Глава 4 (1/1)

Чуткие пальцы придворного лекаря осторожно разминали напряжённые, змеящиеся под кожей неровными буграми и рытвинами мышцы королевской спины в тщетной попытке унять ноющую боль, но навязчивая тварь на этот раз не спасовала ни перед опытом, ни перед умелостью седовласого служителя панацеи, доводя свою венценосную жертву до крайней степени раздражения.—?Хватит! Массаж нисколько не помогает,?— уперевшись ладонями в жёсткое ложе, предназначенное для проведения всякого рода медицинских процедур, Ричард поднялся, стряхивая с себя испуганно дрогнувшие руки доктора. —?Вам что?— недостаточно платят?В ответ на язвительный вопрос самодержца лекарь затрясся, в замешательстве отступая на несколько шагов:—?Что Вы, государь! —?побледневший лоб несчастного покрылся испариной. —?Ваша щедрость не знает границ.—?В таком случае, я оцениваю ваши руки куда дороже, чем вы?— свою голову,?— процедил король, сдабривая едкость фразы колючим прищуренным взглядом. —?Изобретите что-то более действенное, иначе мне придётся усомниться в необходимости присутствия сего предмета на ваших плечах.—?Но Ваше Величество,?— залепетал придворный эскулап, съёжившись, точно в ожидании удара,?— случай весьма сложный, боюсь, если ухудшения будут прогрессировать, нам придётся прибегнуть к крайним средствам?— обезболивающим на основе макового сока. Мне бы не хотелось это допускать?— такое лекарство туманит разум и вызывает привыкание. Если бы понять причину столь внезапного осложнения…—?Избавьте меня от бессмысленных объяснений,?— с некоторым трудом поднявшись на ноги, Ричард знаком потребовал подать ему камизу и, расправивишись с путающимися рукавами, закончил не терпящим возражений тоном:?— Мне нужен результат, а не ваши бестолковые оправдания.Не найдясь, что ответить на этот раз, доктор растерянно молчал, бледнея всё больше и больше и выдохнув лишь после того, как монаршая длань взмахнула в его сторону пренебрежительно-отпускающим жестом, сопровождённым сердитым рыком:—?Убирайтесь! И не попадайтесь мне на глаза, пока не придумаете что-то дельное.Ещё до конца не веря, что его голове, кажется, посчастливилось избежать самодержавного гнева, служитель панацеи поспешил удалиться, оставляя короля наедине с терзающей сердце досадливой злостью.Впрочем, выплёскивать закипающую в груди ярость на робкого придворного эскулапа Его Величество и не намеревался. Неплохо разбираясь не только в чужих душах, но и в своей собственной, Ричард понимал, что дурное настроение, захватившее его с самого утра, не может быть объяснено лишь одной тщетностью лекарских ухищрений, бессильных против тянущей ломоты в искорёженном позвоночнике, или даже самими физическими страданиями, которые, ставшие почти привычными, могли быть более-менее удачно преодолены некоторым усилием воли и хорошей порцией вина?— во всяком случае, пока. Нет, всё это было знакомо и предсказуемо, а потому способно вызвать разве что зудящее недовольство, грозящее вылиться жёлчью саркастичных замечаний и угроз, не влекущих за собой никаких существенных наказаний для подвернувшейся под горячую руку челяди. Однако сегодня Ричард чувствовал себя просто взбешённым, и то, что причина сего состояния оставалась не до конца понятной для него самого, лишь усугубляло положение.Метаясь по замку озверевшим подранком, Его Величество тревожно и зло вглядывался в привычную обстановку, в лица прислуги, вызывающие оскомину неизменным выражением испуганного угодничества, хищно принюхивался, раздувая ноздри и стараясь отыскать признаки неизвестной, а потому опасной причины завладевшего им смятения. Но отточенное годами и усиленное дарами инкуба чутьё на сей раз, казалось, всё же подводило: куда бы ни шёл Ричард, чем бы ни пытался заняться,?— перед его мысленным взором, навязчивым и бессмысленным ответом на задаваемый самому себе вопрос, снова и снова вставала ночная встреча с сердобольным служкой, назвавшимся именем простым и заурядным?— Джон. Джон по прозвищу Уотсон.В очередной раз вспомнив обращённое к нему добродушное лицо с топорщащимися надо лбом соломенными прядями, король негодующе скривился. И дался ему этот парень? Ну в самом деле?— не из-за него же Ричард не спал почти всю ночь, ворочаясь в ставшей почему-то неудобной постели? И не из-за безродного же холопа с самого утра гордый английский правитель не может найти себе места, рыская по замковым коридорам раненым вепрем, осыпая придворных язвительной руганью и едва сдерживаясь от искушения посадить в колодки какого-нибудь не слишком расторопного лакея!И всё-таки, бездумно переставляя фигуры зашедшей в тупик шахматной партии и в который раз нервозно отмахиваясь от раздражающих своей надокучливостью картин полуночного рандеву, король вынужден был признать очевидную неоспоримость сего нелепейшего факта: источником его треволнений действительно послужил новый конюх, взятый на службу лично шталмейстером и приставленный к четвероногому фавориту Его Величества непонятно за какие умения и заслуги. Хотя?— и в этом король имел возможность удостовериться воочию?— находить подход к лошадям парень действительно умел. А возможно?— не только к лошадям. Иначе чем можно было пояснить те странные эмоции, что возникли в закрытой от всех монаршей душе при виде неказистого белобрысого простолюдина?Мастерски владея искусством обмана, мудрый наследник славных Йорков всегда старался быть честным с самим собой, а потому, смирившись-таки с неопровержимой действительностью, недовольно принялся размышлять над этой возмутительной загадкой, тщательно перебирая в памяти весь ночной тет-а-тет и с педантичной дотошностью силясь отыскать в нём ту искру, что подожгла костёр королевского гнева.Встречу сию и впрямь нельзя было назвать обыкновенной.Затянувшаяся пауза, возникшая в тот момент, когда государь и слуга оказались лицом к лицу в стойле неспокойно пофыркивающего Серри, сперва не показалась Ричарду неловкой. Наоборот, пока их с незнакомцем взгляды, столкнувшись, переплетались?— будто хмурые сизые облака наплывали на небесную лазурь?— королю вдруг почудилось, что он вернулся домой после долгих и трудных скитаний: туда, где его всегда ждали и готовы были принять любым. Гнев, вспыхнувший было из-за слов невольно подслушанного сочувствия, отступил, но светловолосый парень, словно опомнившись и наконец сообразив, кто перед ним, почтительно опустил глаза, склоняя голову в учтивом приветствии, и непривычное чувство доверия к чужаку неохотно покинуло гордого Йорка, сменившись растерянностью и странным ощущением пугающей уязвимости. Доверять кому-то, открыться перед другими?— роскошь, которую Ричард давно не мог себе позволить, считая подобное проявлением слабости и легкомыслия. На пути к престолу нет места сантиментам, а лучшим оружием являются подозрительность и жестокость?— пусть порой даже чрезмерные, однако служащие надёжной защитой от разочарований и предательства.Да и стоит ли рассчитывать на чью-то любовь или хотя бы просто симпатию, когда ты сам к себе не испытываешь ничего, кроме омерзения и ненависти? Подобострастие и лесть, разбавленные изрядной порцией страха или скрытого отвращения,?— вот то, что привык читать английский монарх в обращённых к нему взорах подданных, решающихся взглянуть в лицо славящегося тяжёлым характером государя. Даже его собственная мать, относящаяся к сыну в лучшем случае с брезгливой жалостью, с самого детства считая уродство мальчика проклятием и личным позором, даже терпеливая, всепрощающая Анна - не были исключением из этого горького правила. Искреннее, ничем не замутнённое расположение к себе Ричард когда-то видел разве что со стороны отца?— единственного по-настоящему близкого ему человека?— и давно утратил надежду вновь ощутить нечто похожее. Тем более странно и настораживающе было узреть такую же тёплую, исполненную неподдельной доброты искренность в синих глазах безродного конюха, с которым прихотливая судьба свела одинокого монарха в пустынном полумраке королевской конюшни.Его Величество обладал достаточной проницательностью, чтобы не усомниться в непритворности источаемой молодым человеком участливой приязни?— слишком уж разительно отличалась она от всего, к чему король в отношении себя уже давно привык,?— и всё же Ричард усомнился. Как может кто-то питать к нему подобные чувства? Нет, ему, как прирождённому лидеру, случалось сталкиваться и с преданностью, и с почтением приближённых, но стоило копнуть поглубже, присмотреться повнимательнее?— и из-под благочестивой личины проступали корысть, амбиции и алчность, по мнению и опыту молодого монарха, куда более свойственные грешной человеческой натуре, чем всяческие благородные порывы. Потому, нарушая молчание строгими короткими вопросами о том, кто он и что делает подле королевского любимца в столь поздний час, Его Величество окинул незнакомца особо пристальным взглядом, пытаясь отыскать в простодушных чертах или чуть угловатых движениях признаки истинных мотивов подозрительного благодушия.Но обнаружить подводные камни в этом чистом ручье у прозорливого монарха так и не получилось. Парень отвечал учтиво, но не заискивая и не раболепствуя, а его синий взор будто проникал в самое сердце венценосного заложника преисподней, отогревая сей заледеневший кусок проклятой плоти, подобно лучам благословлённого весенним равноденствием солнца. И в королевской груди, под прочной бронёй выстраиваемого годами жестокого высокомерия, тонким ростком вдруг проклюнулось и потянулось навстречу этому благодатному сиянию щемящее желание не быть одиноким.Невозможное, недопустимое и опасное желание!Не позволяя едва шевельнувшемуся побуждению перерасти во что-то более определённое, король резко и грубо прервал новоиспечённого конюха, словоохотливо поясняющего высокородному собеседнику бесхитростные причины своего ночного бдения, и, бросив напоследок грозное предупреждение о том, что за любые проблемы, возникшие с дорогостоящим скакуном, головой ответит не только Джон, но и взявший его на службу управляющий, круто развернулся к выходу. Тело, неуклонно теряющее дарованную демоном ловкость, от столь стремительного движения утратило равновесие, и Его Величество, к своему жёстко ударившему по нервам стыду, чуть было не растянулся на подстилке из свежей соломы, в последний момент спасённый от унизительного падения проворно бросившимся на выручку синеглазым слугой.—?Осторожнее, мой король! —?пахнувшее вереском тепло чужого дыхания тронуло щеку, а от прикосновения заботливых ладоней по коже разлился жар, приятный, но одновременно пугающий своей необъяснимостью. Оттолкнув поддерживающую его руку, Ричард выпрямился, насколько позволяла согбенная недугом бренная оболочка.—?П'шёл прочь, холоп,?— прошипел он с глухой яростью. —?Я не нуждаюсь ни в твоей помощи, ни в твоём никчёмном сочувствии,?— и покинул тесную клетушку, сердито пнув жалобно скрипнувшую дверцу стойла.Перебираемые, словно бусины чёток, детали недолгой ночной беседы не привнесли ясности ни в размышления английского монарха, ни в его хмурое душевное состояние. Напротив, кo вполне оправданному гневу на посмевшего жалеть Его Величество плебея неожиданно и невольно примешалось нечто похожее на восхищение: новый конюх держался с государем весьма достойно, откровенно не боялся и чистосердечно симпатизировал, а его глаза так и лучились добротой и неподдельным расположением, в котором Ричард, несмотря на незаурядные интуитивные способности и все потраченные усилия, всё же не смог отыскать хоть какой-то намёк на двуличие или меркантильные интересы. Впрочем, безрезультатность проведённого в памяти пристрастного разбирательства всё же не убедила короля в бессребреничестве сердобольного слуги, а лишь приумножила навязчивую подозрительность, туманящую монарший рассудок свирепой яростью. Затаённое желание искреннего душевного тепла вновь подступило к горлу неутолённой жаждой, но, будучи уверенным в том, что ни одно божье создание попросту не может питать подобных чувств к существу, столь явственно и?— зачем кривить душой?— заслуженно отмеченному печатью дьявола, Ричард, зло обругав себя за сию нелепейшую наивность, с ожесточённым упрямством принялся искать более правдоподобные причины безуспешности учинённого расследования, вскоре придя к выводу, что, вероятнее всего, это долгое отсутствие Джима Мориарти пагубно сказалось не только на его физических способностях, но и на умении видеть людей насквозь.Ведь наверняка, наверняка под притягательной маской невинного благодушия этот белобрысый ловкач скрывает заурядное алчное своекорыстие и мелочные, тривиальные до пошлости амбиции! Или хуже того: добрый и простоватый с виду малый на самом деле хитрый шпион, а то и коварный убийца, подосланный многочисленными врагами, нажитыми за недолгую, но бурную жизнь неугомонным и беспощадным в своей целеустремлённости Ричардом Йорком.А возможно, парень?— настоящий колдун, прибегнувший к какому-то бесовскому привороту, чтобы, заворожив короля, воспользоваться его расположением и занять при дворе тёплое доходное местечко? Иначе как объяснить ту непонятную симпатию и?— о ужас! —?какое-то почти притяжение к странному конюху, что слабым, но негаснущим угольком тлели под сковавшей монаршее сердце ледяной скорлупой?Кулак с размаху впечатался в размеченную клетками доску, сбивая на пол искусно вырезанные фигурки. Гнев захлестнул горячей волной, оглушая и ослепляя, вырываясь сквозь стиснутые зубы сдавленным рычанием.Какого чёрта?! Ему известно, чем это закончится, и, будь он проклят, с него довольно и морального краха, и тех пыток, которые?— вне всякого сомнения?— не замедлят последовать за очередным сердечным послаблением! Хотя сейчас Ричард был бы даже рад визиту посланника преисподней: душевные терзания вконец истомили многострадального монарха, и если уж на том свете адского пламени всё равно не избежать, то хотелось бы, по крайней мере, не мучиться ещё и на этом. К дьяволу опасные чувства, к дьяволу Джона Уотсона со всеми его чуднЫми странностями! Зачем развязывать запутанный узел, если его можно разрубить?—?Управляющего конюшней ко мне! —?омрачённый недавними размышлениями взор монарха тяжело воткнулся в притаившегося меж гобеленами лакея. Слуга тот час кинулся исполнять приказание, а Его Величество, слегка расслабившись после принятого решения, потянулся к наполненному вином кубку. Что может быть проще?— выгнать вон из замка смущающего разум и душу невежу, а взявшему его на службу придворному устроить хорошую взбучку, чтобы больше не повадно было подпускать к королевскому фавориту всяких сомнительных ничтожеств.Однако вернувшийся служка дрожащим голосом доложил, что старшего конюшего на месте нет: управляющий отправился лично проверить угодья, предназначенные для летнего выпаса вверенных ему четвероногих подопечных, и должен вернуться только к вечеру.Почувствовав, как едва поутихшее раздражение вновь разливается по венам раскалённым свинцом, грозя выплеснуться неоправданным негодованием на первую же попавшуюся невинную голову, король закрыл глаза и крепко сжал челюсти, надеясь хоть немного укротить неконтролируемый гнев, давно ставший неотъемлемой чертой его и без того непростого нрава. Ещё один неиспрошенный дар лукавого Мориарти, от которого Ричард отказался бы с превеликим удовольствием, если бы мог. Скольких достаточно надёжных соратников и приверженцев потерял он благодаря внезапным вспышкам неуправляемой ярости! Даже по-собачьи преданный Уильям Кэтсби, оруженосец-телохранитель, приставленный к Его Величеству лично покойной супругой и не раз доказавший свою верность английскому самодержцу, не избежал государевой немилости, отделываясь легче других лишь благодаря покровительству и заступничеству благодетельной госпожи Анны.Но сейчас, когда расчётливый деспотизм, вытесняющий все прочие чувства, ослабил свою железную хватку, за каждый жестокий, совершённый в порыве гнева проступок Ричарду приходилось отвечать перед выползшей из-под руин души совестью, и эта неподкупная судья была беспощадна, воздавая за содеянное тяжкими угрызениями, мучительными, сводящими с ума ночными кошмарами и всё усиливающейся ненавистью к себе самому.С искривлённых яростью монарших губ уже готовы были сорваться свирепые проклятия и грозные посулы, но опасение в очередной раз стать источником нечаянного зла и нежелание затем держать за это ответ перед своим внутренним обличителем заставили Ричарда сдержаться, вместо бранных слов бросая в лицо вконец оробевшего слуги новый приказ:—?Чёрт с ним! Пусть подадут коня. Не Серри, другого. Да поживее, олухи!Намерение совершить конную прогулку нельзя было назвать продуманным, скорее это было спонтанное желание сбежать подальше от соблазна совершить нечто опрометчивое… и того странного влечения, что пугало своей непредсказуемой неизведанностью. Желание сие оказалось столь побудительным, что привыкший к причудам государя неотлучный Кэтсби едва поспевал за монархом, преодолевающим длинные замковые коридоры со стремительностью, никак не ожидаемой от его ковыляющей походки.На этот раз распоряжение короля было выполнено с завидным проворством, и осёдланный жеребец, внушительными размерами почти не уступающий монаршему любимцу, уже бил нетерпеливым копытом в предвкушении бойкого галопа. Однако при виде грума, держащего приплясывающее животное под уздцы, Ричард почувствовал себя выставленным на какую-то дьявольскую потеху. Злосчастный белобрысый конюх собственной скромной персоной поглаживал скакуна по лоснящейся бархатной шее, поджидая венценосного наездника. На одно мгновение Его Величество ощутил облегчённое, хотя и несколько разочарованное удивление: при свете дня слуга, вызвавший столько смятения в сердце государя, не казался заслуживающим даже беглого внимания. Невысокого росточка и неброской внешности, Джон Уотсон мог запросто затеряться среди многочисленной толпы придворной челяди, и король задумался, а не пригрезились ли ему в полутьме конюшни необыкновенные, излучающие ласковую доброту синие очи, но стоило парню поднять на короля васильковый приязненный взор, как шквал эмоций, с самого утра носящий окаянную душу английского монарха по своим крутым волнам словно утлое судёнышко, обрушился на Ричарда со всей оглушающей и умопомрачающей силой, отозвавшейся бешеной дрожью в сведённых нервной судорогой членах.Ясный взгляд светловолосого слуги будто ворвался в мрачные катакомбы ввергнутого в прижизненный ад сознания, лучом, поярче солнечного, освещая самые потаённые уголки сих угрюмых чертогов и задевая те струны, само существование которых в непокорной душе упрямого протеже послужило бы Джиму Мориарти веской причиной для очередного ужесточения и без того неизбежной расплаты.Но вероятность жестокого наказания ныне ужасала английского монарха куда меньше, нежели несообразное, опасное и совершенно неприемлемое побуждение довериться синеглазому чужаку, словно тот был не рядовым прислужником, а старым, надёжным и преданным другом, наконец-то вернувшимся к Ричарду после многолетней разлуки.Неужели же его разум, мощный и идеально отлаженный инструмент, усиленный окупленными высокой ценой дарами лукавого инкуба, сломался под ударами безжалостных испытаний, выпавших на нелёгкую долю несчастного наследника Йорков? И он, лишаясь рассудка и изнемогая от одиночества, видит то, чего на самом деле попросту не может быть? И что такого особенного в этом Джоне Уотсоне, что именно к нему потянулась истерзанная душа нелюдимого тирана?Ужас перед собственной слабостью и чьей-то?— пусть и ненамеренной?— над собой властью ввергал в панику, и Ричарду, разрывающемуся между безотчётным страхом и вызванной им слепой яростью, сейчас хотелось лишь одного: оказаться подальше от виновника своих треволнений, чтобы успокоиться и трезво, непредвзято всё обдумать.Стараясь не встречаться взглядом с услужливо придерживающим стремя грумом, Его Величество взгромоздился в седло и натянул поводья. Пританцовывающий жеребец, будто чутко уловив взбудораженное состояние седока, возбуждённо фыркнул, прядая ушами и припадая на задние ноги, но, понукаемый шенкелями, сорвался с места, неся короля к спешно открываемым воротам. Однако достигнуть их резвому скакуну так и не удалось: на очередном прыжке из-под лошадиных копыт внезапно выпорхнул невесть откуда взявшийся большой чёрный ворон, заставив животное испуганно взвиться на дыбы, едва не сбросив не ожидавшего такого поворота событий наездника на каменную мостовую двора.Судорожно вцепившись в поводья и гриву, Его Величество старался усмирить жеребца, но всполошенный скакун словно сошёл с ума, снова и снова взвиваясь свечой и оглашая надворье неистовым ржанием. Ждать помощи было неоткуда: побросавшие работу и сбегающиеся со всех сторон слуги замирали на безопасном расстоянии, не зная, как приблизиться к беснующемуся животному, не угодив под массивные, словно кузнечные молоты, копыта. Запрокидываясь на спину и безуспешно пытаясь высвободить застрявшую в стремени ногу, чувствуя, как силы покидают слабеющее и теряющее равновесие тело, Ричард успел подумать, что следующий лошадиный кульбит наверняка выбросит его из седла, и, не считая себя вправе просить небеса о милосердии, лишь крепче стиснул зубы, готовясь к неотвратимому, сулящему кошмарную боль и непоправимые увечья, удару о камни. Но казавшегося неминуемым падения не последовало.Прорвавшийся сквозь растерянную толпу Джон Уотсон, бесстрашно кинувшись прямо под ноги вздыбленного жеребца, каким-то непостижимым чудом сумел перехватить выскользнувший из королевской длани повод и почти повис на шее скакуна, не позволяя тому сбросить выбившегося из сил венценосного наездника. Ровным, спокойным голосом, резко контрастирующим с напряжённым в титаническом усилии телом, молодой конюх принялся уговаривать переполошенное животное, и конь, будто заговорённый сим укрощающим полушёпотом, постепенно осмирнел и угомонился, всё ещё кося на застывшую вокруг толпу оробелых зевак пуганным агатовым глазом.Утихомирив жеребца, парень тут же обратил своё озабоченное внимание на седока, обессиленно ссутулившегося и с трудом приходящего в себя после перенесённой встряски.—?Не бойтесь, Ваше Величество, теперь всё будет хорошо,?— к успокаивающим ноткам в тоне отважного слуги добавилось ласковое участие, а монаршей щиколотки коснулись бережные руки, аккуратно высвобождающие пленённую стременем ногу. Однако мягкий голос светловолосого конюха ничуть не ободрил Ричарда. Напротив, задетая гордыня, подливая масла в огонь и без того полыхающего гнева, незамедлительно отразилась в недобро сузившихся ледяных глазах:—?Считаешь своего государя нуждающимся в утешении трусом, смерд? —?Негромкость произнесённой фразы ничуть не приуменьшила её жёлчной яростности. Освобождённая, наконец, стопа короля нетерпеливо дёрнулась, сердито отпихивая сердобольного спасителя. —?Надеешься получить щедрую награду за свою храбрость?Ясный лазурный взор затуманило непритворным изумлением:—?О чём Вы, мой король? Мне не нужна никакая награда…Давно забытое чувство благодарности вспыхнуло в сердце опасной искрой, грозящей ещё больше растопить истончившийся лёд спасительного бездушия. Нет, недопустимо, он не может себе этого позволить! Злое недоверие пробежало по лицу молодого монарха обезображивающей строгие черты судорогой. Нахмурившись, Ричард уставился на конюха холодным пронизывающим взглядом. Возьми себя в руки, Дикон. Взгляни трезво, отбросив всю сентиментальную мишуру. Этот парень?— не колдун, и уж тем более не шпион?— обычный юродивый, из тех блаженных, что готовы фанатично подставлять под удары щёки и сдирать с себя последнюю рубашку вместе с кожей. Что ж, посмотрим, насколько велико твоё смирение и насколько крепкая у тебя шкура, Джон Уотсон!—?Ты получишь сполна за свою дерзость.Отведя глаза от ничуть не смущённого и не напуганного столь сомнительным обещанием конюха, Его Величество покинул седло и подозвал виновато топчущегося среди челяди Кэтсби, вместе с прочими не осмелившегося прийти на выручку попавшему в передрягу государю:—?Пусть коня отведут в стойло и осмотрят. А этому,?— сердитый кивок указал в сторону хранящего бесстрастность синеглазого слуги,?— всыпать двадцать плетей.—?Но за что же, сир? —?решился на возражение ошеломлённый вопиющей несправедливостью монаршего приказа оруженосец, безмерно удивляясь тому, что наказание, скорее уж положенное ему, как ответственному за безопасность государя и не выполнившему свой долг, достаётся человеку, не побоявшемуся ради спасения короля рискнуть собственной жизнью.—?Что я слышу, любезный Уильям? —?снисходительное благодушие в голосе Его Величества не могло обмануть многоопытного придворного, и оруженосец напрягся, ожидая, во что ему выльется несдержанное заступничество. —?Неужели я погиб, выронив своё оружие, мой трон опустел, и в стране наступило безвластие? Неужто повеления государя больше не имеют силы и значения для подданных, и не должны выполняться без обсуждения?—?Простите, сир! —?поспешил оправдаться сэр Кэтсби. —?Но ведь все видели, как этот слуга…—?Испугал моего коня и поставил мою жизнь под угрозу! —?закончил Ричард достаточно громко, чтобы его слова были услышаны всеми собравшимися. —?И то, что он исправил свою непростительную оплошность, не может избавить этого косорукого ротозея от заслуженной кары. Я и так проявляю милосердие, заменив виселицу плетьми. Пусть будет благодарен, что останется жив.Не найдя, что возразить, да и не рискуя продолжать самоубийственные пререкания, Уильям Кэтсби лишь коротко кивнул и, призвав стражников, передал им отданное государем распоряжение.Плечи вздрагивали, принимая хлёсткие укусы размеренно взвивающегося навстречу небесной сини и тут же со свистом атакующего, подобно разъярённому гаду, хлыста. Глаза, отзеркаливая неправдоподобной схожестью эту высокую и до изумления несправедливо-благостную синь, то секундно скрывались за плотно зажмуренными веками, то вновь прикипали к жестокому повелителю?— его нахмуренному челу, скрученной недугом напряжённой фигуре, нервно подёргивающимся, вцепившимся в сыромятную перевязь длинным пальцам, своевольного поведения которых хозяин явно не замечал.Небесный взор привязанного к столбу и содрогающегося под яростной плетью человека не был наполнен ни гневом, ни скорбью. Лишь коротко туманясь в момент очередной вспышки боли, он светился настойчивым пониманием. Не блаженным всепрощением. Не скулящим отчаянием. Не показной доверчивостью. Не вызывающей дерзостью. Нет. Именно пониманием?— спокойным, как мудрость веков, и надёжным, как мироздание. И принятием. Всего, что происходит, всего, что Ричард повелел с ним сделать и что ещё готов велеть. Не бездумным принятием?— осмысленным.Король неосознанно крепче вцепился в ремень перевязи. Он видел, но снова не понимал того, что зрит, упуская что-то явное, что-то лежащее на самой поверхности… Парень, несмотря на все прежние выводы и предположения, определённо не казался ни юродивым, ни глупцом. Ладное тело, невысокое, но крепко сбитое, с хорошо различимыми сейчас, без одежды, и напряжёнными под стягивающими ремнями и разящими ударами мышцами, загорелой кожей, с каждым поцелуем хлыста всё более покрывающейся алым… Умное… даже слишком умное для простого конюха лицо. Но открытое?— ни одного просматриваемого тайного умысла. Даже теперь, когда хоть что-то должно было бы проступить, появиться?— под воздействием яркой боли, умышленной несправедливости, страха перед властью и дальнейшим наказанием, в конце концов! Ничего подобного.Ричард смотрел, как карминные кровавые брызги разлетаются в стороны, и всё ждал?— вот, вот сейчас этот ультрамариновый взор наконец изменится, исказится-таки ненавистью или безумием, поскольку не может быть другого исхода такому истязанию и объяснения такому миролюбию. Что за секрет позволяет этому человеку настолько держать себя в руках? И ладно бы, просто замкнулся, геройствуя с каменным лицом! Такое Ричард видывал, хоть и не часто, да и сам вполне был способен, не проронив ни звука и не поморщившись, выдержать многое. Но нет, синеглазый конюх и не думал прятаться за каменной бесчувственной маской. Живая мимика ничуть не скрывала того, какую боль испытывает истязаемое палачом тело, а глухой стон, правда, едва слышный, нет-нет, да и вырывался из-за сомкнутых в узкую полосу губ. Но вот взгляд… Настырно тёплый и раздражающе мудрый, который почему-то упорно отождествлялся со взглядом безусловно любящего родителя на до бесчинства зарвавшееся, но всё-таки своё, родное чадо…Нелепо почувствовав себя тем самым неразумным и гадким ребёнком, Ричард до зубовного скрежета сжал челюсти. Злость, ярко пламенеющая и не дающая покоя всё утро, не собиралась уходить, но побеги непреодолимого недоумения всё пробивались и пробивались сквозь неё, распускаясь уже другими цветами, прорастая хоть и не глупой жалостью, но невольным сочувствием и возмущённым уважением.Откуда? И к кому? К простому конюху, к безродному плебею? Да что же в нём в конце концов такого, из-за чего сейчас сжимается сердце, а с непослушных губ так и норовит сорваться приказ прекратить экзекуцию? Нет, нет! Молчать, не позволять дурацким сантиментам овладеть собой, не показывать сочувствия, не проявлять слабости: затаившиеся вокруг ненавистники и предатели только и ждут, чтобы наброситься всей сворой и перегрызть глотку. Вырвать, выжечь калёным железом любое сострадание!А пальцы меж тем всё крепче сжимались в кулак, до крови вонзаясь ногтями в ладонь, и всё тело английского тирана напряженно вздрагивало в такт опускающейся на чужую спину плети.Бисеринки пота, покрывшие чело упрямого парня, разрастаясь, сливались воедино, повисали на пушистых ресницах вместо ожидаемых, но так и не появившихся слёз, и король, проведя тыльной стороной ладони по собственному, отчего-то тоже влажному лбу, неожиданно для самого себя выпалил:—?Довольно!