Ночная гармония (1/1)

Белые и чёрные клавиши отпечатываются на кончиках пальцев пыльным следом: здесь давно не звучала музыка. Первая нота прорезает тишину, пробирает до костей; она не отсюда, она?— из воспоминаний, приходящих то ностальгическими снами, то ночными кошмарами. Едва верится, что прошло всего два года?— вереница дней, где он замерзал, прятался от полиции, как одуревший, бежал дальше и дальше от прежнего ?дома?, лишь бы прошлое не догнало, казалась дурной вечностью. Леон отдёргивает руки, прижимая к груди: эхо дрожит, не желая затихать. О стекло зажжённой лампы, едва разгоняющей полумрак, бьётся маленький мотылёк: он опрокидывается, падает, проползает по столу и вновь взлетает, чтобы удариться снова.?Это не я,?— эхо умолкло, слышно лишь тревожное, болезненное дыхание,?— тот, кто жил с родителями в том доме, тот, кто играл на рояле для гостей по праздникам, тот, кто боялся даже слово им сказать?— это не я, больше не я?.Изящные руки художника ложатся на запястья, направляют обратно к клавишам. Открытую шею обжигает, когда Рафаэль выдыхает всего одно слово:—?Играй.Два года назад Леон клялся, что никогда больше не дотронется до проклятого рояля. Два года назад он выкрикивал проклятия в лицо матери и отцу, а они волновались лишь о том, как бы не услышали и не подумали чего лишнего соседи.Два года назад чёрное дуло пистолета, направленное ему в грудь собственным отцом, раскололо жизнь на ?тогда? и ?сейчас?.И теперь тот, кто отогрел его, кто так нежно гладит запястья, хочет, чтобы он вернулся в своё ?тогда?.—?Я давно не играл,?— Леон сглатывает: в горле пересохло,?— получится что-то ужасное, и я не хочу…Ладони на запястьях едва ощутимо сжимаются, но этого достаточно, чтобы вдоль позвоночника пробежала волна тепла. Что-то похожее на то, как, замёрзнув, погружаешься в наполненную горячую ванну. Каждое прикосновение Рафаэля разливается по венам чистым спокойствием, и, хотя он молчит, в голове звучит с его интонациями: ?Ты в безопасности. Никто тебе не навредит?.—?Я в безопасности,?— эхом повторяет Леон и снова касается клавиш. Нестройная мелодия ровнее, увереннее с каждым движением: не стоит бояться, что призраки прошлого услышат, пока рядом тот, кто может отогнать их движением изящной руки. Больше нет сгустившейся ночи, нет других обитателей замка, даже мира вокруг, лишь гостиная, в которой звучит песня, сотканная из обрывков тех, которые Леон играл прежде.Вот бы весь мир и правда исчез: тогда они могли бы остаться в этом хрупком мгновении навеки.—?Tu sei a casa, caro mio,?— звенит в голове на грани слышимости, и впервые Леон, как в глупых романах, задыхается от нежности. Сердце бешено стучит, не попадая в такт, и следом приходит такая же безумная злость: оно мешает, оно портит безупречную гармонию звука. Рафаэль слышит?— не может не слышать, но ни следа недовольства не возникает в его лице, лишь чуть изгибаются в ласковой улыбке губы, а руки ложатся на основание шеи.?Он слепой?,?— приходится напоминать себе раз за разом, чтобы неуёмная фантазия не подбрасывала слишком волнительных картин. Но представляется легко?— как, чуть склонившись, Рафаэль прижмётся грудью к его спине, как припадёт к шее, погружая в плоть острые клыки. Это должно быть больно, но на каждый укус тело отзывается всплеском эйфории, хочется плакать и умолять, лишь бы эта близость?— теснее самых крепких объятий, самых жарких поцелуев?— не прекращалась никогда.Но Рафаэль всё ещё достаточно близко, чтобы ощущать его присутствие, но недостаточно для объятий. Его пальцы невесомо порхают по плечам и спине, будто изучают контраст джинсовой жилетки и шерстяного свитера, останавливаются там, где мягче, и там надолго замирают. Если верить книгам и фильмам, руки вампира должны быть холодными?— но ладонь горячая настолько, что обжигает. Стоит едва сбиться с ритма, и тотчас возобновляются лёгкие, порхающие прикосновения?— в нужном темпе, чтобы снова влиться в мелодию и продолжить уже безошибочно, не позволяя себе фальшивить. Шелест крыльев мотылька, бьющегося о лампу, такой далёкий шум ветра за окнами замка, перестук начавшегося дождя?— всё это лишь часть мелодии. Леон охотно погрузился бы в звук целиком, закрыл глаза, чтобы чувствовать так, как он.Но его роль в этой ирреальной картине?— продолжать играть, с каждой надрывной нотой всё глубже погружаясь в те дни, о которых хотел бы забыть. Новым цветом и вкусом насыщала мелодию боль от закушенных губ, от кровоточащего сердца. Даже сейчас, когда он играет для своего ангела?— это больно.Его трясёт, выворачивает, словно каждый звук выкручивает по одной кости из сустава, ноты наталкиваются друг на друга, и он уже едва видит мутное чёрно-белое полотно перед собой за пеленой слёз, когда Рафаэль разворачивает его к себе и приникает к горлу. Леон дышит через раз, боясь дёрнуться и ненароком оттолкнуть, лихорадочно гладит его по плечам и спине.—?Не бойся,?— говорит Рафаэль, и Леон безоговорочно верит, позволяя пить свою кровь?— пусть хоть всю, до последней капли. Рафаэль мягко отстраняется: кровь собралась в уголке его губ, и он вытирает её ребром ладони, по-кошачьи слизывает. Хочется прикоснуться ещё?— но он ускользает из объятий, направляясь к выходу.Реальность наваливается так тяжело, что Леон не может встать и последовать за ним, лишь хватает ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. Всё слишком чёткое, ясное, как после пробуждения от приятного сна. Ветка, стучащая о стекло, оглушительное тиканье часов, собственное дыхание: все звуки обострены настолько, что хочется зажать уши и закричать в отчаянии. Нет. Воткнуть спицы в оба уха, чтобы настала вечная, блаженная тишина. Останавливает лишь то, что в тишине он продолжит слышать собственные мысли. В тишине он будет один.С трудом поднимаясь, Леон догоняет уходящего Рафаэля: хочет взять за руку, но получается лишь придержать за рукав.—?Зачем,?— осипший голос похож на предсмертный хрип,?— зачем ты заставляешь меня?..Его трясёт от собственной пустоты, беспомощности, застарелой боли. Рафаэль гладит его по щеке, задумчиво слизывает с пальцев слёзы, пробуя их на вкус так же, как пробовал его кровь, и улыбается.—?Мне нравится слушать.Волна облегчения и нежности захлёстывает с головой, требует выхода?— и Леон целует эту успокаивающую улыбку, гладит своего ангела по волосам, снова плача, но уже от счастья. Это спокойствие как наркотик, и он на что угодно готов, чтобы получить ещё дозу, даже если придётся играть снова.—?Я люблю тебя,?— он повторяет это, лишь на миг прерываясь, чтобы затем целовать снова,?— я всё что угодно сделаю, я… Хочешь, я сыграю ещё? Хочешь?..В реальность возвращает звук шагов. Леон даже не успевает отстраниться, когда видит фигуру в дверном проёме. Смуглый высокий мужчина?— его имя вечно стирается из памяти, как и имена других обитателей замка. Он смотрит на Рафаэля с таким осуждением, что Леон жалеет, что у него нет клыков, чтобы впиться ему в горло и разорвать. За то, что посмел сердиться на его ангела. За то, что разрушил их ночную гармонию.—?Ты его с ума сведёшь,?— говорит незваный гость, и какой-то части внутри кажется, что он прав. Той, что отчаянно подаёт сигнал откуда-то из тягучего тумана, который окутывает его всякий раз вместе с тонким ароматом горячего воска: так пахнет воздух каждый раз, когда Рафаэль рядом. Эта часть него повторяет: здесь ты?— свеча, ты?— расплавишься и догоришь.Рафаэль едва заметно качает головой, приобнимая за плечи, и не говорит ни слова.