Часть 1 (1/1)

Смешанное с невыносимой болью наслаждение. Безропотное подчинение своему Богу, без которого и дышать теперь он не способен. Тихие, сдавленные стоны, перебиваемые пронизывающими воздух ударами; кроваво-красные подтеки на спине и ягодицах, снова боль и наслаждение, снова стоны. Все. Отныне ничего этого не будет.Пьер быстрыми шагами пересекал комнату, по пути хватая с полок, кровати и большого письменного стола свою скомканную одежду. В глазах его стояли слезы, однако то были не обыкновенные его слезы, вызванные болью или пытками, которым ежедневно подвергал его Ставрогин. То были скорее слезы какой-то внезапно разбуженной злобы, ненависти, досады. Схватив со стола свое белье, Верховенский метнул на стоявшего вблизи и все это время молча наблюдавшим за ним Ставрогиным презрительный взгляд.Тот ответил ему своим ледяным, столь привычным, равнодушным молчанием. Петр Степанович замер на мгновение, все еще испепеляя Ставрогина взглядом, а потом внезапно бросился к Николаю Всеволодовичу, схватив того за ворот рубашки.- Как вы смеете, Ставрогин? – прошипел сквозь зубы Верховенский, силясь сдержаться и не сдавить шею Николая обеими руками. Однако Ставрогин оставался нем.Пьер в исступлении закрыл лицо руками и отшатнулся назад. - Вы когда-то были моим идолом, моим солнцем, - процедил он, не отнимая рук, - вы помните это, Ставрогин? Вы были мне надобны…Николай Всеволодович молчал.- А знаете что, Ставрогин, вы думаете, я был искренен с вами, а? Так вот, к вашему сведению – нет! Я никогда не говорил вам правду о том, что чувствую, что испытываю в душе своей по вашей воле, однако теперь – извольте-ка выслушать. С этими словами Пьер опустился в большое кожаное кресло, закинул ногу на ногу и с полыхающим от злости лицом начал:- Я всю жизнь свою был всеми презираем, ненавидим, гоним… Мой собственный отец предпочел мне вас, вас, Ставрогин! Вы всегда были во всем лучше меня, о, вы были идеальны в моих глазах, и я готов был по первому вашему зову явиться к вам, хоть на коленях, и сделать все, чего бы вы не пожелали. Впрочем, разве вы сами этого не знаете? Или забыли, как я по вашему приказу убил Шатова, а прежде того жену вашу и Лебядкина? Забыли? Так я вам напоминаю. А помните вы, как я приполз на коленях к вам, не в силах больше сдерживать в себе мою к вам любовь? Да, да, я всегда, всегда любил вас, и лишь вы один занимали все мои мысли, и разум мой был полностью к вашим услугам. И тогда – о, в одном вы никогда не изменили себе – вы, как всегда, повели себя жестоко…Я никогда не смогу забыть, как вы унизили меня в ту ночь, против воли моей вы, пардон, меня изнасиловали. Да, да, не отрицайте ничего! (Ставрогин все еще стоял молча и даже не думал отрицать слова Пьера, ровно как и отвечать на них.) Вы помните, как сорвали мою одежду, связали мне шею ей так, что в глазах у меня потемнело, и я не мог дышать, а потом и вовсе потерял сознание? Вы вытащили меня на балкон, заставили свеситься вниз, так, что отпусти вы меня – и я бы рухнул. Вам известно было, как сильно я боюсь высоты, и вы нарочно заставили меня трепетать от ужаса при мысли, что вы скинете меня с этого самого балкона. А вы могли бы! Но разве это было самое худшее? Вы вставили в меня вашу руку, по самый, готов поклясться локоть, и двигали ею во мне часа два, не меньше; так больно царапая ногтями, что я готов был кричать, однако стыд, знаете ли… Известно вам такое слово, как стыд, Ставрогин?А потом… Как однажды вошла к вам Дарья Павловна, а вы меня за минуту до этого заставили сесть под столом и вошли мне в рот, да не успели к ее приходу выйти... Она простояла у вас три четверти часа, а вы все время это держали меня за голову, не позволяя отстраниться… А как вы растягивали меня своей палкой, а я кричал от боли, и вы смеялись мне в лицо, а потом лили в меня раскаленный воск, и вновь смеялись… Это помните, Николай Всеволодович?- О да, Петруша, - Ставрогин внезапно подал голос и медленно подошел к Верховенскому, - я и не это помню. Но помнишь ли ты сам, как, отыскав какой-то ошейник, на четвереньках приполз ко мне в кабинет, держа его в зубах и целый час умолял трахнуть тебя, как последнюю сучку, помнишь, Петруша? Как ты умолял меня перед самым приходом Дарьи Павловны позволить тебе доставить удовольствие, как ты выражаешься, своему Богу, то бишь мне? Кроме этого ты, как я помню, говорил, что ты - всего лишь обыкновенная шлюха, ничтожество, живущее для того лишь, чтобы удовлетворять меня, своего идола. Ты умолял меня все эти годы, каждый раз умолял унизить тебя, издеваться над тобою при всякой возможности. И все тебе было мало, ненасытная ты блядь, - с этими словами Ставрогин насильно поднял Верховенского на ноги и сжал руки вокруг его шеи.На глазах Пьера выступили слезы, он задыхался, силясь возразить. - Я не намерен больше терпеть тебя, Ставрогин. Твоя, только твоя вина в том, что я помешался тогда. Ты заставил мой рассудок помутнеть, заставил меня стать твоим рабом.- А я и не отрицаю своей причастности, - ухмыльнулся Николай Всеволодович, - однако разве тебе не нравилось со мною, Петруша? – последние слова он произнес вкрадчиво и сладострастно, совсем тихо, наклонившись к уху Верховенского.Ноги Петра Степановича подкосились, и он с трудом не рухнул на Ставрогина.- Нет, - прошептал он дрогнувшим голосом.- И тебе не нравилось быть моей личной шлюхой, принадлежать одной моей воле и прихоти? Тебе не нравилось, как я трахал тебя до полусмерти, ничтожество? – Ставрогин продолжал нашептывать на ухо Верховенскому, с нетипичной ему страстью выговаривая каждое слово.- Нет, - твердо повторил Пьер.Ставрогин сделал шаг в сторону, и Пьер медленно прошел к двери.- Я ухожу, Николай Всеволодович, - произнес он, глядя в пол, - вы больше никто мне. Прощайте, - с этими словами он вышел за дверь, успев, однако услышать последние слова Ставрогина. Тот прокричал Пьеру вслед:- Ты завтра же вернешься! Ты не сможешь и шагу ступить без меня, Петруша. Ты никуда не денешься от меня, - тут он расхохотался. Верховенский медленно спускался по огромной лестнице особняка Ставрогина, прекрасно осознавая, что последние слова Николая Всеволодовича – совершеннейшая правда.