Часть 2 (1/1)
Верховенский действительно не выдерживает больше суток; ночью какая-то непреодолимая грусть овладевает им, и Петр Степанович не может сдержать слез. Любовь его к Nicolas слишком велика, и нет в мире силы, которая бы заставила Пьера разлюбить свою лучшую половину, своего любимого Ставрогина.Пьер обещает себе принять решение утром, однако с восходом солнца становится лишь тяжелее решиться на этот шаг. На улице он с минуту колеблется, не зная, отправиться ли ему сейчас же на вокзал, уехать ли в Петербург, а оттуда - в Швейцарию, и больше никогда, никогда не встретиться с Nicolas; или повернуть прямо в сторону дома последнего, упасть перед ним вновь на колени, вымаливать прощения, поднимая изредка глаза на своего идола и встречаясь с его ледяным, мертвенно-безразличным взглядом.Петр Степанович направляется к Ставрогину, пальцы рук его дрожат, когда он стучит в парадную дверь особняка; ноги не слушаются от волнения, когда поднимается он в кабинет Nicolas.Наконец, дверь - последнее препятствие меж ним и его любовью вырастает перед Верховенским, и он осторожно, едва касаясь костяшками пальцев тяжелой деревянной створки, стучит. Стук этот эхом разносится по коридору, заставляя Пьера вздрогнуть и поежиться, будто от холода.- Войдите, - голос ледяной и равнодушный; даже больше, чем обыкновенно.Пьер делает вдох, наполняя легкие кислородом - подсознательно он уже готов к тому, что Ставрогин в любой момент, по собственной прихоти, начнет душить его.Дверь распахивается, и перед Верховенским появляется взволнованное лицо Ставрогина.Nicolas молча глядит на него, необыкновенно широко раскрыв глаза. Пьер в смятении тяжело дышит, опустив взгляд в пол.- Петруша, - медленно произносит Nicolas, делая шаг к Верховенскому, но тот поневоле отшатывается в сторону двери, все еще не поднимая головы.- Петруша, - повторяет Ставрогин настойчиво, с каким-то безнадежным отчаянием.Петр Степанович, наконец, глядит в глаза Ставрогину, с удивлением отмечая странную горечь и боль, читаемую в лице Nicolas.- Ставрогин, вы что это, плачете? - изумленно шепчет он, взмахивая светло-русыми ресницами. Николай Всеволодович действительно плачет. Бесшумно, почти незаметно; глаза его красны и воспалены от набежавших слез, бледные губы едва ощутимо дрожат.- Петруша, - в третий раз повторяет Ставрогин и вдруг падает перед Пьером на колени, хватая руку пришедшего в оцепенение Верховенского.Тот стоит, не отнимая руки, снова не в силах взглянуть в глаза Ставрогину.- Это правда, Пьер? - нарушает минутное молчание Nicolas, - это правда, что вы меня любили?- Правда, - только и отвечает Петр Степанович, обреченно качая головой, - любил...Люблю.При этих словах Ставрогин вскакивает с колен; в глазах его какое-то ликование, восторг.Он так и стоит перед Верховенским, бесшумно шевеля губами, силясь что-то сказать.- Можно мне... поцеловать вас, Пьер? - спрашивает он шепотом, глядя на губы Верховенского.- Что это еще за шутки, Ставрогин? - Пьер отстраняется, недовольно хмурясь, - вы снова издеваться вздумали? ПрОсите у меня разрешения, зачем? Вам оно не надобно. Вы же знаете великолепно, что можете мною манипулировать, насиловать, что угодно... Вы ведь так и поступали прежде. Что же теперь изволили разрешения на поцелуй испрашивать?Ставрогин отстраняется, закрывая лицо руками. Он снова плачет.- Вы... Пьер, вы ничего обо мне не знаете; я... я чуть было рассудка не лишился, когда вы вчера ушли. Вы мне все тогда высказали, все. Я знать - знал до вчерашнего дня, однако слова ваши уверили меня в том, что я - чудовище. Моральный урод. Настоящее ничтожество, которое находит силу лишь в унижении других. Изверг. Ах, Верховенский... я презираю себя. Вы не заслужили всей жестокости, всей боли, которую я вам причинил. Вы никогда не простите мне это... Я сам никогда себе этого не прощу. Вы, наверное, всегда были уверены в том, что я лишь использую вас, что безразличен к вам вовсе, что выброшу при первом желании... Я и сам так думал. Однако сегодняшней ночью я понял вдруг - я люблю вас, Петруша. Да, да, я люблю вас! Но не молчите, прошу вас, не молчите! Смейтесь надо мною, плачьте, уходите. Только не томите меня; я давече чуть не скончался от томления...Верховенский стоял все это время в одной позе, даже не глядя на Nicolas. Лишь когда тот сказал "я люблю вас", Пьер незаметно вздрогнул, и щеки его вспыхнули. - Я не верю вам, - тяжело сглотнув, произнес он наконец, - Не верю.- Я прошу вас, - прошептал одними губами Ставрогин, воздев руки к Пьеру, словно тот был самим Мессией. - Хорошо, - неожиданно для себя ответил тот, подойдя к Ставрогину совсем близко. Пьер почувствовал на себе его обжигающе ледяное дыхание.- Поцелуйте, - пробормотал он, и через мгновение Nicolas бережно, едва касаясь, приподнял пальцами подбородок Пьера, любовно взглянул в его лицо и поцеловал. Поцелуй вышел совсем невинный, будто бы самый первый. Не было той обыкновенной борьбы, не было насилия, которое применял Ставрогин даже в поцелуе. Лишь мягкое, нежное слияние двух любящих людей, желающих больше всего на свете любить и быть любимыми.Верховенский мягко отстранился. - Время, - произнес он.- Что? - непонимающе поглядел на него Nicolas.- Время, Николай Всеволодович. Я прошу вас дать мне время.С этими словами он вышел из комнаты, оставив Ставрогина в полной неопределенности."Теперь ты никуда от меня не денешься", думал Петр Степанович, спускаясь по лестнице. Однако сердце его трепетало. Впервые в жизни Верховенский чувствовал себя счастливым.