ГЛАВА 9 (1/1)

Годы 428-431 Истинного Исчисления* * *Смолянистым заревом след восхода замер на её плечах, горьким дымом. Смешан пепел с золой – не различить в нём ни душ, ни изломов дорог, но возможно увидеть, как крашена алым слеза на расколотой тверди, опорочена ядом да желчью, однако в небесной воде, в отсветах молний и гроз, под грома и кличей раскаты, предстаёт лишь каплей дождя.Размыт ею путь. Слезой ли? Каплей?..Безмолвен хрусталь, и взор алмазных очей бесцелен, как будто бездушен. Вновь вытянут из бескрайнего тот пёстрый отголосок прошлого, что пишет тоном изумруда надтреснутое колесо, его простой узор, затейливый орнамент."Нам нравится созерцать падение солнца, но несравненно прекраснее – приложить к этому руку," – незримо ласкает пламя кончики белых, стеклянных пальцев, гарь вкушая, с кожи слизывая кровь. – "Мы оставляли сильнейших в дураках, Далила, невозможное делали возможным…" – разрастаясь шёпотом множеств, превращается в крик. – "Ему придётся признать!" – вдруг тянется голосом ленно: – "Ты возьмёшь слово. Ты, его рукотворное чудовище, ты, плод его кропотливых трудов и намерений, заверишь его. Выиграешь время для нас. Совсем немного времени, но достаточно, чтобы никакая двусмысленность не сделала наше мгновение хрупким", – любовной сладостью касается предплечий, но следом – скрежет ржавой цепи, хруст костей, вымышленным лезвием вдоль позвонков экзарха рисунок, сложенный на незнакомом языке. – "Ты всё ещё очарована её голодом?"Искоркой крадётся пламя к потревоженному разуму, где память заново являет тех, кто приходил незвано на чужой порог, но был отвергнут, – и ночь, исполнённую тишины. Они ступали в ней, как стая птиц на тёмных крыльях, из тени провозвестниками перемен, и оставляли в доме краткие послания, написанные сукровицею хозяев стен, пропитанные кровью, ядом, однако не хранящие имён. Но имя, – имя оживало робко на устах, безропотно. Всего лишь сказка, миф, страшилка для детей… Легенда, армиями перешедшая порог. Пурпурные и красные знамёна под безупречным чёрно-золотым.Реальность без прикрас."Мы знаем что и зачем ты ищешь", – улыбкой обжигает изумруд, – "но, постоянно оглядываясь назад, ты рискуешь не посмотреть вовремя под ноги, и нас настораживает то, что мы вынуждены снова напоминать тебе об этом", – шлейф огня поцелуем ползёт по плечу. – "Их истории мертвы, подобно им самим. Кроме тех, что могут рассказать их раны. Очнись, Далила".Неслышен её вдох, почти бесшумен выдох. За кистью, прикоснувшейся к челу той жизни, чьё имя кануло в небытие от хватки чужака, – не следует ни слова, лишь едва заметное, неспешное движение слегка чернеющих зрачков и взгляд, застывший интересом на пустых глазницах, в которых мир – не менее, чем сон под пеленой ненастья, где кажутся бессмыслицей знамёна, возгласы, невероятно громкий перезвон колец на поясах, мотивы скрещенных мечей и выпущенных стрел, заклятий, чар. Под этим южным небом и чёрно-золотое, и пурпур, и красное для них не более, чем эхо в пустоте.Стекает с пальцев алая печать безвременья. Вновь безупречен, чист хрусталь, однако в удивительно спокойном образе как будто потревожено сомнение, и тени от пожарищ, блуждая по разрушенным домам, выхватывают лик иной в не человечьем блеске серебра на радужке, в тягучем сумраке, что проступил на миг в ожесточившихся чертах.Но сколько в том её, Далилы, отражения?Опущен ниже капюшон, оправлен неприметный плащ. На застарелой ткани пыль осела памятью о множестве путей: от выстланных цветами, заметённых вьюгой, вымощенных льдом до затерявшихся в пустынях, в джунглях и в степях. Но запах – терпок, затхл, солоноват и горек… …подобен песне разразившейся войны."Мы начали этот поход раньше, чем они могли бы поверить", – усмешкою обнажены клыки, взволнованностью страстной – многоликий разум. – "Мы, Голоса Нерата, сделались первым ключом к сокровенному, и это – всего-навсего прелюдия".Скользит по оседающему камню её рука. В разрухе улицы, охваченной огнём, всё тише крик и лязг, однако в каждом доме как будто укрепились ненависть, отчаяние и страх. Чуть слышен ветер в треске выгоревших крон, протяжный скрип ветвей. Пепел под дождём, смешавшись с грязью, льётся серостью с тусклыми оттенками багрянца.Покинутое место в ожидании роковой судьбы."Мы были у истока", – вторит шелесту листвы нетерпеливо, шёпотом. – "Мы будем финалом. Ничто не запоминается лучше, чем начало и конец… и некоторые служители Суда понимают это не хуже своего хозяина".Он мыслью складывает образ: дуэли напряжённый тон неподалёку, суетность ей внимающих людей, пугливый оклик… и слышит звон стекла – затерянный в полутонах, меж тьмой и светом, меж гранями земного, – который, оседая на сырых камнях как пыль, едва заметно отражает эхом звук потусторонний, присутствие вдали, нежданное в сей день. То – словно лёгкий, но глубокий гул в земле, безветренность во время бури и дуновение древней пустоты, в которой шаг вдруг утопает в сумрачном тумане.Чуть вспыхнув, остывает изумруд, но привкус липкой гнили остаётся на устах."Полагаю, твой возрастающий интерес к Дариону говорит только об одном", – экзарх недолго меряет вниманием дуэль между Вершителем и старым, но умелым воином. – "Каким же образом ты пожелаешь обратить в свою пользу одного из верных слуг Архонта Правосудия на этот раз?"Хор молвит таинством молчания, необычайно белым пеплом, лёгшим на её ладонь… и удивлением встречает поворот судьбы, когда гарда меча, запутавшись в цепочках на доспехе вражеского маршала, дарует долгожданный шанс. Почти не слышен хриплый вскрик. Ни слёз вокруг, ни пересудов, ни проклятий. Единожды звенит оружие на площади, упав из опытных и некогда могучих рук, – и будто громче бьётся дождь о камень, над бездыханным телом проливаясь сожалением, тоской, но там, в недостижимой вышине, виднеется восход – хладное злато сквозь опостылевший дым.Беззвучно выдохнув, Вершитель опускает спату. Спокоен взор лазурных глаз.– Город-Бастард пал, – он поднимает вверх клинок, к извергшим редкое ненастье небесам: – Да здравствует Владыка Кайрос!Не придавая важности свершению, Нерат задумчиво стучит по крепкому барьеру языками изумрудного огня. Сгорает в его пламени победоносный клич, подхваченный сопровождением Вершителя, неторопливо тлеет шорох знамени – с сигилами Владыки и Суда, нить золота на чёрном полотне.Меж тем, поймав взгляд Дариона, фантом сливается с встревоженной толпой. Меж тем, к сгущающейся силе за вратами экзарх вновь обращает бледное, бесцветное лицо, и солнца луч, дотронувшись очей, изобличает в серебре оттенок прежней синевы – сапфира чистый и глубокий цвет."Любое вместилище имеет форму, мотылёк…" В изящную сеть сплеталась речь."…Даже такое, как Тунон…"Вожделенной клятвой обнимало слово.Вернувшись на дно ложных снов меж зеркал, она касается небрежно медальона.* * *Беззвёзден небосвод над Городом-Бастардом, не виден Гость, и серебристое сияние Могилы за чертою горизонта едва касается верхушек башен, однако улицы окутывает свет, исполненный тепла, и тишь ночных часов, пронизывая суету, не манит ни покоя, ни спокойствия, ни неги. Повсюду много люда, но без прежнего веселья, и красным льётся не вино, но кровь в укромных уголках. Кружатся в танце драгоценности да кольца, добытые из взломанных, покинутых домов, переходя из ловких рук к тому, кто оказался половчее, и в поступи прохожих звон чаще слышен не богатства кошелей, а лязг солдатской ноши, трение цепей, нередко шорох слишком шустрых, плутовских подошв.Порой – громоподобный грохот за тихим рокотом в стенах.Он раздаётся прямо за её спиной, не настигая: молниеносен сквозь пространство перенос.…Смиренно таял пепел, не долетая до его плечей. Шлейф смолянистой тени дымом расстилался по земле, и в том не различалось ни тревог, ни гнева.Он не был зол, но Лик, по-прежнему белее снега, чуть заострил черты.Экзарх уходит в тишину, где та в сей тёмный час подобна полусну меж двух миров, и ловит взором, равноценным множеству внимательных очей, десятки рукописных, изредка печатных строк, но тот, что на глухую дверь вновь брошен, из раза в раз встречает пустоту.Всем ожиданиям побеждённых вопреки, он не взошёл незамедлительно на трон, но воспарил над королевскою трибуной. В тягучем сумраке, не знающем дневного света, в безмолвии, натянутом до звона, лишь раздавался шелест мантии да треск огня из чаш.Он с равнодушием взирал на люд захваченного града, и вдруг – ожесточились линии железного лица.Сомнение прогоняя прочь, она настойчивее смотрит в манускрипт, на переплётах ищет интригующее слово.Взвивался к рукояти молотка чернильный мрак. Стук, снова стук. Высокой ноты тон необычайно твёрд, неумолим, и волны эха, становясь сильнее, переполняли тронный зал.Отложены страницы. Чуть прикрыты веки. Вновь ощутима, словно наяву, искусно сложенная в заклинание мощь и слышен жуткий гул за эхом, ретиво вырвавшимся из дворца.Сбивала с ног дрожащая земля. Вздымалась густо пыль. Крик. Грохот. Треск. Истошен зов колоколов.Гигантскими провалами чернела твердь – не разглядеть ни дна, ни кварталов на дне.Смиренно таял пепел…Превозмогая образы былого, где неизбежен смертоносный спор с собой и вихри памяти забвению подобны, экзарх стремится к изумрудному огню. Безмолвно его пламя, бессловесно, однако различимы далёкий отзвук смеха у костра и стон вблизи, невыносимо грязный запах тел, горячий привкус плоти на слишком пламенных губах и отблеск лезвия, что разрывает кожу, крошит кость.Но вдруг – прикосновение извне к заколдованным дверям: след бездны на стекле, дыхание холодного покоя. Рассеяны барьеры, и замирает мимолётно в тишине протяжный скрип петель, глухой хлопок. – Вершители проявили изрядное упорство в попытке развеять мои барьеры без вашей помощи, Адъюдикатор. Это было весьма любопытное действо.Проникновенен свет, необычайно чист и мягок – ни тени не найти, ни полутьмы. Ни встретить у порога той, чей голос раздаётся отовсюду.– Я всерьёз начала полагать, что не дождусь того часа, когда они поведают вам о своих непреодолимых затруднениях.Он слышит шорох ткани, бумажный шелест в бережных руках – из разных уголков залы. Он видит посреди библиотечного простора, брошенного в спешке, сотрясённого самой землёй, с две сотни аккуратно сложенных на стол пергаментов, потёртых книг, листов. Единожды, на миг – полупрозрачный силуэт среди рядов, у дальних полок.Опущена на сонм писаний его длань. Взгляд обращается к строкам на вырванных страницах.– Ничуть не сомневаюсь, что превращать в пепел многие из здешних трудов они будут с не меньшей самоотдачей, – безрадостна её усмешка, скрытая за слогом, – ведь, как известно, историю пишут победители…Экзарх является из ниоткуда с прежней быстротой, охваченная тихим звоном хрусталя, прохладой. На сей раз – в стороне, едва не за спиной, но обернуться не спешит Судья, не молвит слово.– ...однако мы – потенциальные свидетели прошлого, о котором страницы могут молчать.Спокойное дыхание позади, на грани волн теней. Бесшумный шаг не вора, не убийцы – искателя и беглеца. Прикосновение тонких, бледных пальцев к переплётам на столе.Он поднимает взгляд – к тому, что вновь не более, чем очертание былого. На радужке лишь виден ярче отблеск серебра.– Насколько мне известно, Кайрос с безразличием отнеслась к моему присутствию в Ярусах. Пока я не мешаю претворению её планов в жизнь, моё пребывание можно считать допустимым, – бесцельно созерцание книг, задумчив образ. – Так ли это?– Известно от Архонта Тайн, надо полагать, – опасно холоден тон. – Он привёл тебя сюда?– Даже у такой зависимости существуют границы, Ваша Честь.Невозмутимо встречен взор фантома. Однако дым чернильный, медленно взвиваясь к посоху, стал непроглядной пеленой, и смолянистый мрак растёкся дальше, но вдруг – неспешно обратился вспять. Пронзительнее стала тишина, и время, что даровано двоим, как будто разделилось надвое, где узы, некогда сомкнувшись, наперекор надеждам не сплелись, лишь хаотично спутались в узлы, которым ныне не снискать ни оправданий, ни уступок. Не следует ответа – секунда за секундой. Сквозь отрицание своё, что рвётся крепкой волей изнутри, не сразу усмиряет нрав экзарх. Не сразу проступает сумрак ночи в полотнах сверхъестественного света, но, наконец, в освобождённом царстве сна не остаётся ни следа зеркальной глади. Во тьме, окутанной чернильным маревом, повелевает Власть Закона безраздельно, холодным златом отражаясь в образе, обретшем истинное воплощение, плоть. Как никогда открыты, подлинны её черты. За терпеливым ожиданием негромок, чуть неровен сердца ритм, и в некогда сапфировых очах, в их отрешённом и одновременно цепком взоре, спокойствие не в силах утаить тревог. Однако разум, как и прежде, монолит, невероятно прочное и многогранное стекло, алмаз, но в нём впервые ощутимо постороннее. Витиеватое течение воли. Не её. Как яд. Как кислота.Помедлив за раздумьями, неколебимо приближается Судья. Волна его теней на белое ложится беспробудно чёрным, и, проникая в монолит, изобличает чужеродную печать: диковинный, необычайно длинный всполох, шлейф – огня оттенков изумруда. Тревожно ярок этой скверны след повсюду, но там, во глубине, где затаилось сокровенное и в отражениях виден отголосок самого Нерата, не сломлен, не покорен, не утрачен дух.Она по-прежнему принадлежит себе. Однако слишком долог, непрерывен и тернист сей путь.– Кайрос оставила простор для толкования твоей роли. Общая формулировка, озвученная тобою, верна, – тьма отступает, тает дым. – Но, обозначая в ней угодные личным целям смыслы, помни о том, что ты не призвана на эту войну и по-прежнему не нашла признания Владыки. Подумай о своём присутствии как о факторе, который может внести значительное недопонимание между Грейвеном Аше и Голосами Нерата.– Если выказываемой привилегии Архонтам недостаточно, то им нет места в Империи. К тому же, как показывает история, большинство из нас легко заменить, и велика вероятность, что эти бравые военачальники не станут исключением, – вновь вокруг раздаются шаги, тонкий шорох, шелест страниц. – Но не волнуйтесь. Происходящее интересует меня как свидетеля событий, быть их непосредственным участником я не стремлюсь. А после… – в полуулыбке дрогнули уста, – после, возможно, многое действительно станет прежним. День сегодняшний уже не имеет значения, Ваша Честь. Настоящее начнётся завтра.Она задерживает на Архонте тёплый, но усталый взгляд. Неторопливо исчезает, обращаясь хрусталём, бесплотным призраком. Всё так же безучастен Лик Судьи и строг, однако в том, что есть первоначало, естество и суть – среди безбрежной пустоты, сквозь глас могучий бездны – возможно разгадать тревогу, недовольство… гнев – отнюдь не устремлённый к ней, зловещий. Чернеет гуще тьма, вздымаясь к золотым плечам, и тень течёт смолою, заслоняя свет.Он вдруг касается её руки – как раньше, будто пробуждая ото сна, где явь сплеталась с чередой кошмаров. Сапфиром оживает серебро.– Лучший выбор всегда оправдан, но то, что оправдано, не всегда будет лучшим выбором, – во прах превращены страницы, в мёртвую, чернильную золу. – Не позволяй своим страстям увлечь тебя на гибельный путь, Далила.Безмолвно размышление её, и за уходом – царит лишь ровная, пустая тишь под мутным небом Города-Бастарда.* * *Равнина тихой тропой стелилась под воинским шагом, и позади, у полосы рассвета, подле стен могучей цитадели Вендриенов, тень всё ещё была пуста. Ни свиста стрел. Ни лязга бронзы и железа. Кругом простёрлась не окрашенная кровью твердь, и всполох пламени – лишь опалённый на пергаменте сургуч под синим флагом, что отражался приговором в лицах правивших господ. Здесь, где виток войны не без труда решился миром, как будто раздавался ярче звон в сей долгожданный миг – так падает чаша с водой, по горлу растёкшейся ядом, по венам, однако рядом доносилось только быстрое течение реки да ветер нёс трескучие мелодии цикад. Меж тем, зной жалил, не достигнув и полудня, вздымался жаром над землёю, миражом, и древний Шпиль за стенами, пронзающий безоблачное небо, по-прежнему бурлил потоками магического полотна, не обличая ничего стороннего, неведомого…Что было в том не так?Охваченный всецело размышлением, Архонт Войны неспешно гладит бороду свою, седую добела. Рассеянно касается докладов, карт. Вновь отстранённой мысли слышен ход и звучен. Неужто в старом сердце, закалённом множеством сражений, родиться выдумкам, беспочвенным тревогам довелось, и звон, коснувшийся глубоких ран – лишь прихоть слишком долгих, трудных лет? На всякое сомнение дух твёрдо вторит беспокойству и тянется за молотом рука.Она таилась там. Незваное, незримое, таинственное существо. Что сотворило время с ней, как далеко направило из-под судейского крыла, из мглы чернильной пустоты? Он помнит гордость в синеве очей дитя, необычайно ясный и глубокий взгляд, смиренность в жестах, сдержанное любопытство в слоге – и верностью пронизанное естество. Она старательно ступала вслед за господином, но не могла не посмотреть по сторонам, и опаливший очи изумруд не устаёт казаться раной, что неизбежно принесёт погибель, однажды обратив в чудовище, подобное коварным Голосам.Вдруг – шаг назад. Нахмурены густые брови. Насыщеннее сделалось сияние глаз – лазури цвет, осколков вечной мерзлоты и молний – и недовольством омрачился взор. Неспешно тлеет в памяти далёкое под неприметный гул, что есть не дрожь земли, не ветер за пологами шатра.Не быстр, но резок оборот его.– Ученица Тунона. Или следует называть тебя прислужницей Голосов Нерата? – угрюмый, властный голос нетерпелив и строг. – Я до последнего надеялся, что тебе хватит ума не явиться на эту войну. Но, похоже, этот сумасшедший действительно сболтнул лишнего.– Или сказал вам то, что хотел сказать, – чарующею гладью глубина, коротким эхом, лёгкою прохладой. – Я могу лишь строить догадки о том, сколько истины было в его утверждениях… – задумчивости тень на синей радужке. – Поэтому вы искали встречи со мной?– Это ещё неизвестно, кто её искал. Ты привлекаешь моё внимание уже не первый раз, намеренно или нет. Если в этом нет ничего, кроме случайности, то мне остаётся только раздумывать, почему Архонт Теней до сих пор не поймал тебя, – он замолкает ненадолго, критичным взглядом меряя её. – А может быть, правды о тебе говорят меньше, чем лжи. Так или иначе, я не привык верить каждому слуху… и к тому же помню тебя другой.Она слегка поводит бровью, вопрошая. Не юное создание боле – женщина, и в незабвенном благородстве её черт, в их мягкости, их остроте, их сверхъестественной и безупречной белизне сияет миг, присущий молодым летам, довлеет первозданной силы чистая печать. Разыскивая в том обман, ошибку своих чувств, суждений, Архонт встречает отражение старика – с лицом своим, уставшим от войны. До боли жгут воспоминания в висках, до ярости, смятения в груди. Как будто вновь из ран родных взлетает, покидая тело, жизнь – и раздаётся, словно наяву, последний вдох, прощальных слов печаль. Он снова держит сломанный клинок в мозолистых руках – пропитанную кровью псов Владыки твердь окутывает тишь, но новою волною мчатся бешеные псы. Не сосчитать, не одолеть и не исправить, песчинками – победы на теперь чужом песке… Склонённые колена против воли, изодранные в мясо длани. За унижением, за преданным позору именам и славе – возможность уберечь своих. Он водружает чёрно-золотое знамя над головами земляков – и сожалению, и уязвлённой гордости наперекор.– Нельзя увидеть то, чего нет, – слышна усталая усмешка в её речах. – Но, конечно, опрометчиво исключать иной путь.Архонт с трудом отводит взгляд от морока, от воедино собранных осколков некогда ушедших дней. Обуздан первобытный страх, неровный выдох сдавлен, и гул вокруг, подобный сотрясённому стеклу, почти затих. Но там, за пеленой воспоминаний, сквозь обращённый в них эфир, всё ярче проступает напряжение в руках – на тонкой шее сомкнутых до ненависти пальцев и молота, что занесён над белой головой. Меж тем, экзарх стоит, не шелохнувшись, надёжно окружённая магическим щитом, и треск всего лишь дрожь энергий под силой генеральской хватки.Он отторгает наваждение, вмиг отступив назад.– Я имею в виду способность разума придавать несуществующему форму и смысл. Порой она порождает диковинные вещи, – ни толики тревоги в ней, ни отчуждения, ни испуга. – Вкупе с таким союзником, как Нерат, риск быть обманутым самим собой становится ещё выше. Определённо, Кайрос поставила вас в непростое положение, и хотя вы считаетесь приверженцем порядка, я часто задумываюсь над тем, как далеко вы готовы зайти, доказывая свою правоту, – бесцелен взгляд, как будто устремлённый сквозь него: – Подчинитесь ли Гласу Владыки, если его решение сыграет не в вашу пользу? Что значит для вас этот захват? Только ли исполнение её воли? Быть может, борьбу против хаоса в лице Архонта Тайн? Схватку за власть? Или вы всего-навсего по-прежнему стремитесь очистить имя своё и легиона Опальных перед ней?..– Хватит, – он выпрямляется во весь могучий рост, и вспыхивает свет на чёрных латах, в мистическом лазурном круге на металле. – Для того, кто якшается с Голосами Нерата, у меня нет и не будет ответов. Тебе лучше уйти……Не растаять. Остаться. В сей же час прекратить свой побег.В скепсисе дрогнул уголок её губ. Ожидание – шанс. Кому? Зачем?Не дать ей обернуться вспять – в невидимое, эфемерное. Опасное.– Ответы нужны не мне, а вам, генерал, – обманчиво бесстрастен помрачневший тон. – Я лишь жду действий… не без веры в то, что вы не забудетесь на этой войне.Архонт почти смыкает веки – немедля замирает воле в такт глубокий вдох, но жажды горький вкус всё так же свеж и на краю застыло человечье бытие десятков тысяч близких сердцу душ, что есть и Дар, и бремя. Не отличить их зов от домысла, от сна, не распознать ни содержания, ни присутствия, однако то не предстаёт желанной тишиной, свивается в гнездо тоскою, страхом и громче раздаётся устремление к тому, чего не смог Клинок Владыки, годами рассекая ночь, пороча солнца свет: поймать отродье в услужении мастера коварств, интриг. Да верно ли оно безумцу?– Ты стала частью войны с Ярусами как только переступила порог их земель. Если ты и впрямь ученица Тунона, какую я знал, то поставишь борьбу за общее благо выше личных нужд, взглядов и прихотей, – не лишено надежды слово……но – пустота вокруг. Почти как прежде душен час и слабою волною ощутима лагерная суета, бесповоротно вытесняющая прошлое. Ни переливов гула в разуме, ни звона. Ни времени, вплетённого во всё и вместе с тем в ничто. Лишь отголоском, словно после забытья, кристальный блеск в сапфировых очах и собственное имя – Грейвен Аше – как шорох оседающих камней над тем, кто погребён навеки, будучи живым.* * *Когда-нибудь она нашла бы в себе сил остановиться. Замедлить ход, умерить внутреннюю дрожь, застывшую неровным блеском на нахмурившемся лбу и в сердце расщепить до шёпота тот крик чужой извне, тот стон предсмертный, раздающийся повсюду, вой, что слишком значим для подобных ей. Принять как данность то, чего не следует менять, чему нельзя перечить, но жгучий жар в познавшей гнев Владыки Веленевой Цитадели по-прежнему находит отражение в глазах. Слепца ли взор? Не поглотить ни лаве, ни огню. Не сбить земле расколами, разрывами. Не вознестись сумбурному движению знамён над одержимостью сокровищем, изложенным в словах, в реликвиях, покоящихся в этой сломленной скале, в её широких коридорах и залах, давным-давно искусно сотворённых человеком. Сколь близок миг, когда окажется преступленной черта прикосновением к запрету? Тьма наблюдала пристально за тем, как словно жидкость по стеклу стекало по одежде, коже пламя, стал нервным лёгкий шаг и настоящее, изрешечённое войной, однажды превратилось в отголосок роковых решений трёх сторон, подобный эху отдалившегося прошлого, кошмару лихорадочного полусна, и в этом отчуждении, забытьи скрывалось то, что стоило бы жизни, но – вновь – молчание, неподвижность. За отрешённостью безликость вещи без души да мертвенная тишина в стеклянном существе, застывший взор, день ото дня, из ночи в ночь всецело обращённый к переливам рыже-алых рек, ласкающих разрушенные своды, к вздымающейся пыли над обвалом и к пелене из миллионов уничтоженных страниц, чей прах смешался с прахом их хранителей, творцов.Она была здесь в судный час. Вдыхала этот едкий пепел, гарь, не протянув руки пытавшимся спастись, оставшимся, – без сожалений, гнева, без печали. Лишь устремление к иному, размышление, расчёт. Тень оплетала осторожно каждый шаг её, не узнавая. Тень выжидала, притаившись за спиной, и наконец-то выходила из теней, но раз за разом видела лишь сумрак, темноту и мрак. Не окружая смертью, дотрагивалась тонкого плеча: теплу и взгляду той, что лишена Имён – тепло и взгляд свои, и гул, проникший некогда во тьму, не более чем голос Тьмы, что предана ему. Он остро чуял кровь, из раза в раз хватаясь за кинжал, – не хрусталя, похожую на ртуть, а собственную: кромешно чёрную, как ночь без звёзд и лун, чернее неба, исторгающую голод, зной, со вкусом горечи. Всего лишь быстрый росчерк, отражению наперекор, один молниеносный, точный взмах… Смятение. Усмешка. Вновь расслаблена рука.Когда-нибудь она в действительности остановит ход и, несомненно, вскорости. Иначе, чем желала бы, к чему прокладывает путь. Однако есть ли тот, кто отведёт удар?Скользнув немедля темнотою в рассеянный до полумрака свет, Клинок Владыки замер за порогом. Каких-то года три назад здесь беспрепятственно струился нежный шёлк, вплетаясь в золото, каменья, серебро и нравы царственных особ купались в праздности и роскоши на волнах множества страстей, печалей, скук, звучали яркие мелодии орга?на, флейт и лир. Но за вторжением войск Кайрос, на пепелище проигранных Городом-Бастардом битв, о том не сохранилось памяти. Пуст зал, далёк от смертной суеты и сумрачен. В простых подсвечниках почти не слышен треск свечей. Ни полотна на стенах, ни рельефа, и голы каменные, гладкие полы. Лишь ниспадают по колоннам розы – кроваво-красные и непорочно белые – единственное, что не предано забвению в покоях прежних королей. Однако там, среди шипов, стеблей и листьев, дым безмятежно стелется не пламени, но чужеродной тени – бесформенной чернильной глади, за многие века не понятой Клинком.Непонятой не меньше, чем её владетель.Марк подступает ближе в очередной попытке слиться с этой пустотой, стать неприметной частью ночи, нечастого за многие недели сна, растаять в воздухе как редкая пылинка, как горько-сладкий аромат душистых, бархатных и столь обманчиво невинных лепестков, – дабы понять. Но слишком чуток – иллюзорен? – сей покой. То, что могло казаться неодушевлённым, ожило. Всего чуть-чуть, на незначительную малость: в размеренном дыхании, в хватке рук, в том, как густеет гладь, ввысь вьётся дым……как щупальце, смыкается вокруг груди, и под ногами мгла подобна вязкому, холодному водовороту. Не разорвать ни пут, ни проклятых оков. Не вгрызться ни клыками, ни клинком. Да есть ли сердце? Есть ли что-то за этими одеждами из жёстких и тяжёлых тканей, украшенных и золотом, и цветом? За масками бесстрастными, сокрывшими лицо? За словом, наконец, слетающим с его железных уст, которое принадлежит лишь Кайрос?Марк улыбается ушедшим временам не без насмешки, толики тоски. Встречает неизменным Судию, покинув тень пред ним, парящим над землёй в дремотно-тусклом свете посоха: всё то же выражение, всё тот же Лик Внимания и в той же терпеливой тишине. Ничто не ново в них спустя века, однако кажется порой, что мерное течение пустоты усугубило ход. Как будто в самом деле не осталось ничего, один сплошной сосуд для воли не своей, не для своих желаний и надежд, и каждое довольство, раздражение, гнев, все эти переливы тона в голосе не более чем инструмент из множества других, с клеймом Владыки в каждой отлитой детали. Или, быть может, столь сгустившийся туман – укрытие от самого себя.Догадки складывались как скрижаль, усердно перемолотая в крошево камней, как рукопись, сожжённая дотла, и в них сквозь муть, изломы и изгибы читался бессловесный слог покинувших, утраченных и брошенных имён. Того, за что лишь он держал ответ – не как правитель, не советник, не судия во услужении господ. Возможно, сохранившись вопреки всему ничтожно мелкими обрывками сигилов, звуков, чувств в чернильной глубине, проглоченными, сдавленными бездной, оно тревожилось от значимых, но ложных обещаний, слов, двусмысленных наград, навязанных интриг, нарочито рискованных путей – бесспорно властных жестов, бросаемых с недостижимой высоты. И долг его, возложенный сей высочайшею рукой, вновь опорочен ею. Но, будь верна догадка, есть ли в этом шанс?Марк молча отдаёт футляр, обшитый золотистой нитью, чёрным бархатом – со знаком Кайрос на обеих сторонах. Следит за тем, как дорогой пергамент лёг в ладонь и пальцы бережно развязывают ленту; как тяжелеет гладь, как напряжённее змеится дым, когда вестей коснулись белый взор и мысль. Но посетило ли столь беспристрастный, строгий ум не раз нашёптанное Тьмой сомнение?.. За равнодушием Судьи Марк чувствует лишь сумрачный покой, подобный затаившемуся злу – как прежде. И прежней остаётся мгла, осевшая как старая, нетронутая пыль.– Наверное, я должен благодарить его за то, какой Далила стала, – касается Оков взгляд золотистых глаз. – Она идёт вперёд, не оглядываясь, и научилась убеждать других рыть самим себе могилы их же руками… Не припомню, чтобы подобное вкладывали в неё вы.– Твоя память не изменяет тебе.Он умолкает – ни движения, ни слова. Невозмутимо ждёт на ожидание в ответ. Меж тем, ночная тень, утратив дрожь от пламени, как будто в сговоре с бескрайней тишиной: удушлива в сей миг, но неизменно холодна в такт естеству Судьи.– По крайней мере, вы не отрицаете очевидного, – Марк кивает на футляр с пергаментом, неспешно поглощаемые чужеродной тьмой, – и, надеюсь, оцените её усилия по достоинству. Я нашёл её в библиотеке Книгочеев, кстати говоря, и не похоже, что она планирует оттуда уйти.Иные думы, наконец, отринув, всецелое внимание отдаёт ему Судья. Вновь в бессловесность погружён просторный зал, и время, между тем, как будто замедляет свой привычный ритм, соприкасаясь с волнами чернильной глади. Ни беспокойств, ни недовольства, ни укора не затаилось в этой пустоте, но что-то в том, как глубоки, густы её течения, как медленны они, тревожит темноту.– Меня это не удивляет, – точно льдом, пронизан его голос, – в отличие от твоей попытки заручиться моей поддержкой. Пытаясь настроить меня против экзарха, ты оказываешь себе дурную услугу.– Скорее, призываю вас к осторожности, Адъюдикатор, – видна в полуулыбке странная, почти меланхоличная, тоска: – Если бы я знал, каким именно образом она хочет избавиться от Нерата, то, быть может, и убил бы её ещё много лет назад.Марк давит любопытство, взывая к первозданной Тьме душой, но слишком прозорлив пронзительный и ровный взгляд, сокрытый Маской, и тень хозяина Теней едва ли не колеблется в тон волн, от сумрачных огней неровно множится на стенах, потолке, среди колонн. Тень размышляет снова, отстранившись в самую себя, о том, сколь многое поведано, как были искренни, обманчивы признания, когда Судья ступил через порог библиотек, сквозь неприступную и безымянную печать в тот слишком яркий свет, искрящийся осколками стекла. И оттого, возможно, развеивая с тайны пелену, в ней более ничто Марк не находит важным.Меж тем, спустя мгновения – минуты? – к нему утрачен Гласом Кайрос интерес, но остроты, усугубившейся суровости исполнен Лик и слышен – вскользь, на грани чувств – неспешный, терпеливый вздох.– "Быть может"?– Построить мир на костях Архонта Войны и Архонта Тайн – эффектный финал для последнего завоевания Империи, – он в скепсисе чуть наклоняет набок голову: – Или вы считаете, что Кайросу это не угодно? Разве не такой Эдикт вам был нужен?– Попустительство по духу своему не меньшее преступление, чем измена или убийство, – могильным хладом веет от каждого слова, обличением – от взора. – Являясь силой порядка, Суд не вправе допустить столь вопиющее небрежение – и ты прекрасно это знаешь.– Да, но…На миг усмешкой дрогнули уста Клинка, однако благоразумие сарказму сделалось преградой. Чернеют тени Тьмы – лишь оттого, конечно, что слишком много жара в пламени свечей и света в молотке Судьи. Но было ли ему, сиянию Закона – в руках столь властных и покорных Кайрос, – под силу осветить дорогу, летящую во мрак из года в год? Марк помнил тот великий час: желания печать, вердикт того, что нарекло себя судьбой. Туман спускался на пруды в садах Дворца, прохладною росою замирал в листве. Не пели птицы, но струилось пение из тысяч бестелесных ликов так тихо, что почти не различить за елеем ни бешенства, ни ненависти, и не укрыли небо дождевые облака, но отовсюду потянуло запахом грозы. Они стояли перед Ним, Нерат и Аше, два гордеца, Им избранные вестники грядущего захвата; искрились молниями очи, чистые как лёд, зелёный дым ложился копотью на бронзу. Плечом к плечу – но лишь перед Его лицом, и, обладай на то необратимым правом, на радость многочисленным завистникам, врагам давно убили бы друг друга. Их пасмурные взгляды порой исподтишка искали Тень. Затем касались белой Маски вновь, парившей неизменно за Его спиной: до мертвенного равнодушен был рельеф, однако в прорезях для глаз сильнее прежнего сгустилась пустота. "Вы найдёте победу, которой достойны", – улыбкой царственной теплели губы их Владыки, вдруг. В повиновении го?ловы склонив, Нерат и Аше узрели отражение своё в воде, и что-то в том заставило утихнуть какофонию и гром. Но капает роса на гладь, за кругом круг. Всё есть пятно оттенков крови, яда и железа – послание для своенравного врага… и здесь, среди чужих земель, в пришедший день захвата – опутавшая армии Владыки нить; их генералов незабвенный танец, ныне страху вопреки – или ему благодаря, быть может?Нить медленно вела – из затаённых уголков, где спрятаны и мысль, и зов сердец, и голос прошлого. Сплеталась в сеть из недомолвок, тайн, интриг, из раздражения, упрямства, злобы. И, извиваясь, распадалась, наконец, на вереницы совершённых грязных дел, но, супротив всего, велению Суда наперекор, вновь наступало продолжение за концом. Неловкой, грузной становилась поступь войск, и сделался порочно зыбким твёрдый путь. Тем временем, в бескрайнем царстве Тьмы Марк чуял вонь сожжённого самим собою пламени как порождение домысла прислужников Нерата, и не восторг был слышен в той молве. Впервые не восстал из пепла их огонь. Впервые чудится туманом даль, хождением над пропастью с повязкой на глазах, – глазах всевидящего изумруда. Но – преклонение. Страх. И, всё-таки, восторг. Кружит вокруг Опальных Алый Хор. С рукою за спиной, сокрытой для удара. С глумливою улыбкой, которой сдержан смех, и безобразным ртом на пламенном замке. Как много в том могла бы Тьма изобличить стекла, его хрустальных переливов, звона? Невыносимый жар, зелёный свет, лишающий рассудка гвалт. Тень повелителя Теней в тени экзарха – и собственное слово в темноте.Он смотрит на руку свою, внимая безграничной силе, что хранил футляр – Эдикт, Владыки власть и знак, ответ и приговор. На пальцах всё ещё блуждает странный пульс энергий. Вновь сбивчив вдох, на грани вожделения и боли. Покой и ярость. Свет и мрак. Начало и конец. Миротворения колесо, где многое из бытия всего лишь пыль. Яснее, чётче проступает в памяти Колодец – тот след, что красным лёг на древний камень Шпиля, искрою непокорства в душах здешних дикарей. Та ночь, что рассекли предательством клинки. Послание пестрело на полах и стенах, написанное щедро кровью Северных земель, на милость чью они сдались, кому однажды дали клятву, преклонив колена. На Шпиле развеваются знамёна побеждённых, вновь. И разве это не провальный бунт в, казалось бы, оконченной войне? Но тлеет одинокая искра. Пьёт жизнь врагов, истерзанных сражением длиною в годы, раздор и склоки Аше и Нерата – день ото дня, неделя за неделей, месяц, два… И где-то, вестью долетев до земляков, в сомнении приподнят взгляд, в насмешке – уголок пока ещё безмолвных уст. Осталось сделать шаг вперёд перед отчаянным рывком.Но многое могло бы кануть вспять. Исчезнуть. Сгинуть. Не случиться вовсе. Украдкой к молотку Судьи скользнула тень. Могущество, способное повелевать, лишь поднимало длань перед Архонтами, и слог его – суровый приговор иным. Он допустил родиться Её гневу. Там, где царила жизнь, отныне правят смерть, отчаяние, боль и будто не в стремлении приструнить весь местный люд, а укоряя слуг Владыки. Пусть неминуема победа, но что есть для Империи триумф, окрашенный в порочный, грязный тон?..Вновь взбудоражена Эдиктом мысль: безукоризненная линия чернил на исключительном пергаменте, между проклятием, благословением неясная порой черта. Она в его руках, как прежде, многие века, – в руках того, кто вправе удержать имперской справедливости весы, явить их мощь. Дар, равный ноше, для любимого раба. Навечное клеймо и высшая из всех наград награда. На сей раз сколько вложит он желания своей бессменной Госпожи в Её неумолимое, карающее Слово?– …уметь отличать попустительство и невмешательство друг от друга – ведь это не моего ума дело, – блеснули золотые очи озорством. – Не так ли, Адъюдикатор?Воззрившись в бездну, сквозь чернильный дым, Тьма беспокойно обращается в ничто.