Во-вторых (1/1)

Только в самом конце совещания я наконец-то понимаю, куда он так неотрывно пялится с самого утра. Стою перед интерактивной доской, на которую выведена ландшафтная карта окрестностей ?Москвы Молл?, и перекатываю во рту засохший от долгого монолога язык, пока ребята из ?Кашмэн и Вэйкфилд? энергично листают сделанные по ходу дела заметки и задают мне по сотому кругу одни и те же вопросы, ответы на которые вообще-то были в презентации. Я, смиренный и терпеливый, как ангел небесный, повторяю им все в неизменных формулировках и попутно повожу рукой на фоне виртуальной карты, а Марк, задвинутый по малоопытности на самое крайнее место в комнате, бездумно подрагивает взглядом, как будто следит за мельтешащим насекомым. Потом ко мне обращается главный ?Кашмэн?, тот, которому в знак величайшего доверия и в залог плодотворнейшего сотрудничества вручили пульт от доски: он скрипуче заводит про неутешительно медленные темпы застройки района Хорошёво-Мнёвники и переключает слайд. Я перебрасываю руку, как зверя, в противоположную часть доски, чтобы успеть за его мыслью. В дальнем конце кабинета в аналогичную траекторию вкладывается подбородок Марка.Вот примерно в этот момент до меня и доходит.Что когда утром я заранее выводил на тачскрине планшета все нужные документы на рабочий стол, и Марк призадумался настолько, что забыл про свои харчи;когда в машине он смотрел все время на руль и мои пальцы на нем;когда попросил меня показать ему руку (я протянул ладонь тылом вверх, Марк долго изучал ее, я спросил, какого рожна ему надо, он сказал, что читал недавно о хиромантии, я уточнил, точно ли на ту сторону руки он смотрит, он стушевался и отстал);и, наконец, когда я перед тем, как разойтись по разным кабинетам, показал ему средний палец в ответ на какой-то стебчик, а он вдруг сжал губы в куриную задницу и весь призадумался, – все эти вж-ж-ж-ж-ж-ж были очень неспроста.Обогащенный этим знанием, вынашиваю его и обкатываю на языке до самого конца совещания. Предельно вежливо общаюсь с кашмэновцами, скачу ради них по всей презентации туда-обратно, раздаю гарантии, источаю профессиональные улыбки. Джентльмены и игроки уходят, довольные, а я подхожу к Марчелло и, подняв сцепленные пальцами в замок руки повыше, с демонстративным удовольствием похрустываю суставами.- Как все затекло-то, - говорю я весело, но он упорно молчит и стоически не меняется в лице.Первую естественную реакцию я высекаю из него, уже когда мы доезжаем до моего дома. Для протокола отмечаю, что я не уточнил у него, куда его везти, а он и не рыпанулся ни разу, когда мы проехали его поворот на Покровку. Такое у нас получается с ним интуитивное общение. Собственно, ни я, ни он не издаем ни единого лишнего звука, когда я, с дивана попросив Марка подать мне пульт от телика, выжидаю его достаточного приближения ко мне, а потом хватаю за плечи и сажаю на себя. В обычных условиях не люблю такие агрессорские игрища, мне нравится, когда все просто, понятно и без лишних прелюдий. Однако о том, что Марк открывает во мне какие-то странные двери, о существовании которых я и не подозревал, открыто я созрею поговорить годика через полтора – если не разбежимся.Я еще толком не знаю, что мне с ним делать, поэтому для начала просто припечатываю его рукой позади шеи, тяну на себя, хватаю губами по коже под подбородком. Самое, если так можно выразиться, ароматное место на мужском теле – даже у тех, кто не втирает за уши духи ?Фаренгейт?, перед этим хорошенечко втерев себе где-нибудь еще, не отрывая глаз от их маскота, который Лоу. Марк слегка дуреет, вкатывается в меня бедрами. Он моментально становится гибкопротяженным, как тесто, и приоткрывает рот, как животное после долгого жаркого бега, вытекая между губ кончиком языка, и я, даже не видя его лица, чувствую кисло-лимонное сжатие в паху, похоже на глубокую щекотку.Мы теряем одежду критически медленно. Я сволакиваю с него рубашку так, что руки его и полотнища рукавов образуют единую узду, из-за которой Марк чуть было не сваливается с моих колен. Поток холода, по дуге налетающий на мою ладонь от включенного вентилятора, тут же впитывается чужим горячим боком. Марк дергает на мне футболку, но не может стянуть ее с локтей, так что мы возимся и узлимся, пока я выпутываюсь из шмотья. Потом шутливо боремся, пихаемся, извиваемся, шикаем друг на друга. Словом, типичные брачные игрища.Главный вопрос, которым я задаюсь со времени первой наглядной демонстрации Марку жопных чудес:сработало ли?Будут ли какие-то веские перемены в его картине мира?Стараюсь не сводить это к вульгарному ?даст ли он мне?. Всеми силами стараюсь, но это какая-то самонаводящаяся мысль, и она покидает свое ракетное гнездовище, когда я залезаю Марчелло в трусы и замечаю отчетливый стояк, которого еще минуты полторы назад не было точно. И когда Марк хватает меня за руку (жест начисто лишен романтики, на всякий случай уточню), секунд пять я не вижу в этом ничего кроме серии потенциалов действия, которые заставили его просто вцепиться в ближайший физический объект. Только потом до меня доходит, что руку мою этот половозрелый твинк тянет даже не к члену, а уже собирается полурефлекторно повести ею вкруг к своим ягодицам.Конечно, пока мы наполовину одеты, это и за попытку-то не считается, в такой позе я и просто прижать руку ему к заду не смогу под тесными брюками и бельем, но я суммирую в голове все то время, которое Марк намедни потратил на вызубривание рельефа моих рук, и сам напрашивается вывод о том, что он снова хочет безопасного и щадящего удовольствия для одного только себя. - Э-э-э, - несогласно отпираюсь я и вываливаюсь пальцами из его хватки. – Э нет, Марчелло. Не сейчас и не сегодня. Промакиваюсь в его очень неловком взгляде: дезориентированном, пораженном, как будто его, только что загоравшего и потягивающего кокосовое молоко непосредственно из ореха, вытолкали из шезлонга и погнали мыть плитку по периметру режущего хлорчатой синевой бассейна. И еще из Марка сразу же начинает выветриваться этот палкий дымок, которым подтекают все возбужденные люди. Чем дольше длится сексуальное упражнение – тем больше в груди и паху этой дымки и меньше в голове соображалки. Некоторые не горят и остаются способными во время траха на длинные обращения, прямые чистосердечные признания и трезвую оценку обстановки – лучший показатель того, что секс отстойный. Такое бывает, если спать с теми, кто не торкает или делает это без желания. Я своих всегда стараюсь увести от сознательности и адеквата как можно дальше. Это типа вида спорта такого.Стремительная, как щелчок, перемена происходит в его лице: теперь Марк выглядит обиженным и задетым.- Почему? – упавшим голосом спрашивает он, не пытаясь больше схватить меня за руку. Мысленно я слегка половинюсь: с одной стороны, появляется чувство редкостной проебанности полимеров, потому что для человека, который все еще избегает разговоров о гейском сексе, Марк несколько секунд назад был очень обнадеживающе воодушевлен. С другой стороны, откаты – это тоже элемент дрессировки. Я поясняю ему:- Потому что я не буду больше ебать тебя пальцами. Пальцы нужны для того, чтобы держать ими вилки и палочки, карандаши и ручки, показывать малоприличные жесты, мутить фокусы с карточными колодами, да хотя бы в ?резиночку? играть, на худой конец. Для пихания, в жопу или еще куда, приспособлен другой орган, который, скажу тебе по секрету, сконструирован таким образом, чтобы процесс доставлял обоим. Понимаешь? – я намекающе поигрываю бровями. Конечно, привираю немного, потому что в прошлый раз процесс вполне так доставил и мне тоже, но очевидно же, что это было не то и не так. Приятно, но не в ту степь. – Так что мануального терапевта можешь поискать себе в другом месте.Прямо-таки вижу, как темнеет от раздумий его лицо. Он все еще сидит, оседлав меня, но теперь, когда мы бросили бороться, кусаться и тереться друг о друга, это выглядит как-то печально, как будто он сиротка, пришедший посидеть на коленях у американского Санты в торговом центре. Марчелло соображает, краски все сгущаются. Мне едва ли понятна его рефлексия, но психотерапевт, к которой мы с Катей успели походить, что-то там говорила насчет ?наложения запрета на обесценивание чужих переживаний?. Хочется ввернуть какую-нибудь полушутку про то, что теперь у меня есть повод гордиться своей мелкой моторикой, раз человек так расстроен, что ему не дали посидеть у меня на пальцах. Но – кроме шуток, – я понимаю прекрасно, что дело не в пальцах и не в жопах, и даже не в членах – не считая тех, над которыми колдуют с ножом, чтобы эта штука наконец-то встала на междуножье какой-нибудь женщины. Я-то все про себя знал давным-давно, задолго до знакомства с Катей, которое было моей фигуральной попыткой забросить абордажный крюк на цивильное белое судно, чтобы перебраться туда с утлого кораблика страдальцев и отщепенцев. Кому-то вполне могло повезти меньше. Например, этому вот… человеку.Мои руки возвращены на его бедра. Его руки – висят вдоль туловища, так, как будто нервные контакты в плечах насквозь прогорели. Я думаю о том, что если уж начинать быть миротворцем, то, возможно, стоит идти до конца. И надеяться, что в конце всем нам воздастся за каждую минуту, проведенную в виде секс-пособия.- Хочешь, - спрашиваю я, стараясь вытолкать из себя слова быстрее, чем успею передумать, - начать сверху?Он вскидывает на меня дефрагментированный взгляд.- Чего? – переспрашивает, чем заставляет повтор моего вопроса звучать в десять раз более идиотично:- Сверху побыть хочешь? А не снизу. Не я тебе присуну, а ты мне. Никаких пальцев у тебя в заду, конечно, тем более не будет, это уже тяжелая акробатика, но, может быть, тебе будет полезно посмотреть, что от этого не умирают. Если, конечно, используют все участвующие в процессе объекты по назначению.- Не такое у жопы все-таки назначение, - сверкает глазами Марк с такой готовностью, будто бы только и ждал возможности ввернуть это свое сомнение. Ну да, не такое назначение, и именно поэтому мужская точка ?джи? нежно пылает на глубине нескольких сантиметров от иллюминатора. Одна статысячная льё под водой.- Да? – голосом, в котором дрейфуют по синему морю парусники, притворно удивляюсь я. – А мне нравится. Тебе тоже вроде понравилось.Еще один запрещенный прием: всякое обсуждение прошлого раза стало у нас мягким табу, но, чувствую, придется провести спецом для Марчелло теоретический семинар по не очень горячим следам, если будет выеживаться.- Давай! - подначиваю я его. - Может, попривыкнешь немного к тому, что анатомически между двумя мужиками нет настолько страшных несоответствий, что при попытке потрахаться они открывают портал в волшебные миры Стивена Кинга и выпускают на волю клоуна Боба Пеннивайза. И это реально последний раз, когда я предлагаю тебе что-то подобное вслух, если просрешь – будешь дальше уламывать меня сам, а я знаешь когда в последний раз был под кем-то?Здесь я снова немного пизжу. Создаю о себе неправильное впечатление, будто бы мне сильно принципиально, с какого полюса радоваться приятному времяпровождению. Для меня главный параметр секса – не позиция, не скорость и даже не музыкальное сопровождение, а, как ни странно, опытность человека, с которым вы вместе снарядились в это удивительное путешествие. Все остальное отходит на задний план. И буду ли я под ним, он подо мной, мой язык в его заднице, его рот на моем члене – это все дело десятое, если оно будет сделано хорошо. Потому что есть люди, которые просто по ширинке тебя тискают так, что ты лягаешь ногой стену и видишь римские оргии, а есть те, кто битый час пытается выколотить из тебя нестояк, пока ты думаешь: блядь блядь как же все заебало господи когда же это кончится?...Ну и, собственно, мне более чем очевидно, что из всех игральных автоматов в этом зале я выбрал тот, на котором мне суждено зафейлить первые несколько раз. Потому что, со всей своей любовью к опытным партнерам, я сижу и держу на коленях человека, который наверняка все еще думает, что все люди, поступающие в больницы с ?переломами члена?, действительно сломали там какую-нибудь кость.Внимание, вопрос: з а ч е м?- Можно попробовать, - наконец-то без особых эмоций говорит он, смотрит на меня одновременно сбоку и исподлобья.- Ну вот и славно, а то я уже начал чувствовать себя задетым. Шутка, - я тянусь к нему, целую, облепляя ртом верхнюю губу и запуская язык под нее. Окунаю Марка в себя, не выплавляясь из поцелуя; он подается за мной ритмично, как пейсмейкер. Я отрывисто целую его еще раз, и еще, и еще; поднимаю ладонь на Марков затылок, вжимаю его лицом в себя, сминаю носы так, что сопение выдоха щиплет по испарине желобка над губой, жмурюсь в его ресницы. Марк втягивает голову в плечи, но отвечает как может, следует за мной неотрывно, жадно, как приклеенный, вертлявый. Приподнимает лицо, и моя рука со скоростью света слетает с затылка Марку на глотку, потому что там раскрывается совершенно восхитительный и тугой тупой угол между его шеей и челюстью, а я очень люблю максимально развернутые углы. Я сминаю его твердое горло в горсти, он выкашливает мне в рот, мы вываливаемся из поцелуя и остаемся почти прижаты друг к другу губами; замираем, дышим, возвращаемся на орбиту, с которой сошли на пару (сотен) шагов. Я придерживаю Марка в тугом негибком каркасе поясницы. Задним числом ощущаю, что он снова успел взять ладонями мою голову в свой фирменный поцелуйный захват и что у меня окончательно отяжелел член. А вот и ответ: з а т е м. Сам напрашивается, если несколько секунд подряд не сводить с Марка близкодистантного взгляда.- Теперь пусти меня, - говорю я, слегка боднув его лбом в лоб. – Смазку принесу. Сейчас все будет.Я, конечно, вовсе не дрожу от энтузиазма и предвкушения, пока он скатывается с меня и дает уйти, не ожидаю ничего особенного, не предполагаю, что на меня свалится какой-то новый головокружительный опыт, не читаю в душе мантры на удачу. Воспитанием и выращиванием нового экологически чистого гомосексуала я занимаюсь исключительно с большим и приятным заделом на будущее. Я же ему сразу так и сказал: ставлю на тебя, надеюсь на взаимное удовольствие. И на то, что однажды вся эта безыскусная академическая дрочка окупится. В противном случае я глубоко расстроюсь.Возвращаюсь к Марку с легким чувством дежа вю. Он стоит и мнется около дивана без рубашки и уже избавившийся от брюк. Я останавливаюсь напротив него, кидаю на диван смазку и маленькую запечатанную упаковку с презервативом; короткой перемычкой обваливается в моей голове мысль о том, не стоит ли пойти на адекватную кровать, чтобы продолжать оттачивать практическое мастерство без риска проломить голову от падения на пол. Не отводя взгляда, Марчелло с лицом медсестры в процедурном кабинете смотрит, как я вылезаю из остатков шмотья, и я понимаю, что лучше пусть он нагнет меня прямо тут. С учетом огромного риска того, что пока мы дойдем до соседней комнаты, он все-таки струхнет, и если это случится, у меня лопнут: а) яйца; б) терпение. - Ты чего? – спрашиваю я, переступая через собственные джинсы вместе с трусами, на тот случай, если у него там коллапс мозговой приключился, а я и не догадываюсь. Какие там признаки инсульта? Перекос на левую половину лица и западающий язык? Он так старательно рассматривает мое тело от груди и примерно до колен, что я едва удерживаюсь от вопроса типа: ?Может, хочешь зарисовать??- Ничего, - выдавливает Марк и отклоняется с дороги, когда я, потеснив его плечом, становлюсь от дивана сбоку. Пока он стоит без дела, вручаю ему лубрикант и квадратик резинки как переходящее знамя:- На. И не трясись ты так, этим местом я тебя точно не укушу. Марк глазеет на тюбик, и в глазах читается легкое, детское такое узнавание, однако потом он переводит взгляд на презерватив и смотрит на меня с лицом глубоко обманутого человека, который думал, что беременность – это единственное возможное негативное последствие принимающей стороны в сексе. - Да, Марчелло, - хлопаю я его по плечу, - без этого никуда, а то можно схлопотать какой-нибудь прелестный уретрит и полторы недели спринцеваться. Так что облачайся, – становлюсь к нему спиной, вытягиваюсь всем хребтом; движение перебегает с позвонка на позвонок, когда я нагибаюсь над подлокотником и вваливаюсь ладонями в мягкое чрево диванных подушек. Буквально чувствую, как его мозг обрабатывает зрительную картинку в виде меня в позе сборщика урожая. – Давай только как-нибудь порезче. И никогда в жизни не спи с мужиками без презерватива, если не хочешь потом ссать как через угли – а ты, поверь, не хочешь.Слышу, как он сосредоточенно шуршит фольгой. Потом начинает поскрипывать тюбиком. Потом становится тихо.- Сначала пальцы?- Бля, Марк, - не выдерживаю и все-таки полуломаю себе позвоночник, оборачиваясь к нему, - у тебя какой-то нездоровый фетиш. Пальцы – это эпиграф. Все, кто сумел начать читать дальше, обычно предпочитают все-таки саму книгу, если, конечно, - делаю выразительную паузу, - эпиграф не вставил им настолько сильно, что к смысловой части произведения, ради которой книга и была куплена, они решили не переходить. Но это долбоебизм немного, ты не находишь?Он стоит с по-детски суровой мордой, потом свободной рукой изображает в воздухе хватательное движение, как будто ловит бейсбольный мяч в здоровую дутую перчатку:- Камень в огород засчитан.Уже открываю рот, чтобы отпустить какую-нибудь сальную шутку про восставшие члены как про единственные вещи с каменистой структурой в этом чате, которые надо засчитывать, но вовремя себя притормаживаю. Только отворачиваюсь назад и пригибаю голову к локтям, уже намертво влипшим в этот супергеометричный чехол:- Просто один раз смажь погуще. Не знаю, с чем он там возится так долго, но я понимаю, что это самая занудная прелюдия в моей жизни. Точь-в-точь сцена из бокса в поликлинике, когда в тебя тыкают стеклянной палочкой и выгоняют. Тут мне на поясницу ложится его горячая-прегорячая вспотевшая ладонь. Меня аж простреливает, кавалькада мурашек пускается от места касания в шею. Этот предпенетрационный момент всегда работает как допинг, обостряет все, что только можно обострить. Я слышу, как Марк с присвистом выпускает прерывистый выдох между сжатых зубов, потом одним босым шагом подходит ко мне ближе, и наконец-то какое робкое движение ощущается в районе зада.- Стоп, - торможу я его. – Ты ничего не забыл? Что мы выяснили о естественной смазке, Марк? Насухую не понравилось бы ни тебе, ни мне. Когда я сказал ?смазать погуще?, я имел в виду обе детали, сечешь?Новый межклычный выдох похож на стон страдания. Но когда его рука, скользкая и потерянная, неловко трет меня между ягодиц, я аж зажмуриваюсь от колкого, как боль в затекшей конечности, удовлетворения – настолько мне уже хочется, чтобы меня хоть как-нибудь потрогали. Надо отдать Марку должное: с тем, чтобы сунуться внутрь, он справляется без указания точных координат. Хотя и забавно (и фрустрирует в то же время, целый сонм эмоций), как легко он проталкивает в меня почти весь палец и с каким испугом тут же убирает его, как будто боится попасть в капкан. Мне насилу удается молчать: я боюсь, что если начать распекать его вслух, процесс затянется, и станет еще скучнее. Пусть внемлет голосу Обрезанного Хуя и делает как знает.Какое-то время Марк тычется в меня пальцами, а я стою, подавшись к нему задом, и молюсь, чтобы он не оцарапал меня, потому что это самая пиздливая штука в мире, и после нее отпадает добрая половина желания жариться. Но либо ногти у него очень коротко подстрижены, либо спасибо предельной врачебной аккуратности, потому что к тому моменту, как он заканчивает, я стою на горле у всякого беспокойства по поводу количества смазки, мне просто очень хочется. Пусть трется, мозолится, сушит – если он вымазал полтюбика себе на член, то эффект все равно приложится. Мне. Все. Равно. Я не из тех партнеров, которые много и путано бормочут что-то о чувствах и тактильностях, мне больше нравится молча опуститься в человека по самые скулы, и пусть он разбирает меня на ионы, на атомы, кварки, на сверкающее неспокойное крошево. Навсегда запоминаю тех, кто выталкивает из меня все точки опоры и запихивает все известные мне слова и звуки под присохший к небу язык.Я проскребаю пальцами по чехлу, когда Марк с прытью переученного иноходца тычется в меня широченной головкой.- Ты готов? – лепечет он.- Блядь, - просто говорю я, смотрю на Марка свирепо и косо в полусвертке шеи и сам плавно сдаю задним ходом, вбирая его в себя, как кровь в стеклянный капилляр. Пальцы Марка сильно вдавливаются мне в бока, он перестает дышать; концентрированное жжение пульсирует, как синяк – признак того, что смазал Марк меня все-таки хуево. Я готов ему это простить. Почему-то. Он еле телится, но даже хорошо, что все происходит медленно, потому что во-первых, как я уже отмечал, я сто лет никому не давал в зад; во-вторых, у меня никогда не было ребят без крайней плоти, хорошо сглаживающей острое пике между венчиком и стволом члена. Так что самый ответственный момент – это переждать, пока входит головка, которая с непривычки кажется ебучей булавой. А потом остается только выбрать правильный угол. Но ощущения, конечно, все равно довольно специфичны, и описать их можно только как ?член, входящий в задницу?, без всяких эвфемизмов и иносказаний; и нет, это не похоже на, как предположила однажды одна моя фэг-хэг знакомая, проблемы с пищеварением. Больше, знаете ли, смахивает на длительное погружение чего-то бесспорно фаллического на несимволическую глубину. А если елдак у партнера еще и крупнее среднестатистического, то ты постоянно гадаешь, когда же уже войдет этот чертов каменный цветок, чтобы перерезать воображаемую красную ленточку. Вот с Марчелло как раз такой случай: я, блин, не ожидал, что у него настолько здоровый хуй. - Пиздец, - вдруг шепчет гордый владелец здорового хуя. И повторяет еще раз: - Пиздец!От его рук на моих боках – два занемевших и мокрых колких следа.- Чего?- Раз в десять уже, чем в бабе, - ужасается он сдавленным голосом так, как будто боится, что может застрять. Однажды обязательно докажу Марчелло воочию, что задница тоже обладает достаточной растяжимостью, а пока, решив поразить его практически, приняв его на достаточную глубину, переминаю-переваливаюсь бедрами: все мое нутро, мускульное, сильное, заполненное, мягким кругом гладит и стискивает его плотно зажатый член. Марк охает у меня над головой, явно впечатленный. Я подаюсь тазом еще немного назад, и когда Марк все-таки влазит целиком, его ноги влепляются сзади в мои ноги, напряженный живот взволнованно примыкает мне к пояснице. Он мокрый, я тоже мокрый и прорезанный на равных расстояниях друг от друга пучками маленьких раздраженных судорог. Даже в нижней позиции секс похож на физическую работу. Мы прошли первый чекпойнт. Перестав чувствовать опору, я слепо, как полусонная просящая кошка, отрываю поочередно ладони от диванного сиденья и ставлю их обратно- Давай, - с трудом проговариваю я, выцеживая из себя последние капли до того момента, когда моя голова полностью перейдет на автопилот и выйдет из обсуждения. – Вперед-назад. Шевелись. Как с любой бабой. Только, блядь, делай уже хоть что-нибудь, пожалуйста, ладно?И он делает.Сначала медленно, как в раскачку – пасует, отдаляется от меня, сохранив точку скова и спайки между моей поясницей и своим животом. Его таз будто оттягивает здоровую тугую пружину, один конец которой закреплен у меня в легких. Я слегка теряю дыхание, пока он выскальзывает из меня, послойно вынимая за собой гибкую беготню мышечной щекотки – такой, которая спрятана очень глубоко, самому не почесать. Меня саднит, но я все равно мысленно вырубаюсь, потому что если самое охуительное по кайфу ощущение – это полосчатая стимуляция все той же простаты, то мелкие толчки твердой распорки доставляют сразу после нее. Марк подторможено трется во мне, пока не доходит до края своей амплитуды. И вкачивает обратно, задевает с нажимом то самое щекочущее место – импульс прокатывается по дуге через нижний экстремум, жарко, как если почесать заживающую красноту на месте стесанной в падении кожи. Вроде и выть хочется, и почесать сильнее.В месте, где мы льнем друг к другу нагим по нагому, вот-вот начнет скользко оплавляться взмокшая кожа.Марк впихивается еще раз так, что его ноги полосят по моим, и снова откатывается, причем движение назад у него выходит почему-то медленнее. Я очень благодарен ему за молчание, за постепенную накрутку темпа и силы и за то, что он, кажется, начал вспоминать, что такое фрикция, и приподнимаю косым взлетом таз, чтобы головка Маркова члена терлась там, где мне нужно. Я уже говорил про раскрытие потенциала? Его раскрытый потенциал болтается у меня перед носом, и я вполне готов с энтузиазмом взять его за щеку. То, что Марчелло выходит на правильный, самый лучший темп, я понимаю слету – мысль облаком вбрасывается мне в голову и рикошетом отлетает от каждой точки купола, рассыпается надвое, вчетверо и дальше по всем степеням двойки. Верный темп и верный угол наклона – поток, полоска, похожая на ковровую дорожку, раскатывается во мне в неправославном направлении от зада к мозгу и начинает подмокать, темнеть с нижнего конца. Он трется где надо, направляет куда надо, держит как надо; у него, в конце концов, мать твою, охуительный размер, то, что надо. Сплошные попадания. Марк колотится – энергичный, молодой, сильный, атомный, безутешный, и глубоко внутри и внизу кипучими проседающими зубцами просыпается мелкая низкая вибрация. Огонь с водой дают кратер пара, расширения и утробно-брюшного рычания – не разбираю только, кому из нас оно принадлежит, потому что все равно это единственный звук, который я улавливаю мозгами. И я перестаю рефлексировать. У меня просто не остается больше ни единого повода думать о чем бы то ни было сущем и существующем, если огромное темное пятно, полное, горячее, щекотливое, скачками поднимается по тяжелой полоске вдоль моего позвоночника. Кожа схлопывается с кожей, а я не понимаю, с меня ли это так течет или мне кажется – и наконец беру в ладонь раздраженное жжение собственного члена, чудом удерживая точку опоры под другой рукой. Говорил же: ебаная акробатика!И когда Марк, теплый рьяный безвредный чудесный Марк, Марк-сто-двадцать-километров-в-час, давящий масло из моей поясницы и тягучую густую воду из моих центров удовольствия, выхаркивает севшим загнанным голосом:- Тебе… не… больно? …Вот тогда я зверею – отсюда и последним степным толчком на десять тысяч миль вперед.- В жопу иди, Марк, в жопу, блядь, в жопу, - низко вою я и со всей силы пасую на него спереди назад бедрами; полоска заполняется до конца, в голову ударяет водой, холодом, электричеством; меня взрывает, я прыгаю с обеих ног в зыбкую мокрую сердцевину, я попадаю в десять десяток подряд, они все мигают, как без конца нажимаемая, заевшая красная кнопка, кнопка рубит в меня разрядами и импульсами, я не успеваю подставить пяточку ладони, когда кончаю, стискиваю челюсти так, что отдает в уши – вот это то, о чем я говорил, это оргазм, который пытается вылезти из каждой существующей дыры, но единственный выход плотно заткнут чьим-то здоровенным хером.(я думаю о том что надо будет отстраниться если он погонит дальше все хватит если надо могу додрочить ему рукой но пусть ничего только не трогает внутри сука как хорошо жжется хочу просто перепроглотить и переварить это чтобы всегда было так тепло и полно)Справедливости ради, чисто с точки зрения архитектуры, пожалуй, одним из лучших херов, которые у меня были.Надо будет ему об этом сказать.Марку, не его херу.Я пока без понятия, успел ли Марк кончить или, может, сделал это даже чуть раньше меня: я не из самых чутких партнеров с глазами и ушами на всех незадействованных зонах, но по крайней мере, тяжелым буйным виском прижимаясь к диванной подушке без дыхания и без единой твердой ячейки в спине, я чувствую, что он уже вытащил. Перед тем, как взгромоздиться на меня сверху, с каждым медленным дыхательным движением приподнимаясь на моей спине и своих ширящихся ребрах, как возвратная педаль.Это хорошо, думаю я, мысленно собирая себя из лужи обратно в человека.Мне хорошо. В колоссальной какой-то степени хорошо.Значит, будет проще ему потом пояснить, что нижний решает, когда уже ?хватит?: я просто доведу его до этого самого ?хватит? и подожду, пока попросит сам. -Самое смешное – это когда Марк, глядя, как я, все еще голый, убредаю на кухню за мокрой микрофибровой тряпкой, чтобы стереть с чехла сперму (хотя его все равно наверняка придется стирать), произносит с недоверием:- Ты можешь ходить?В голове у меня роится миллион предположений сразу. Одно из них: возможно, какой-нибудь поп или протоиерей сказал маленькому Маркони, что от гейского секса не только слепнут, но еще и парализуются, вот он и переживает. Можно спросить.- Ты на физре в школе на шпагат когда-нибудь садился? – интересуюсь я вместо этого, потому что я крайне тактичный и терпеливый человек. Крайне.- Садился, - кивает Марк. – Классе во втором, наверное.- Угу, - говорю я и начинаю без огонька протирать диван. – А ноги потом как, обратно съезжались? Или тебя два каких-нибудь друга пару дней носили на плечах, как паланкин? Лучше всего лично для меня то, что он, кажется, начинает понимать, что после анального секса люди не умирают, не калечатся, ничем не заболевают и по большей части чувствуют себя отлично. Особенно если сгонять потом помыться.- У тебя, конечно, - уступаю я, просто потому, что хочу сделать ему приятное, - размер заебись, но все еще недостаточно для того, чтобы перебить мне копчик.Мне нравится, как он польщенно расцветает.У меня на него, в конце концов, еще колоссальные планы.