Глава 33. (1/1)

POV Юки. Я невероятно сглупил. Это понимание пришло ко мне только тогда, когда я покинул крышу поместья. Но душа рыдала и билась в жуткой жаркой агонии, а сердце совершенно не поддавалось моему контролю?— его буквально скручивало, сжимало, разрывало на части от боли, которую приносила правда. Правда. Как непонятно стало для меня это слово. Будто в первый раз мои уши услышали его, и я теперь, словно ребёнок, смаковал истину на вкус, пытаясь запомнить, что это значит?по-настоящему. Будто раньше я правду никогда не получал в ответ на свою сущность, чистую в эмоциях и чувствах Словно Лука до этого момента всегда лгал мне, и его слова явились внезапным осознанием обманутой доверчивости. Но это ведь не так?— я точно знал. Лука всегда был открыт со мной, с самой первой нашей встречи, и этот раз не стал исключением. Он просто сказал то, что есть на самом деле, и его винить за это нельзя. Я же просил правду?— вот и получил, но... Руки, сжимавшие перила лестницы, невольно побелели от напряжения. Мне вдруг стало противно от самого себя, от своего порыва, глупого, необдуманного, излишне эмоционального, с которым я бросился вон с крыши?— хотя это побегом вряд ли назовёшь?— и внутри всё снова всколыхнулось от боли и понимания того, что я бы с огромной радостью перенёсся на несколько минут назад в прошлое и сдержался от своего поступка. Я бы остался там, на крыше, с Лукой, с которым мне всегда было спокойно, уютно и тепло, с которым я хочу прожить всю оставшуюся жизнь, какой бы длинной она ни была. Которого я люблю всей своей любовью, принадлежавшей миру вокруг меня. И одновременно с которым мне не нужно прятать свои слёзы и перед которым я бы ни за что на свете не хотел расплакаться снова. Я и так не имел права ни на что жаловаться, меня ведь все поддерживали, подбадривали и всё ещё продолжают это делать, даже когда я такой?— не способный им помочь... Как же эти мысли сводили с ума и обезоруживали, подавляя стремление познавать постоянность, дарившую истину в чистом её облике! Они давили на гортань, и я тут же почувствовал, что мне нужно на воздух и, желательно, хотя бы не надолго выйти из поместья. Я ускорил свой спуск по лестнице, ведущей на жилые этажи дома, и чуть не скатился, второпях пропустив несколько ступенек, охнул, цепляясь за перила ещё крепче прежнего. Чуть заметно, нервно усмехнулся. Да уж, Божественный Свет даже по лестнице спокойно спуститься не может, что это ещё за защитник и спаситель человечества? Оставшееся расстояние для меня прошло как в тумане, я инстинктивно искал ступнями следующие небольшие провалы и, находя, уже не радовался, принимая это как факт того, что я обязан это делать. Неизвестно, сколько мои глаза ещё не будут видеть. И увидят ли они ещё хоть что-то в этой жизни... тоже спрятано от чьих-либо взглядов?— от моего в первую очередь. Когда до моих ушей донёсся звонкий голос недовольного и чего-то непонимающего Хоцумы-куна, я осознал, что уже давно спустился на жилые этажи и теперь шёл вдоль по коридору с комнатами стражей, медленно перебирая ладонями по стене. Однако голос стражника слышался довольно глухо, как будто сквозь вату, что означало, что он был не в своей комнате. Хм, да что ж он так кричит? Я шёл к главной лестнице, намного уверенней ступая по полу и проводя пальцами по всем неровностям стены, чтобы понимать, когда закончится коридор и я окажусь на самой верхней ступени лестницы, но тут вдруг услышал за гладкой поверхностью двери одной из комнат на этаже неразборчивую речь. А точнее, диалог, то есть, явный разговор нескольких человек. Я осторожно прислонился к отполированному дереву одной щекой, и тяжело,но тихо вдыхая запах застывшей красной смолы. Маленькая царапинка, находящаяся на несколько дюймов выше позолоченной ручки, дала мне точный, верный знак?— это дверь в комнату Цукумы-куна. Ещё больше сконцентрировавшись на звуках за дверью, я различил в чужом бормотании отчаянный женский голосок. Токо-тян. Сомнений быть не могло. Я помнил, что комната младшего Мурасаме находилась ближе всего к выходу из коридора, и, мысленно обрадовавшись близкому приближению к лестнице, уже хотел двинуться дальше, когда вдруг услышал слова девушки, от которых по моей коже прошлась волна мурашек: — ... Ты же понимаешь, что так больше продолжаться не может,?— тихо говорила Токо-тян, но я всё равно смог различить её печальный шёпот. —?А вдруг... Я даже не хочу думать о том, что может произойти в будущем. —?Зачем думать о том, что что-то может произойти? —?так же негромко поинтересовался Цукумо-кун, немного помолчав. —?Откуда у тебя такие мысли? —?А какие у меня мысли, Цукумо? —?в свою очередь спросила девушка, повысив свой голосок на несколько октав. —?Дурные. Я еле сдержался, чтобы не фыркнуть. Что ж, сейчас бы всем стоило избавиться от таких ?дурных? мыслей и идей. Особенно мне. —?Правда? А я-то надеялась на то, что они у меня весёлые и жизнерадостные. Я чуть отшатнулся от двери, почувствовав за ней то чувство колкого раздражения и глубокой пустой грусти, которое я никогда не ощущал от стражницы. Для меня это было большим и, если честно, ужасающим открытием?— оказывается, эти эмоции могли быть и у старшей Мурасамэ. Но она так тщательно скрывала свои возможные тревоги и приступы отчаяния, что сейчас я не мог пошевелиться, чувствуя, как раздирало мою грудь от болезненного спазма, и еле сдерживая свои и ?не свои? потоки слёз, нещадно режущих глаза. Надо отойти от двери окончательно... —?Токо-тян, твоё настроение меня пугает,?— признался Цукумо и, судя по шороху в комнате, приблизился к девушке. —?Ты хорошо себя чувствуешь? —?Боже мой, Цукумо, конечно же, нет! —?Я услышал, как из горла сестры Мурасамэ вырвался какой-то глухой звук, напоминавший всхлип, но она тут же откашлялась, не позволяя себе хотя бы малейшего потеря контроля над собой. —?Нет, всё совсем не хорошо. Ни у кого из нас не будет всё хорошо, пока мы не найдём способ спасти Юки-тян от той темноты, в которую он сейчас погружён. А мы должны найти, просто обязаны! Юки-тян страдает, но я даже не могу ему помочь, потому что не знаю, как ему помочь! Меня убивает этот факт, мне больно от него, но я так хочу... Хочу увидеть глаза Юки-тян снова. Она замолкла, и последние слова потонули в её тихом рыдании, которое тут же устало встретилось с плечом брата. Я представил, как он бережно и надёжно обнял свою сестру, позволяя ей вырвать корень эмоций из груди и выпустить то, что давно сидело внутри неё. В моей диафрагме что-то беспощадно затрещало от тугого узла тоски и боли, боли за страдания других. Боже, только ты знаешь, как я этого всего не хотел! Больше всего на свете я старался избегать моментов, когда из-за меня любимые мной люди путались в сетях отчаяния. Я знал, что и так не должен был всё это слышать, это был личный разговор по душам только для Мурасамэ, но просто взять и уйти не мог. Осторожно прижавшись к двери руками, медленно и тихо, почти невесомо начертил пальцем иероглиф, вкладывая в него всю благодарность за заботу, тепло и искреннее беспокойство. —?Мне очень жаль,?— с чувством прошептал я, не в силах сказать эти слова чуть громче, но в то же время понимая, что хотя бы Цукумо их услышит. Большего мне и не надо. —?Правда очень жаль. Я быстро оторвался от двери и поспешил к лестнице, проглатывая противный тяжёлый комок и с трудом делая глубокий вдох. Нет-нет, я не могу потерять контроль прямо сейчас. Это будет несправедливо ко всем остальным, несправедливо к Луке, которому я и так нанёс оскорбление своим эмоциональным уходом. Довольно... Господи, довольно этого! Верхняя ступенька заставила меня на не надолго остановиться, чтобы перевести дыхание и всё ещё удержать себя в руках. На самом деле, это было по-настоящему необходимо мне. Найдя перилы руками, я крепко вцепился в них, осознавая, что это уже мой второй самостоятельный спуск по лестнице вслепую, и медленно двинулся вниз, концентрируясь на звуках своих шагов и окружающей меня обстановки. Я шёл осторожно, будто земля могла в одно мгновенье разойтись под моими ногами, и слышал, как где-то уже намного громче чему-то возмущался Хоцума-кун. Шусей-кун тихим, мирным полушёпотом успокаивал своего напарника, но я всё ещё не мог определить, где стражи находились. Голоса звучали не из столовой и даже не из гостиной, что приводило меня в ещё большее замешательство. На удивление, лестница скоро закончилась. Я неловко сошёл с последней ступеньки, оказываясь в просторной столовой, и, немного подумав на тем, куда двигаться, и вспоминая расположение всех ответвлений коридоров из комнат, оторвался от перил. Мои руки довольно быстро нашли поверхность стола, не больно стукнувшись об спинку стоящего рядом стула, и я понял, что осталось совсем ничего?— стоило просто обойти слева препятствие и, держась диагонали, идти по направлению к выходу из комнаты. А дальше ещё легче: по стенке?— к прихожей, от прихожей?— к центральной двери. Отлично. Поехали... —?Юки-кун? —?голос Томы-сана оказался довольно громким для плотной тишины в столовой, и я невольно вздрогнул, оборачиваясь в сторону парня. —?Ой, прости, пожалуйста, я не хотел тебя напугать! —?Всё хорошо, Тома-сан,?— улыбнулся я. —?Просто задумался и не услышал, как ты подошёл. —?Ещё раз извини меня,?— забеспокоился тот и, судя по шороху, подошёл ко мне чуть ближе. —?Тебе помочь? Я горько усмехнулся. Нет, мне не надо было помогать сейчас. —?Нет, спасибо, Тома-сан, мне нужно самостоятельно ходить и ориентироваться в пространстве, иначе никогда не смогу научиться ходить вслепую. Пауза, которую сдержал поварёнок перед следующими произнесёнными словами, была напряжённой и ещё более неловкой. —?Зачем тебе надо привыкать, Юки-кун? Это же не навсегда... —?Да, Тома-сан, не навсегда,?— согласился я, перебивая парнишку. —?Но никто не знает, сколько времени пройдёт, когда я снова смогу видеть. Тот судорожно вздохнул. —?Это скоро произойдёт, правда! —?Искренность и чистота в словах поварёнка были прекрасным воплощением его доброй, ещё невинной души, и я не смог сдержать улыбки. —?Вот, например, Шусей-кун и Хоцума-кун сейчас сидят в библиотеке и изучают основную информацию о заклятиях. Правда, Хоцуме-куну не особо нравится всё то, что ему читает Шусей-кун, но всё-таки... Юки-кун? Я замер, чувствуя, как тугой узел в груди затянулся ещё больше и крепче, стирая с лица все следы недавней улыбки. Господи, сколько от меня проблем и суеты! Как от одного человека может всё так сильно измениться? —?Я пойду, Тома-сан,?— хрипло проговорил я, пытаясь по привычке спрятать свой взгляд в полу, хотя в этом не было необходимости. —?Я хотел немного погулять на улице... —?А где же Лука? Вопрос вызвал во мне новую волну вины и чувства опустошения, поэтому, вскользь ответив ?На крыше, кажется?, я, к собственному удивлению, быстро обошёл стол и интуитивно направился к выходу из дома. * * * На улице мне сразу стало легче дышать. Я с упоением проглотил свежий приятно прохладный ветерок с петлёй боли вокруг шеи, начиная мелко дрожать от того противного ощущения потери контроля, когда эмоции, долго сдерживая свою силу, с утробным криком и плачем вырвались наружу. Я не хотел чувствовать свою сквозную рану, раскопанную предательством, в груди вместо сердца, но не мог не делать этого и ненавидел себя за то, что позволил уничтожить единственную часть своего тела, которая продолжала воспитывать во мне прилив жизни и радости всё это время. Но сейчас моё существо стремилось спрятаться ото всех, будто ещё надеясь в тишине залечить кровавую дыру, принять свои бесцветные глаза и забыть о человеке, окрасившем важный отрезок моей жизни в счастливые цвета. Мои ноги сами, будто на шестом чувстве, принесли меня в сад с длинными пёстрыми аллеями, и я остановился, тяжело вдыхая запах растений, сочной травы, улавливая лёгкий шёпот деревьев, полёт ветра, шорох крыльев бабочек и не ощущая прежнего восторга и желания большего от всего этого. Вся природа будто отодвинулась на второй план, и мне вдруг стало невероятно холодно, несмотря на то, что солнце грело мои плечи и рубашка дарила лихорадочные мурашки контраста температур. Пустота заволокла мои органы чувств, слёзы жалости к себе, к другим, которые ненароком страдали из-за меня, заполнили мои глаза, и я даже не успел осознать, когда первая солёная капля с шумом рухнула на тропинку. Какой же я слабак... Я устало упал на колени, сгибаясь в судорожном всхлипе, и затем сад стал единственным свидетелем моих тихих, но горьких, отчаянных рыданий от боли брошенных и растоптанных чувств. Я готов был бить себя, рвать свою кожу, лишь бы не было так противно от самого себя, лишь бы это всё прекратилось, и поместье Тосагара наконец посетил тот долгожданный отдых и гармония, которого все заслуживали. Особенно Лука, особенно его доброе и по-настоящему тёплое сердце. —?Я больше не хочу его страданий,?— громко выдохнул я вместе со слезами, и ветер подпел моему хрипу старинной мелодией одиночества. —?Не хочешь, чтобы ему было больно, Юки? Холодный голос, задевший родными нотками мою воспалённую душу, заставил меня замолкнуть, медленно вдохнуть воздух, который будто наполнился искорками горящего льда, и осторожно спросить: —?Кто это? —?Ты знаешь ответ на этот вопрос, Юки,?— что-то твёрдое и ледяное обвило мою шею, и я издал тяжёлый хрип. —?Так ты не хочешь страданий Луки? Солнце вскрылось в объятиях набежавших теней и утонуло в надвигающейся тёмной буре, ветер усиленно завыл в ушах, и моя душа с трудом зашевелилась, прижимая к кровоточащей ране в груди свою белую ладонь. Это был он.