икона (1/1)

Впятером в загородном доме они могли бы каждую минуточку проводить с пользой и закончить альбом раньше, но, как показала практика, потягивать пиво на веранде и таскать за пазухой соседских котов — куда веселее плодотворного труда на музыкальном поприще. Им спешить некуда.Гиллану уж тем более. Он постоянно где-то пропадает, а возвращаясь под утро уставшим и разбитым адской головной болью, не горит желанием внести свой вклад в общее дело.Участок перед коттеджем, окруженный с трех сторон цветущими яблонями, из-за своей теплой умиротворенной тишины кажется дремлющим в лучах солнца. Все в сборе, все бездельничают по инерции — работа опять отложена на ближайшее, но какое-то слишком уж абстрактное будущее.Карандашный набросок, подаренный Иэну на ночной пьянке, ходит по рукам.— Что за мужик? — если бы Лорд взглянул повнимательнее, он бы и сам догадался, но его мало заботят, пускай даже красивые, каракули незнакомого студента. — Сейчас художников как собак нерезаных. Каждый второй мнит себя великим портретистом, рисуют кого попало...Он ничего не имеет против деятелей искусства, просто необходимо быть, как минимум, Пабло Пикассо, чтобы произвести на него впечатление.— Ну здесь не ?кто попало?, как ты изволил выразиться, а один из апостолов, — отвечает Гиллан, разглаживая рисунок по краям. Он проделывает это почтительно, любовно, неторопливо, с показательной аккуратностью избегая линий наброска, но уголь, размазанный по листу уверенной грубой штриховкой, все равно пачкает его руки.— А который? — интересуется Пейс, выдавая простодушно свое полнейшее религиозное невежество.Гиллан бросает на него украдкой печальный взгляд. Ему будто причинило боль мимолетное предположение, что рок-опера, разошедшаяся огромным тиражом и вот уже неделю как расхваливаемая критиками, не нашла отклика в сердцах друзей — сукины дети не удосужились даже Библию в руках подержать из интереса к сюжету пластинки. От него веет грустью, когда он опускает на рисунок рамку со стеклом. Не удержавшись от соблазна выглядеть в его глазах героем, Блэкмор выдвигает предположение наугад, не разбираясь в приспешниках Христа совершенно и потому рискуя ошибиться. Ему еще не доводилось так сильно хотеть оказаться правым.— Питер? Повисшее молчание не предвещает ничего хорошего. Пейс выразительно хмыкает. По нему видно, что он ждет Ричи в своем клубе профанов с распростертыми объятиями.— Ты дурак? Питер кудрявый! — разгильдяя-Роджера, решившего вдруг ни с того ни с сего выступить в роли эксперта, всерьез не воспринимают, но любая случайная догадка в его исполнении каким-то образом приобретает черты нерушимой истины, от которой так просто не отмахнуться. — Джеймс это, ясно вам?И вот они, переглянувшись деловито, все как один уверены: из двенадцати людей, кандидатуры которых вообще имеет смысл рассматривать, на рисунке изображен именно Джеймс. Слегка помрачневший от этой новости Блэкмор еще сосредоточеннее, чем раньше, погружается в чтение книги, а Пейс поправляет съехавшие на кончик носа очки, довольный как слон. Для него евангельские имена — пустой звук. Гиллан сказал бы им с гримасой презрения, что стыдно не узнать в угрюмом скитальце Иуду Искариота, но теплые чувства к Гловеру заставляют его промолчать.Гиллан убрал бы сумку, которую притащил со своих последних похождений, куда-нибудь в шкаф или на антресоли, чтобы глаза не мозолила, но оставляет ее на видном месте, где на нее благополучно натыкается Блэкмор. Это не то чтобы искусственно созданное стечение обстоятельств, но бросать свои вещи в прихожей — не самая лучшая идея. Сумка могла бы и не попасть в поле зрения, только вот Ричи едва не калечится, на полном ходу об нее споткнувшись. Это не ловушка и не случайность, просто неисповедимы пути господни.Ричи знает, что Гиллан ненавидит вкус чая с ромашкой, хранит по какой-то причине в морозильной камере пакет собранной в Шеффилде брусники, из которой никогда не сварит компот, а после одиноких, пасмурных вечеров, проведенных у себя в гараже с гаечным ключом, дизельным топливом и какой-то металлической рухлядью, пропах насквозь ретро автомобилями. Он знает, какая тоска берет его при виде фотоальбома, спрятанного однажды на чердаке и больше никогда не пролистываемого. Знает, отчего его так тянет вернуться в Хаунслоу, почему он дурачится иногда на трезвую голову, изображая индейца, и сколько бутылок портвейна припрятано в саду под брезентом, но понятия не имеет, откуда у него взялась целая уйма красок для иконописи.Гловер держит вместо него в голове все остальное и даже больше.— Он принес их сегодня ночью из студенческого общежития.— Он их украл?— Если угодно, — пожимает плечами Роджер, пожевывая фильтр догорающей сигареты, — ты только на него не сердись. Ну подумаешь, напился в чужой компании, растерялся, ляпнул сгоряча пару-тройку грубостей, поцапался с битниками. С ним регулярно происходят вещи, о которых честный человек вроде тебя предпочел бы не знать. Но вот еще что. Я выясню, у кого он умыкнул краски, и возмещу ущерб. Бросив дымящийся окурок в пепельницу, Роджер просит Блэкмора не задавать лишних вопросов и уж тем более не пытаться исправить Гиллана уроками морали — он взрослый мальчик, сам решит, достаточно ли грехов накопилось, чтобы начать в них каяться. Ричи хочет поинтересоваться в форме насмешки, как давно Роджер заделался специалистом по связям с общественностью, но ограничивается выразительным осуждающим молчанием, ведь обещал не спрашивать. Ему и не приходится ни до чего докапываться, чтобы пролить свет на произошедшее. Наедине, на теплом полу просторной закрытой террасы, после двух бокалов вина Гиллан болтлив и кокетлив. Хвастаясь тем, как легко ему удалось просочиться со своими знакомыми художниками в общежитие на территории училища, он самую малость приукрашивает, надеясь вызвать удивление, и Ричи действительно удивлен, даже очень.— Тебе двадцать пять скоро! Не верю, что тебя приняли за одного из студентов.Гиллану в конце августа исполнится двадцать четыре, но он улыбается, отвернувшись от Блэкмора. Он любит, поджав в отвращении губы, поправлять людей за малейшую оплошность, но скептически настроенного, уверенного в своей правоте Ричи любит сильнее.Вообще-то любит настолько, что, отставив вино в сторону, открывает баночки красок.Блэкмор не улавливает его идею, пока не получает по лицу несколькими резкими, истинно художественными мазками. Киноварь остается у него в уголке рта — сладковатая, липкая, напоминающая цветом кровоподтек.— Прекрати.Увернувшись от грубых, отталкивающих его в ярости рук, Гиллан макает пальцы в светлую охру и тянется к нему снова. Ричи замирает, сраженный наповал его наглостью и плененный мягкостью прикосновений.— Ты меня слышишь?По ухмылке видно, что слышит прекрасно, но продолжает вести перемазанной краской ладонью вниз по щеке. Ричи в отместку затягивает медленно у него на шее алый платок. Гиллан терпит его издевательства до первого сдавленного вздоха — ему не хочется пачкаться самому, чтобы ослабить узел. Ричи любуется в благоговейном восторге пятнами цинковых белил, оставшимися на коже после избавления от платка, а Гиллан, как будто из вредности считав этот взгляд неверно, извиняется за палитру, в которой нет фиолетового.Он зачем-то снова твердит без умолку, что эти краски имеют прямое отношение к церкви. Они созданы ею специально и исключительно для святых. ?Ими пишут только иконы. Ты понимаешь, Ричи? Ничего кроме икон?. Он немного навеселе, и в его искренности есть что-то страшное.