1 глава (1/1)

Глава 1Крошечные ладошки раскрываются, и на мою тарелку вываливается птенец чайки. Летающая мусорная крыса с перебитыми крыльями, она из последних сил цепляется за угасающую жизнь. Выпачканный в чем-то отвратительно-склизком клюв открывается и закрывается. Открывается и закрывается. Открывается и закрывается. Окровавленный животик конвульсивно подергивается. Умирающая тварь пищит, извиваясь в моей тарелке, и, будто силясь взлететь, отчаянно трепыхает тонкими, почти бесперыми крылышками, а я утираю с лица брызги кукурузной похлебки и усилием воли сдерживаю готовое сорваться с губ ругательство.– Жоау, – говорю я, и мой голос не извергает проклятия и даже не повышается, когда я продолжаю. – Чтó я говорила по поводу больных животных в доме??Господи! – мысленно взываю я к, как и всегда глухим к моим мольбам, Небесам. – Я просто пыталась поесть. Чертову безвкусную похлебку из просроченной кукурузы! Неужели я так много прошу от жизни?! Черт возьми, просто спокойно поесть!?– Но птенчику больно! Ему нужно помочь… – лепечет малыш и складывает ладошки в трогательном молитвенном жесте. Огромные карие глаза смотрят на меня с надеждой. Я замечаю в их уголках первые, уже готовые хлынуть слезинки и резко обрываю его. – Нет! – твердо говорю я и рывком поднимаюсь на ноги.– Дочка… – причитает мне вслед старуха. – Давай мы с Жоау устроим для птенчика гнездышко…Она продолжает что-то бубнить, но замолкает, как только я возвращаюсь с полиэтиленовым пакетом в руках.– Ну зачем ты так? Дочка… – обреченно вздыхает она и отворачивается, когда я выуживаю крылатую крысу из своего испорченного обеда и, сунув в пакет, одним движением пальцев останавливаю ее агонию.– Птица все равно бы умерла, – выбросив пакет в ведро, оборачиваюсь я к растирающему по лицу грязь и слезы мальчику. – Она не могла летать. И ей было больно.?Господи! Кто бы оборвал и мою агонию?!? – проносится в моей голове, пока старуха, с видимыми усилиями переставляя распухшие ноги, убирает со стола мою тарелку.– Ты весь грязный, Жоау, – через силу заставляю себя произнести я. – Пойдем, я тебя умою.Я подавляю брезгливость и сжимаю влажный от пота и слез кулачок в ладони.– Мамочка, – хнычет малыш. – Жалко птенчика. Птенчик умер…Я замираю на полпути к раковине. Чтó он сказал? Мамочка?! – Жоау… – выдыхаю я и не нахожусь с продолжением фразы. Но дурной мальчишка будто испытывает меня на прочность. Чтобы раз и навсегда выбить почву у меня из-под ног, он не нуждается в наводящих вопросах. Пряча лицо в складках моей юбки, Жоау плачет и повторяет напугавшее меня слово.– Мамочка…Впервые не ?Карминья?, не нейтральное ?она?. Мамочка. – Лусинда, – хрипло говорю я и почти швыряю ребенка ей в руки. – Умой его. Я хочу подышать…Мамочка… О жестокие Небеса! Он сказал ?мамочка?!Машинально я захватываю сумку, как если бы в мои намерения входит послеобеденный ?поиск сокровищ?, и на негнущихся ногах вываливаюсь из дома.Раскаленный вонючий воздух обрушивается на меня, стóит мне сделать от крыльца пару шагов. Я выросла здесь. Я живу в этом аду уже третий год. Но я не могу привыкнуть к пеклу и вони. Они кажутся мне нестерпимыми. Впитывающийся в кожу, как будто просачивающийся в кровь сквозь поры гнилостный запах. Запах, который обволакивает, пропитывает своих жертв насквозь за одно лишь мгновение. Безжалостное, палящее солнце. Отсутствие тени. Изнуряющая, бессмысленная работа. Вечное копошение, столь же бессмысленная суета вокруг. Ноющая спина от ежеминутных наклонов. Как же я могла променять тюремную камеру на место, много страшнее любой тюрьмы?! ?Ты это заслужила, Карминья, – мысленно одергиваю я себя, стараясь усмирить привычно всколыхнувшуюся в душе настоятельную потребность сбежать. И сразу же меня настигает другая мысль, та, от которой мне не укрыться за грудой мусора. Страшное слово долбит меня в висок, будто клювом убитой мною птицы, – мамочка! Он назвал меня мамочкой!?Я знала, что этот день придет. Кожей чувствовала, что он уже близок. Но я так и не сумела себя к нему подготовить!Еще сегодняшним утром я была ?той самой Карминьей, что поселилась на свалке, в доме мамы-Лусинды?. Вот как, оказывается, незаметно для самой себя можно переступить критический рубеж! Не Карминья. Больше не Карминья. Мамочка!Вокруг меня мусор и ничего кроме мусора. ?Мама-Карминья?, – повторяю я про себя, продираясь сквозь выброшенный другими людьми хлам в почти что осязаемом зловонии. ?Мусорная мамочка?, как любил повторять Макс. Достойная смена мамы-Лусинды! ?Мусорная мамочка?, королева свалки! Макс… он смеялся бы до слез, если бы мог увидеть, в кого я себя превратила!Старуха стала сдавать два месяца назад. Сначала просто позже вставала, громче кряхтела, тяжелее переваливалась с ноги на ногу во время ходьбы. А потом пришел день, когда она впервые назвала меня Клариньей. Я попыталась было отмахнуться от имени застреленной моей собственной матерью девочки, но Лусинда продолжала упорствовать в своем надвигающемся безумии. Одного из наших мальчишек, Алешандре с белокурыми вихрами, она предсказуемо нарекла Максом. Ее извечно растерянные глаза все чаще становились пустыми, точно две стекляшки, врезанные в испещренное морщинами лицо. Как будто жилец без предупреждения съехал из обжитых стен и не оставил нового адреса. С каждым днем ?мама-Лусинда? неумолимо и необратимо превращалась в ?мусорную бабулю?. И кому, как не мне, уготовано было сменить на посту боевую подругу?Вот она, новая ?мусорная мамочка?, вопреки всем невзгодам по-прежнему полная сил, взбирается на гору рухляди и отбросов, чтобы обозреть доставшиеся ей по наследству владения! Вот она, задыхаясь от жары и вони, с отвращением отпихивает ногой гниющие останки чайки. Эта отлетавшая свое крылатая крыса разлагается на изъеденном молью и временем покрывале, кажется, уже третью неделю.– Да здравствует ?мусорная мама? Карминья! – выкрикиваю я в еще более далекое, чем обычно, небо и сгибаюсь пополам то ли от хохота, то ли от рыданий. – Кларинья, доченька! – из-за кучи объедков долетает до меня зов проклятой старухи. – Ты простудишься! Возвращайся домой!?Лусинда – святая женщина! Я люблю ее и буду с ней до конца!? – за меня эти мысли как будто думает кто-то другой. Во мне нет любви. Нет любви и нет ненависти. Новая ?мусорная мама? так же пуста, как и прежняя. Мой жилец тоже съехал и не потрудился оставить адреса. – Мамочка! – сквозь надвигающуюся дурноту слышу я пронзительный голосок Жоау. Мальчик на свалке всего полгода, и для него, не проронившего ни словечка за первые четыре месяца пребывания в нашем доме, назвать меня своей мамой – огромный прогресс. Я успеваю додумать эту сложную, кажущуюся неуловимой абстракцией мысль, прежде чем рухнуть лицом в дохлую чайку.?Месть пернатых?? – смеюсь я – то ли вслух, то ли про себя – и наконец-то проваливаюсь в благословенную темноту.Если бы мне позволили умереть от солнечного удара посреди груды мусора, в которую превратилась моя жизнь, я была бы искренне благодарна проведению за оказанную услугу. Но Небо больше не внемлет молитвам женщины по имени Кармен Лусия: ровно через четверть часа веки ?мусорной мамочки? дрогнут. Я открываю глаза и вижу перед собой обеспокоенное лицо Лусинды.– Кларинья, – по-матерински журит меня она, – ведь я велела тебе не казать нос из дома без панамки!– Мамочка! Я так испугался! – вторя голосам из моих кошмаров, причитает маленький Жоау. Его все еще липкие ручонки цепляются за мои перепачканные внутренностями чайки ладони.?Господи, позволь мне умереть!? – мысленно заклинаю я, сознавая, что и на этот раз никто не откликнется на мои мольбы.?Да здравствует ?мусорная мамочка?!? – безжалостно продолжает глумиться над моими страданиями внутренний голос, чьи надрывные интонации все больше и больше напоминают мне голос слетевшего с тормозов Макса.И я молю его, с трудом разлепив ссохшиеся губы; молю, не отдавая себе отчета в том, что говорю вслух. Я умоляю человека, чьи останки более пяти лет погребены под толщей земли, сжалиться надо мной.– Макс, – хриплым, будто чужим голосом произношу я, – не оставляй меня! Ты нужен мне. Забери меня к себе…– Доченька… – шумно выдыхает Лусинда. Ее глаза смотрят на меня внимательно и осмысленно. – Ты пугаешь меня. Макс умер.С минуту я рассматриваю удивленное лицо старухи, а затем разражаюсь захлебывающимся хохотом.– Твою мать, Лусинда! – Я смеюсь, смеюсь до мышечных спазмов, до тошноты, смеюсь и не могу перестать смеяться. – Твою чертову, богом проклятую мать!Солнце обжигает кожу. Пронзительные крики крылатых крыс рвут на части барабанные перепонки. Их бескрылые собратья – на пару с людьми рыщут среди отбросов в поисках ?сокровищ?. А я лежу в груде мусора рядом с чужим ребенком и чужой матерью и продолжаю смеяться. В своем истерическом смехе я вдруг различаю знакомые, исполненные безумия нотки. Нилу, осеняет меня. Нилу и его раздражающее слух клокочущее хихиканье. ?Мусорный папочка?, – с отвращением думаю я, в тысячный раз горячо жалея о том, что Макс не перестрелял всех нас, как собак, в ночь, когда свихнулся. – Ты ведь пытался совершить первый и единственный благородный поступок в жизни, – сквозь смех выдавливаю я, – избавить мир от всей ?мусорной семейки? разом!– Доченька... – Прохладная ладонь Лусинды, остужая жар, ложится на мой разгоряченный лоб. – Что же ты так… доченька?– Как меня зовут?! – оборвав смех, вскидываюсь я, хватаюсь за эту ладонь, как за спасительную соломинку. – Скажи мне, как меня зовут?– Ка… к… хм… хэмм… – с губ старухи срываются невнятные гортанные звуки, и в полном отчаянии я наблюдаю, как стекленеют ее глаза. – Кларинья? – невыразительным голосом наконец задает она вопрос ?в никуда?. Ее рука исчезает с моего лба, и я понимаю, что мне больше не за что зацепиться, что в этом мире для меня не осталось надежды на избавление. Я откидываюсь назад, мои заплетенные в косу волосы погружаются в зловонную массу; я закрываю глаза и призываю смерть.Я чувствую, как бьется мое сердце – удар за ударом. Я широко раскрываю рот и вбираю в себя раскаленный воздух свалки – глоток за глотком. Мои пальцы сжимаются в кулаки. Ногти до крови впиваются в огрубевшую кожу ладоней.Я лежу в груде мусора рядом с теряющей разум старухой и рыдающим навзрыд мальчишкой и постепенно – вдох за вдохом, удар за ударом – прихожу к осознанию простого, элементарного факта: я не хочу умирать.Словно барахтающийся в кукурузной похлебке птенец, я упрямо цепляюсь за жизнь. Какой бы силы удары я ни получала, я готова встать и начать заново. Меня зовут Кармен Лусия, и однажды я уже сумела выжить в этом аду.– Кармен Лусия, – беззвучно, одними губами я повторяю свое имя. Имя, которое я добровольно позволила у себя отобрать.Мои глаза открываются. Впервые с момента, как мой бывший любовник надел мне на ногу цепь и приставил пистолет к моему лицу, впервые с момента, как я передала оружие в руки Риты и сказала: ?Убей?, впервые с момента, как в полицейском участке я произнесла: ?Макса убила я?, я понимаю, что не хочу и не позволю себе проиграть.Я поднимаю руку, беру старуху за подбородок и заставляю встретиться со мной глазами.– Меня зовут Кармен Лусия, – громко и четко, по слогам, чтобы она поняла меня и запомнила, говорю я ей. Ей и всем обитателям окружающего нас ада. Меня зовут Кармен Лусия, и моя игра еще не окончена.