалась. А ты король, ты не можешь умереть.Карл поцеловал ее в лоб и подарил корону матери — тонкий золотой ободок с крупными драгоценными камнями поверху. Он никуда не отпустит дочерей. Пусть выбирают спутников по сердцу, при дворе или в монастыре, здесь он всегда сможет приглядеть. Ротруда иногда засматривалась на Видукинда, но тот был достаточно благоразумен. Он бы выдал ее за Эйнхарда, но его скромный летописец наверняка пришел бы в ужас от такого предложения, а затем бы долго фыркал. Пусть все идет, как идет.Он разобрался с делами в Аахене и приказал готовить отборный отряд. Нельзя засиживаться, подданные должны видеть своего короля. А непокорные подданные никогда не должны о нем забывать.Он послал Видукинду с письмом книги для богослужений и десять мечей, выкованных в дворцовой кузнице, а вскоре после Рождества выехал и сам. Зима выдалась мягкой, даже на ночь ему в палатку не ставили жаровню, и Карл спал, завернувшись в старый меховой плащ. Он знал, что найдет своих врагов, или же они придут к нему сами. Он не сомневался, что это будет кто-то из старых врагов, потому что новые действовали бы не так искусно.Видукинд постарался на славу — к его приезду рядом с деревянным домом, заменявшим храм, начали строить настоящую каменную церковь. У себя в отряде он держал под защитой всех выживших монахов из трех сожженных монастырей.— Ты быстро продвигаешься, — заметил Карл, наблюдая, как саксы перетаскивают камни. Видукинд неопределенно пожал плечами.— У саксов никогда не было постоянных жилищ, но если мы хотим жить в мире, без этого не обойтись. И монахам будет спокойнее иметь под боком вооруженных лучников.— Тебя не пытались убить за это время?Видукинд усмехнулся в усы.— О чем ты, король? Тысячи раз. Я бы мог погибнуть в каждой битве, я не прячусь за спинами своих воинов.— Речь не о том. — Карл помолчал, разглядывая реку, и неохотно выдавил: — Не в битве, а за столом, или ночью?Видукинд недоуменно покачал головой.— Я не знаю таких безумцев. Они не осмелятся.— Тогда тебе повезло. — И Карл резко оборвал разговор.Он рассказал ему вечером, за кубком вина в палатке. Герцог слушал, перебирая пальцами, и морщился.— Не нравится мне это, — сказал он, когда Карл умолк. — Грязно.Карл усмехнулся.— Не грязнее римских склок. Но ты прав. Я бы предпочел посмотреть в глаза тому, кто хочет меня убить, чем искать и выслеживать.— И ничего, что указало бы тебе, кто за этим стоит? И почему ты уверен, что это один и тот же человек?Он отмахнулся.— Я не уверен. Я чувствую, и это все. Да, я не уверен в том, что произошло в Риме. Но меня схватили за рукав.— Чем это важно?Он попытался выразить это в словах, но лишь раздраженно стукнул костяшками пальцев по столу.— Не знаю! Эти покушение... их словно не доводят до конца. Понимаешь, Видукинд? Не то чтобы во мне было мало веры и я не благодарил Господа за спасение, но я ускользаю от гибели за миг до последнего удара. И это тревожит меня больше всего.Они оставили этот бесполезный разговор. Видукинду не следовало расшатывать веру, которую тот лишь недавно обрел, камни в ее основании еще не скреплены.Карл пытался выбросить глупые раздумья из головы, но... Он решил хотя бы не давать им ходу. Не то время.Они предприняли несколько вылазок из лагеря, следуя сведениям, полученным от крестьян. Улов был мал — они разгромили одну банду, потеряли в стычке с другой пять человек и столько же захватили в плен вместе с мешком, набитым медной и серебряной утварью из старой церкви. Пленников Карл повесил, и их тела на виселицах болтались возле дороги с неделю, пока воронье не расклевало их на совсем непотребные куски. Только после этого их похоронили, чтобы избежать заразы. Утварь Карл отдал монахам и приказал отслужить праздничную мессу в следующее воскресенье. Стены церкви приобрели очертания, и Карл собирался возвратиться в Аахен. Свое дело — устрашить и поддержать власть Видукинда — он выполнил.