Часть 10 (1/1)

—?Ты ничего не знаешь о том времени. В общем-то, и слава Богу, если он есть.Теперь, спустя тридцать лет, эта история мне самому кажется каким-то сумбурным сновидением, сплетней, услышанной когда-то на семейном застолье, проходным фильмом про невнятного мальчишку с брешью в башке,?— настолько она неправдоподобна. Трудно поверить, но даже страны, в которой всё произошло, уже нет. Половины действующих лиц?— тоже. Возможно, я бы сам больше не возвращался к этому эпизоду своей жизни, если бы не ты. Как мы уже выяснили?— моя ?ремиссия? закончилась, как только я тебя увидел. Случился рецидив, как бы смешно это ни звучало.Вы с Рихардом, на первый взгляд, совершенно разные. Но, тем не менее, некоторые параллели провести, безусловно, можно: когда мы встретились, внутри меня будто перевернулось что-то. Как мне тогда показалось, каждую клетку тела пронзил мощнейший электрический разряд, а температура подскочила градусов до сорока. Я, тринадцатилетний пацан, ещё не понимал и не смог бы объяснить, что со мной творилось. Но с годами, наверное?— к счастью, воспоминание о том чувстве сильно притупилось.Честное слово, я не искал призрак Рихарда в каждом, цепляясь за любое, даже малейшее сходство. Меня никогда не тянуло к пятнадцатилетним подросткам, хотя именно таким я его и запомнил. После нашей вынужденной разлуки я жил самой обыкновенной жизнью: ходил в школу и на плавание, потом, повзрослев, пару раз женился на женщинах?— своих ровесницах, воспитывал дочерей, работал в полиции, и уже сам поверил в то, что летнее приключение восемьдесят седьмого?— не более чем подростковое любопытство и жажда острых ощущений вкупе с гормональным всплеском. Как выяснилось три дня назад, я ошибался на свой счёт.—?Ну кто бы мог подумать! —?послышалось из-за двери. Тилль сделал вид, что не обратил внимания на этот комментарий и продолжил свой рассказ:—?Моя первая любовь случилась, фактически, против моей же воли. Как сейчас помню: в первых числах июля, я как раз вернулся с очередных спортивных сборов, и отец просто зашел в мою комнату и в своей привычной манере отрапортовал: ?Завтра к нам прибывает товарищ Кортес?— уважаемый композитор с Острова Свободы*. С семьёй?. Я поник, состроив такую мину, будто мне дерьма на лопате под нос сунули. Естественно, никакие ?товарищи? хоть с Кубы, хоть из Польши или СССР не вписывались в мои планы от слова ?совсем?, тем более?— с семьёй! Это означало, что вместо рыбалки, дискотек в сельском клубе, войнушек в лесопитомнике с приятелями,?— мы жили под Мекленбургом, в небольшой деревушке Цикхузен,?— мне предстояло бы торчать вместе с детьми этого Кортеса, или того хуже?— таскать их повсюду с собой! А какое уж тут веселье, когда тебя постоянно ?пасут?: ни сигаретку стрельнуть у Вернера, ни глотнуть хлебной самогонки, банка с которым была украдена из погреба деда всё того же Вернера, самим же Хансом Вернером, спрятанной в нашей ?штаб-квартире? под соснами питомника; ни даже словцом покрепче ?жопы? кого-нибудь приласкать?! Куда там, когда с тобой ?агент Штази?** почти двадцать четыре на семь? А учитывая визит к нам интуристов, могли запросто, в довесок, приставить и его. Лето предстояло отвратительное, как я тогда думал.Дело в том, что у нас как-то уже гостили друзья родителей с детьми?— тоже какая-то творческая элита,?— по-моему, актеры, а их близнецы?— Альфред и Йоханна, только и делали, что постоянно на меня жаловались, несмотря на то, что принимали активное участие во всех наших детских шалостях. Я, естественно, сразу же получал ?на орехи?. Разумеется, испорченных летних каникул мне больше не хотелось.Но, визит кубинских товарищей?— вещь неотвратимая и необратимая, и моё мнение по этому поводу не значило ровным счетом ничего. Итак, мы всей семьёй, на недавно полученном отцовском уродике?— салатовом ?Трабанте?***, которым он безумно гордился,?— в самую рань отправились в аэропорт. Изображая счастливую социалистическую ячейку общества, я думаю, мы производили со стороны совершенно обратное впечатление. Попытки матери с отцом, уже тогда собиравшихся развестись, неловко, неестественно ни то обняться, ни то прижаться друг к другу, не вызывали у меня лично ничего, кроме недоумения и стыда. А я хотел вернуться в свою постель и проспать ещё как минимум часов пять. Но вот уже в следующую секунду, меня словно парализовало, а уши загорелись, будто меня только что оттаскали за них. Всё лицо точно наждачкой потёрли! ?— Кортес! Чёрт плешивый, сколько лет! —?раздался зычный баритон отца. Я повернулся к эскалатору. И в следующий миг для меня прекратило существовать всё.Долговязый, выше тогдашнего меня головы на полторы, стройный, но не тощий, широкоплечий, очень органичный даже в тех нелепых, модных в восьмидесятые тряпках, он стоял позади отца?— низенького, смешного пузана. Как сейчас помню эту безразмерную красную футболку с какими-то белыми надписями, заправленную в варёные джинсы-бананы до пупка, в которых любой выглядел бы недоумком, но не он. От его кожи, цветом чуть темнее молочного шоколада, усыпанной конопушками разных мастей и размеров, будто парня со всех сторон окропили смолой, немного рябило в глазах, как от полуденного марева. Руки с паучьими, тонкими пальцами, длинная, но мощная шея, и даже очень полные, большие губы?— всё в мелкую крапинку! Крупные, но мягкие черты пятнистого, скуластого лица, дополняли круглые, совиные, правда чуть раскосые, зелёные глаза. А на голове?— будто вспыхнувшая, пушистая, темно-рыжая шапка крупных кудрей!Я поймал себя на мысли, что мне захотелось украсть его! Да, именно там, в берлинском аэропорту, прямо у всех на глазах, схватить это сказочное существо с рыжим ореолом и утащить подальше ото всех! Как, лет семь назад до этого, большущего игрушечного льва с такой же огненной гривой. Но его я всё-таки схватил с полки магазина игрушек, поставив своих родителей в неловкое положение: семья у нас была довольно известная, по крайней мере на Востоке Германии, а произошло это на Западе, уже не помню, для чего мы туда ездили,?— потому отцу, покрасневшему, наверное, до волосяных луковиц, пришлось мне его купить, будто так и задумано. Не станет же, в самом деле, чуть ли не первый детский автор страны лупить сына перед тысячами покупателей торгового центра, да ещё и на территории идейного врага, из-за какой-то игрушки? И даже несмотря на то, что потом весь оставшийся день мне пришлось провести в углу, я ни о чём не сожалел. Я был абсолютно счастлив.Да, если с огромным рыжим львом я потом таскался везде, где только можно, несмотря на его габариты: он был почти с меня, то вот с высоченным Рихардом я не представлял тогда, что, даже чисто теоретически, потом делал бы, но от этого мое желание?— утащить его, не ослабевало. Мне чуть ли не на полном серьёзе, захотелось расплакаться от невозможности воплощения этого в жизнь. Какой уж там Вернер с его сивухой? Все мои мальчишеские радости, вроде кражи яблок из совхоза или распития плодово-?выгодного? в лесополосе, показались настолько мелкими, что стало стыдно.Ещё каких-то полчаса назад я его заочно, искренне ненавидел, потому что всю дорогу до аэропорта сонному, и, как следствие, недовольному мне, отец все уши прожужжал: ?А вот Рихард в этом году получил первый приз в конкурсе чтецов! А вот Рихард опубликовал свое стихотворение в детском журнале! А вот Рихард то… А вот Рихард это!?,?— не замечая моего закономерного раздражения. Образы у меня в голове нарисовались, разумеется, не самые приятные: я представлял то тщедушного, рахитного пионера-доносчика, который даже летом не снимает красный галстук и школьный костюм-двойку с широким в плечах пиджаком, то, как альтернативу, такого же мерзопакостного отличника-ябедника, но напротив?— толстого, одышливого, но уже в малом ему пиджачке и несколько раз расшитых в талии брюках или шортах, я даже, чтобы как-то приободриться, воображал, как он, задыхаясь, будто бульдог после пробежки, выкатится из самолета и медленно, выглядывая из-под пуза на трап, заковыляет вниз. Ещё и имя дурацкое! Типично немецкое ?Рихард?: ни каких тебе пижонов-англичан Ричардов, ни обыденных для Латинской Америки Риккардо. Еще нелепее оно сосуществовало в сочетании с фамилией Кортес. Как оказалось, его отец?— композитор Альфонсо Диего Кортес, был страстным поклонником Вагнера, отсюда и Рихард. Но как же парадоксально инородно оно звучало для меня лично, хотя только с одной моей улицы я знал, как минимум, троих Рихардов, и ещё с одним учился в классе.Итак, беспардонно разрушив все мои ожидания относительно себя, Рихард Кортес, сам того не подозревая, стал моей навязчивой идеей.Когда, наконец, все сумки, авоськи и бутылки с ромом, провезённые через границу всеми правдами-неправдами, мы затолкали в багажник и начали утрамбовываться в нашу зелёную железяку сами, выяснилось, что места в обрез, а потому нам с Рихардом придется ехать друг у друга на коленях, и он, к моей великой радости, которую я никому не показал, не дожидаясь особого приглашения, запрыгнул на какой-то не то плед, не то сувенирное пончо, которое кто-то из наших мам уже кинул мне на ноги. ?Entschuldigung!?****?— подмигнув, нарочито вежливо, произнес он при этом, чему особенно умились мои родители. Хотя его пушистые, топорщащиеся в разные стороны рыжие кудри то и дело лезли мне в нос, рот и глаза всю поезду, я чувствовал себя самым счастливым на Земле, особенно после того, как отец, выматеревшись от души, резко затормозил перед вылетевшим откуда ни возьмись автомобилем, а я машинально схватил Рихарда за талию обеими руками и не отпускал его, будто ремень безопасности, до самого дома. На всякий случай. Он был совершенно не против. Теперь у меня не возникало сомнений в том, что он действительно самый умный, самый талантливый, и вообще самый лучший, каким описывал его Линдеманн-старший. А как иначе? Мне до одури хотелось касаться его кожи, чтобы чувствовать наощупь каждую смоляную крапинку. До этого дня у меня не вызывала интерес эта особенность ни у приятеля Отто, ни у тезки Рихарда из соседнего дома, хотя они оба были огненно-рыжими и с ног до головы в мелких солнечных брызгах. Какое-то необыкновенное тепло разлилось по всему телу, и эйфорическое предчувствие чего-то переполняло меня, мне даже показалось, что стук сердца услышали бы все, если бы ехали в полной тишине. Но наши родители оживленно болтали, изредка в беседу вклинивался такой живой Рихард, а я довольно улыбаясь, молча прижимал его к себе, совсем как того плюшевого льва из ФРГ.Мы быстро подружились: целую неделю шли проливные дожди, и пока наши отцы работали над госзаказом?— сценарием и музыкой к какому-то детскому фильму,?— мамы ездили в город, на разные концерты, в театры, по немногочисленным тогда магазинам, по многочисленным общим богемным знакомым, мы же много времени проводили друг с другом. Более того?— меня резко перестало интересовать почти всё, что я запланировал на летние каникулы, мне не хотелось, чтобы ливни кончались. Рихард был рядом. Нас сблизило странноватое, но тем не менее безграничное воображение, любовь к стихосложению (у Рихарда это действительно получалось, в отличие от меня), к тому же, я без конца рисовал, а он стал моей единственной моделью, кстати и с тем самым львом я его запечатлел. У нас будто бы образовался свой уютный мир из подушек и пледов вместо вигвамов, страшилок по мотивам недавно вышедшего тогда ?Оно?, моих акварелей и его стихов. Но потом случилось то, чего я отчасти боялся. Дожди все-таки закончились, и нам пришлось выйти на улицу.Несмотря на более чем колоритную внешность, сильный акцент и разные, с первого взгляда, интересы, мой кубинский гость быстро нашел общий язык с деревенскими ребятами и стал чуть ли не главным заводилой. Я, разумеется, начал ревновать, да что уж там? Меня просто раздирало изнутри от обиды и моей первой подростковой влюбленности, настигшей как понос в открытом море! Извини, я не умею подбирать красивые метафоры, но эта наиболее верная. Я не хотел его ни с кем делить, но не знал, чего такого предпринять, чтобы вновь перетянуть его внимание на себя.И вот однажды, когда мы всей компанией добрались до озера, я решил показать Рихарду, что чемпионом города по плаванию стал не из-за связей отца. Была у нас такая байка, глупая, как может показаться, но мы, мальчишки, в неё верили. Итак, пару лет назад утонул у нас один мужик?— сторож совхозный, дядька хороший, но любивший время от времени приложиться к бутылке. Так вот, мы решили, что он не просто утонул, а стал водяным. Так вот, решили мы, что у того, кто отберёт у водяного его последнюю ?земную? чекушку из-под шнапса, или хотя бы найдёт его самого, осуществятся любые его желания. Этакая деревенская байка о лампе джинна. Никто из наших так и не рискнул. А я, опьянённый гормонами и адреналином, решился достать со дна ?заветный шкалик? и вручить его своему ?зазнобе?. Заплыл в самую трясину, нырнул туда, и умудрился оступиться и запутаться ногой в водорослях, Ребятам на берегу стало не до смеха, а Рихард бросился за мной, хотя, как оказалось плавать он не умел, хоть и прожил всю жизнь на Карибском море. Я не помню, как, но все-таки вынырнул, и мне пришлось распутывать еще и его. А потом вытаскивать на берег, но главное?— к моему счастью, кто-то недавно тоже пил шнапс и кинул бутылку в пруд, я прихватил и её.—?На, это тебе! Та самая,?— гордо вручил я её Рихарду под изумленные взгляды округлившихся глаз мальчишек, ?Во дурак!??— не выдержал Ханс. Тогда мало кто знал, что парень может чувствовать к парню то, что я чувствовал я к Кортесу, потому все приняли этот более чем щедрый жест за своеобразный привет революционной Кубе, и наказали Рихарду распорядиться бутылкой правильно! Мы посидели ещё немного, мальчишки начали расходиться, а мы с Кортесом остались у озера. И вдруг я почувствовал, как моё правое ухо загорелось в самом прямом смысле.—?Пусти! Ты чего?! —?изумлённо завопил я.—?Ты мог погибнуть! Я… я мог бы, мог бы лишиться тебя! Насовсем! —?закричал он, не отпуская моего уха. Моё сердце заколотилось так сильно, голос на секунду пропал, но тут же вернулся, и я неизвестно к чему выпалил:—?Я хочу похитить тебя и увезти в Америку! А ты… А ты с ними все время…—?Похищай! —?наконец Рихард отпустил моё ухо, повалив меня прямо на песок. Так я впервые поцеловался с живым человеком, а не с помидором и собственной рукой. Мы это повторяли не единожды, урывками, прячась по закоулкам, темным углам и в лесополосе, из-за ореола таинственности наши свидания становились ещё желаннее. Родители только радовались нашей ?дружбе?. Как-то мы решили зайти дальше поцелуев и прикосновений. И к нашему счастью, все старшие собрались к каким-то своим товарищам. Мы решили сделать это дома.?— Короче! —?прервал воспоминания Тилля Вилле из-за двери.—?Короче, нас застали голыми в моей койке, крик, шум, мой отец, будто сорвался с цепи, начал нападать на Кортесов, с настойчивыми требованиями ?починить? их сына, на что Алейда?— черная, как уголь, высокая красавица, патетично заявила, взметнув руку вверх: ?Мой сын не сломан!?, и мопсообразный латиноамериканец Альфонсо поддержал её. Они уехали в тот же день. Потом?— лечебница на год, правда диагноз мне поставили другой: ?сломанного? сына было иметь очень зазорно. Таблетки, беседы, гипноз. Потом выпустили, в медкарточку этого вносить не стали, по описанной выше причине, мои родители наконец развелись, и мы не больше не вспоминали и не обсуждали тот случай. Вся история. И да, что это за бумажка, которую я нашел в форточке Саволайнена?