Часть I (1/1)

Большой шумный город, вереница машин, толпы прохожих, серое небо над головой, сырость Темзы забирается за воротник. Маленький человек в огромном, кишащем жизнью, муравейнике. Я столько раз был в Лондоне, но даже к двадцати пяти годам Париж не знаю толком, не то, что Лондон. И хотя тут я был не раз в гостях у Маккеев и других папиных знакомых, я все равно до сих пор не могу к нему привыкнуть. Огромный железный хищный зверь, как конвейер, пропускающий через свое чрево миллионы людей.Я вышел в зал ожидания, мысленно отмечая, что меня никто не будет встречать. Я не хотел, чтобы меня встречали. Да и по сути, некому и было это делать. У меня уже был забронирован номер в гостинице, а завтра я поеду смотреть квартиру, которую подыскал. Южный Лондон, царство трущоб, совершенно отличается от Сити. Я бы сказал, разительно. Туристам вообще лучше из Сити не выходить, все равно ничего хорошего в жилых кварталах не увидишь.Хоть мой отец и не был бедным человеком, неспособным помочь своему сыну с жильем, приобрести приличную квартиру в Лондоне, мне хотелось сделать все самому. Отучившись в Сорбонне, я нашел себе работу редактора журнала. Конечно, получить сразу такую должность еще зеленому в этой области молодому человеку практически невозможно, для начала надо иметь опыт в работе корреспондента. А мой опыт, заключавшийся в том, что после Сорбонна я всего лишь пару лет проработал журналистом, был явно недостаточным. Но благо, что директор газеты, в которой я проработал в Париже, был не только хорошим знакомым владельца лондонского издания, но и заведующего моей кафедры, порекомендовавшего меня. Это был плюс, это был блат, но заработанный своим трудом, а не папиной фамилией. Мое личное скользкое достижение.Я поймал такси, доехал до гостиницы, принял душ и заказал в номер ужин.Проходя мимо зеркала, я невольно замер, словно заново изучая свое отражение. Темно-русые рассыпчатые, словно солома, волосы, внушительный рост, узкое лицо, длинные пальцы, возраст, длинною в четверть века. ?Да я хоть куда?, подумал бы иной молодой человек, но я же вижу не перспективного мужчину, а неуверенного подростка, затравлено смотрящего мне в глаза. Сутулый, щурящийся, чтобы лучше видеть, потому что руки не доходят купить очки, и обо все спотыкающийся. Прямо как отец.Я устало повалился на кровать после изматывающего дня, обхватив подушку руками, и провалился в сон.* * *Конечно, отец не был бы счастлив и не погладил бы меня по головке, если бы узнал полную версию истории. Он бы недовольно нахмурился и сказал, что так бы поступил дедушка. Но разве была моя вина в том, что все произошло само собой? Я же не придумывал этот коварный карьеристский план, просто воспользовался сложившимися обстоятельствами. НО отцу было бы все равно, он слишком недолюбливает деда, чтобы не тыкнуть мне этим в лицо, почуяв фальшь.Но я не хочу после этого ударяться в воспоминания о прошлом, о папиной группе, которая так и не собралась после продолжительного отпуска. Сидя сейчас в остывшей ванне в полумраке под мерную дробь капель, разбивающих гладь воды и думая обо всем этом, я готов утопиться.Задача номер один в моей новой квартире – это поменять кран, чтобы впредь он не протекал и не вынуждал меня ностальгировать, убаюкивая своей монотонностью. Это порой кажется волшебной сказкой – уснуть в ванной, медленно сползти вниз на дно и захлебнуться во сне. Но тут же мысли об ответственности осекают меня. Я имею право только говорить о своем чувстве долга и том, что я не имею права разочаровать, потому что слишком много нервов потрачено родителями на то, чтобы я стал человеком.Забавно думать, что моя жизнь началась с жестокого порно. Ведь если бы мама не была стилистом альбома This Is Hardcore, они бы с папой может и не познакомились бы, Дитя порно. Это слова Марли, он сказал их мне в день моего 18-летия. Напутственная речь. После этого дня мы с Марли больше не виделись, поэтому его последние слова я прочно запомнил.Ступни и ладони сморщились от воды, а кожа холодная, словно пустой стакан, из которого минуту назад допили лимонад с тремя кубиками льда. И нет сил вылезать, сидеть бы так вечно, больше никуда не спеша, ни к чему не стремясь, чтобы воспоминания обо мне всех, кого я знал, покрылись пылью забвения. И ни о чем не думать: ни о холоде и жаре постели рядом с горячим телом, ни о долге и ответственности, ни о будущем, настоящем и прошлом. И уж точно ни о том, что я живой, чувствующий и эмоционально неуравновешенный.Я решил быть независимым от чужих лавров, потому взял себе вторую половину маминой фамилии. Мало ли на свете Альбертов Уэддингтонов? Вот и я думаю, что достаточно.Я слышу через вентиляцию дождь на улице. Для осеннего Лондона это не редкость, но последний раз в дождливом Лондоне я был Бог знает когда, и вместо того, чтобы выскочить на улицу, подставив лицо тяжелым каплям, пропитанным смогом заводов, я сижу в ванной, боясь пошевелиться. Я боюсь спугнуть призрак того наваждения, которое охватило меня.Признайся сам себе, Альберт, ты счастлив, что оказался здесь, ближе к своей недостижимой цели. Зная, что всегда можешь позвонить и договориться о встрече. Возможно, он даже приедет. И голова моя тут же наполнена вариациями этой встречи. Я мысленно говорю реплику, и ты мне отвечаешь. Но я не говорю за тебя, а чувствую, что бы ты сказал мне. Словно я не один, и ты независимо от моих желаний говоришь и делаешь то, что думаешь. Я почти чувствую, что мы уже встречались после моего дня рождения, и я заново переживаю этот момент. Наверно, так и сходят с ума…Но я не звоню тебе, не договариваюсь о встрече, потому что не хочу услышать, что ты скажешь на самом деле, не хочу искажать свои фальшивые воспоминания. Я слишком долго живу внутри своей головы, не выпуская жизнь за рамки сознания, боясь давящей неизменной действительности, где одно фальшивое воспоминание уже не заменишь другим.Я почти могу почувствовать твое присутствие, нарочно накручивая себя весь день, чтобы потом ты мне приснился. И тогда я почувствую все, обрету то, чего не могу получить в реальности.Веки тяжелеют, я почти успеваю задремать, чтобы вовремя сообразить, что на сегодня достаточно, и я вылезаю из остывшей воды, повязав вокруг бедер полотенце.* * *Дорога с работы занимает полчаса, на работу – сорок минут из-за утренних пробок. Дома меня никто не ждет, так что мне не к кому спешить. Я мог бы пойти в кино, музей, клуб, паб, но я никуда не хочу и нахожу глупым куда-то идти одному, поэтому я приду, сделаю себе ужин. Я беру работу на дом, занимаясь теми статьями, которые еще только ?в проекте?, я не хочу убивать время просто так, потому что если я буду его убивать, то только на тебя.После включу затертый до дыр фильм, окружу себя обществом дивана, DVD и пары чашек чая, как и каждый предыдущий день. И когда я, наконец, упрочил эту истину в голове, уже ничего не ожидая, это ничего явилось, словно дожидаясь, когда я о нем забуду, и оно явит себя.В мою жизнь вламываются призраки из моей головы, я вижу их повсюду, они словно хотят вырваться на волю, окружить меня и заявить ?вот и мы, а ты боялся в нас поверить, мы вполне реальны, мы с тобой и больше не уйдем?. И больше Альберт Уэддингтон не будет одинок. Но они вечно витают рядом. Так и не обретая плоть.Чтобы никто не думал, я вполне счастлив. У меня есть дом, работа, близкие. Но это не мешает мне скучать, поэтому я и выдумываю себе различные личные драмы. С ними не так пусто жить. Иной человек был бы счастлив, нашел себе жену, завел детей, все было бы как у людей. Но дело в том, что я не такой упертый как ты, Марли. Я взрослый ребенок, и каждую женщину рядом с собой я воспринимаю как мать. Возможно, это психологический комплекс, ознаменованный в своих работах каким-нибудь Карлом Юнгом или Зигмундом Фрейдом как Эдипов, но что с того? Я не воспринимаю происходящее вокруг меня как просто жизнь. То, что вокруг – не жизнь вовсе, а настоящая жизнь – в моем воображении и сознании.Я люблю открывать для себя прошлое, копаться в старых журналах, выискивая уже не новые для всех, но новые лично для меня фильмы, группы, с каждой находкой открывая для себя новую вселенную, ища сказку где-то поблизости, спрятанную толщей лет. Это стало своего рода хобби, почти единственным хобби, которое у меня есть.Мне не бывает одиноко в силу моей интровертности. Хотя, конечно, разучиться говорить вслух я тоже не хочу. Поэтому пытаюсь восполнять эти пробелы на работе, так что трудно догадаться, какой я на самом деле, внутри своих стен, куда я никого не впускаю. Только избранный может получить билет на экскурсию, и все равно некоторые залы будут закрыты на реставрацию. Я и сам себя до конца не знаю, но это я нахожу даже приятным обстоятельством, позволяющим мне не скучать вечерами.Я даже не могу завести себе домашнее животное, поскольку я настолько рассеян дома, что просто забуду его покормить.Видимо, моя замкнутость сказывается в том, что всю мою жизнь я то и дело оказывался рядом с фотоаппаратом. Мои родители в меру известные личности, как по отдельности, так и вместе. Может, именно поэтому и пошло это отторжение, я хотел обычную жизнь, обычную семью, хотел сбежать от лишних людей, окружающих меня и оказаться спрятанным в кругу близких.Но, довольно обо мне. Теперь я хочу поговорить о тебе. Мы ведь не виделись столько лет, ты сильно изменился, что не помешает мне, каждый раз смотря на тебя, ловить знакомые черты. Ростом ты пошел в отца и унаследовал его хитрый взгляд, который можно заметить, только зная его обладателя достаточно хорошо. Вместе со взглядом, к тебе перешла и его любовь к музыке. А вот я не проникся, чему мой папа был рад. Он не хотел, чтобы я повторял за ним судьбу вместе с промахами. Но, увы, судьбу я выбрал хоть и другую, а промахи остались. Просто если я тебе не говорю о них, пап, это не значит, что их нет.И ошибка номер раз, самая красочная в списке – ?не влюбляйся в своих друзей?. Я уж не знаю, что у вас там со Стивом было, но только не уверен на сто процентов, что это до конца было в пределах дружбы. Я видел ваши взгляды, обращенные друг к другу, я знаю, о чем говорю. Тут невозможно ошибиться дважды, если сам знаком с подобными симптомами. Конечно, ты мне не скажешь ничего о вас, я в этом не сомневаюсь. Да и у меня не хватит смелости спросить. И сказать тебе о своих проблемах в ответ. Может это даже и к лучшему, поточу что, ты уж не обижайся, пап, но мне и собственных тараканов хватает, чтобы еще и другие за шиворот забегали.Вот я и подошел к тебе вплотную, Марли. Плотнее некуда. Кто мы друг другу? Всего лишь сыновья двух одногруппников?Было ли это для меня такой же жаждой познать новое, как тебе? Я не знаю. И, скорее всего, не узнаю никогда. Не хватит смелости спросить. Я слишком часто повторяю это про себя, чтобы язык сумел это повторить вслух. Соревнование мысли и слова. И пока мысли одерживают негласную победу.Я как сейчас помню, что дома никого не было. Папа в туре вместе с твоим, мама готовит презентацию нового показа, Отто в колледже. А ты просто приехал на летних каникулах.Я поначалу был немало удивлен, что в наши восемь лет разницы, ты возишься с семнадцатилетним подростком, в то время как ты в свои двадцать пять находился в Париже, городе любви, и любой молодой человек просто обязан грезить о француженках, этих жрицах Афродиты.— Только раз уж я хочу проверить, правда ли это так волшебно, ты будешь сверху, хорошо? Тем более раз уж ты девственник.Интересно, значил ли этот эксперимент официальную версию потери моей невинности?Сейчас я здраво понимаю, что тогда я мог своим незнанием сделать так, что этот раз показался бы ему адом. Но, видимо сыграло роль то, что я Кокер, сын признанного эротомана, и сразу понял что к чему. Хотя и пытаться мыслить в тот момент я мог с трудом, чтобы совладать с переполнявшими меня чувствами и получить удовольствие не только самому, но и доставить его затейщику этой идеи.Я помню, будто это было вчера. Ты лежал ко мне спиной, и я уже пьянел, только встав по бокам твоих бедер и закрыв глаза, провел вспотевшими ладонями вдоль позвоночника, вслушиваясь в чужое дыхание. Мне казалось, время замерло, плотное, словно вата. Вата застряла в ушах, и через нее я слышу пока размеренные вдох и выдох, которые мечтаю вывести в другую тональность, но не могу пошевелить ни одним мускулом. А потом ты скомандовал ?ложись на меня?, и я подчинился, закусив губу от напряжения, уперся ладонями в кровать, сделал глубокий вдох и лег, упершись лбом между лопаток. Легкий, но казалось, я раздавлю тебя с той же простотой, как нож разрезает растаявшее масло. Мой вставший член лег между твоих ягодиц, и я забыл, как дышать, готовый кончить в любую секунду. Ты сказал, что для начала надо возбудиться, чтобы почувствовать всю глубину удовольствия, но все мое существо стонало, что нервы уже накалены до предела. Я самозабвенно целовал твои позвонки, а вставшие соски задевали кожу, и я мечтал провалиться в тебя, никогда не просыпаться, прирасти к тебе. После твоего сдавленного ?хорошо… продолжай?, я уже никогда не смогу воспроизвести хронологически все, что делал ты и что делал я. Зато я помню, что чувствовал. Будто мир взорвался, и я безнадежно задыхаюсь, все горло перехватывает, я хочу вцепиться в тебя и не отпускать. Я помню, как ты зашипел, когда я впился зубами в твою кожу, твои пальцы комкали простыню, и я упивался тобой, каждым движением твоего тела, и удивлялся, как такой парень как ты может захотеть быть со мной, вместо того, чтобы провести время с какой-нибудь шикарной парижанкой. Но ты был мой, до последнего толчка. Я держался из последних сил, не позволяя себе кончить, пока не кончишь ты, чтобы остался довольным этим безумным экспериментом и, возможно, даже согласился бы когда-нибудь его повторить. Со мной.Сначала я думал, что это сон. Самый незабываемый сон. Когда сутки напролет переживаешь сцены своего больного воображения, насильно мечтаешь, ни секунды не отпускаешь видение, это становится навязчивой идеей. А потом засыпаешь, и видишь объект своих ежесуточных грез. И вот вы рядом, хочешь его поцеловать, но что-то мешает. И ты просыпаешься, но тут же закрываешь глаза, не давая ускользнуть видению. И все уже идет по твоему сценарию. И он рядом, и не исчезнет, пока ты не откроешь глаза и не встанешь с постели. Но даже встав, ты будешь чувствовать на себе его настойчивый взгляд, не отпускающий тебя, таящийся в мягких складках одеяла. Я никогда не один, стоит мне представить, и ты уже рядом. Я почти чувствую твою ладонь на плече. Я словно мим, живущий с только ему видимым человеком. С ним можно говорить, и он тебе ответит. С ним можно быть рядом, не разлучаться круглые сутки, закрыть глаза и почувствовать едва уловимое дыхание, невесомые прикосновения ладоней. Ведь он вполне реален, только живет за километры от меня. Знать бы только, что он может когда-нибудь чувствовать ко мне хотя бы что-то отдаленно похожее на то, что творится со мной. Я бы все отдал, чтобы ты, Марли, оказался рядом. Приди ко мне, исчадье тьмы, прими мою грешную душу, только дай мне сил, только пусть он хотя бы не проникнется ко мне отвращением, или жалостью, или состраданием. Только бы не слышать набившее оскомину ?так лучше для тебя?, я сам знаю, что для меня лучше.Я мечтаю, как увижу тебя. Как бесконечно буду изучать сетчатку твоих глаз, а потом сделаю нерешительный шаг в твою сторону. Шаг. Еще шаг. И еще один. Протянуть руку, пропуская через пальцы пряди волос, едва уловимо касаясь щеки. Ты бы взял мою ладонь, прижался бы к ней щекой, и я издал бы тихий стон, а ты бы, обезумев, с размаху впечатал меня в стену, впиваясь в губы, беспорядочно блуждая горячими ладонями по моему телу, желая отогреть, без слов шепча ?я здесь, я рядом, ты чувствуешь??О небеса, я чувствую, я почти тебя чувствую. Но стоит мне оглянуться, и тебя тут уже нет. Хочется завыть от безысходности. Скорчиться на полу. И звать тебя. Что ты делаешь со мной? Я готов втоптать себя в землю перед тобой.Услышь меня, приди ко мне, обними меня, поцелуй меня, я люблю тебя…И рот корчится в беззвучном крике, и слезы не могут пролиться, потому что сил нет для слез, и слез больше нет. Есть только боль, она не угасает никогда. Я не смогу выкинуть тебя из своей головы, я люблю тебя. Слишком люблю, чтобы запретить себе любить. Я давно мог бы внушить себе, что это все бутафория, но я хочу, чтобы в моей жизни было хоть что-то настоящее.Дай мне сил набрать твой номер, дай сил пригласить на встречу. Дай мне свою похоть, дай увидеть твое желание. Не люби, если не хочешь, только подари последнюю возможность оказаться рядом. Так близко, как я не был уже восемь лет.* * *Чашка крепкого черного кофе на завтрак, чтобы не уснуть.— Альберт, тебе надо проснуться.Пластиковый стаканчик кофе в ланч.— Альберт, не с той ноги встал?Еще стаканчик в перерыв.— Эй, парень. Ты в порядке?Нет. Надо читать статью заново, я ни слова не понимаю.Еще стаканчик. Только бы кофе в автомате был бесконечным.— Черт. Эй, сколько кофе ты сегодня уже вылакал? Хреново выглядишь.Я не помню. Я ничего не помню. Я должен ему позвонить, поговорить с ним. Это все, что может сейчас удержать в голове мой мозг. Но я же и слова сказать ему не смогу, связки словно парализованы.* * *— Энт? Это Альберт.— Привет, приятель. Ты как?Никогда не мог разговаривать с ним как с взрослым, с положенной официальностью. Энт – это Энт. И все, что может быть проще? Друзья Джарвиса – мои друзья.— Неплохо. Ты в туре?— Нет, дома.Метод от противного. Если бы я спросил ?ты в Лондоне??, он оказался бы на гастролях— Занят?— Время на друзей найду всегда.Он смеется. Мне так нужен смех, так нужно отвлечься.— Альберт, зная тебя – спрошу первым. Сегодня вечером как?Гора с плеч. Энт знает, что делать и говорить.— Отлично. Я как раз свободен.Отчасти это вранье, ведь я свободен не только сегодня, но и каждый вечер. Но я не хочу, чтобы он знал. Он поймет, что я плохой ученик, что я снова напрягаю себя. Я себя напрягаю. Я не хочу напрягать его.— Энт, я на работе. После перезвоню, хорошо?— Конечно.Просто и беззаботно отвечает он, и я понемногу заряжаюсь его легкостью в общении.— Спасибо.— Эй. О чем ты говоришь, приятель? Малышу Альберту я всегда рад!Я снова слышу, как он улыбается.— Спасибо.Теперь я тоже улыбаюсь.* * *— А ты возмужал, — говорит он мне сходу, как только замечает у дверей паба.— Спасибо, — я немного улыбаюсь, и он хлопает меня по плечу.— Что-то ты больно часто сегодня Бога вспоминаешь, — он кивает на дверь, и мы заходим в паб.— Что ты имеешь в виду?— Ну, как же? — он садится за столик. — Раньше ?спасибо? переводилось как ?спаси бог?, спаси – в качестве благодарности.Вообще, Энт не религиозный человек, но ради красного словца любит вставить что-нибудь умное.— Давай, рассказывай, я тебя целую вечность не видел.Он заказывает пиво.— Только папе не говори, а то еще решит, что я тебя спаиваю, — отшучивается он.По сути, я не ставил для себя самоцель попросить у Энта помощи или поддержки. Просто когда он рядом, мне спокойней, с ним хорошо и уютно. А мне уютно не было уже давно.И я рассказываю про работу, про Сорбонну, про маму и ее нового мужа.— Отец так ни с кем и не встречается?— Нет, — я отпиваю из кружки, и на верней губе остаются пенные усы, которые я слизываю, а Энт непринужденно улыбается мне, словно своему любимому племяннику, которому только подарил на день рождения навороченный велосипед. — По крайней мере, мне он не говорил.— Да ему и говорить не надо, у него это будет на лице написано.— Что верно, то верно, — сегодня день, когда у Альберта губы постоянно растягиваются в улыбку.— А сам ты как?Вот этого я не ожидал. Но Энт знал, что я рассказал о себе много воды, а по сути – ничего. И он, как заботливый дядя, беспокоится о племяннике.— В смысле? — я утыкаюсь в кружку, чтобы до последней возможности молчать и продумать размытый ответ.— В прямом. Альберт, перестань, я же знаю тебя как облупленного. Что за херня творится?— В каком смысле? — повторяю. Я все еще не придумал внятный ответ.— А в таком, что сначала я о тебе пару лет ни сном, ни духом, а потом ты мне говоришь о новом муже Камиллы, пересказываешь шутки твоих коллег, постоянно прячешь нос в кружке с пивом, когда я задаю вопрос, играя в мальчика-одуванчика. Я же не дурак.Вот ведь хитрый жук, все как рентген видит. Либо все остальные дураки и ничего и правда не видят, либо он сам скромничает по поводу своих психотерапевтических способностей.Я молчу. Мне нечего добавить. Разве что рассказать то, что меня мучает.— Так заметно?— Ты слишком унылый, на тебя это не похоже. Хоть ты пытаешься и вести себя как обычно, я вижу по глазам, что ты другой. А, как ты знаешь, глаза – зеркало души. Так что колись, дитя хардкора, что стряслось.Я сразу дергаюсь от этого прозвища, тут же вспоминая Марли, которого пытался забыть всю нашу с Генном встречу. Энт сразу замечает мою реакцию и, придвинувшись ближе, тихо спрашивает, сверля меня внимательным взглядом исподлобья.— Я на верном пути?— Ты сам придумал это?— Что именно?— ?Дитя хардкора?.— А, — он откидывается назад на спинку стула, но выражение его лица не меняется. — Марли сказал, это он придумал.— Давно? Вы там меня обсуждаете что ли?— Давненько, он мастер придумывать оригинальные названия. Вот и похвастался. Но, — Энт пригрозил мне пальцем. — не отвлекаемся от темы. Чем тебе хардкор насолил?Я верчу кружку в руках, и пиво едва не проливается на стол.— Давай не здесь, а? И если можно – не сейчас.Я сдаюсь, я молю о пощаде. И еще времени, чтобы подготовить удобную правду.— Хорошо. Не думай, я не давлю на тебя. И знаю, ты не хочешь помощи. Гордый, как отец. Но, судя по тому, что я слышал от знакомых в последнее время – ты как в воду опущенный уже давно ходишь.— Энт, я сам со всем разберусь.— Официант, посчитайте нас! — Энт повышает голос в сторону барной стойки. И тут же затихает, обращаясь ко мне. — Сам, так сам, Альберт. Но когда передумаешь, ты мой телефон знаешь. Ладно, давай сменим тему, — сжалился он, правильно расценив мой несчастный вид.— Сменим, но последнее, что я хочу сказать: Энт, а может, я не хочу решать эту проблему? Может хорошо и так? Если все проблемы решить, жизнь будет не такой интересной, — я стараюсь поставить его перед фактом, что мне виднее, ибо он в ситуацию не посвящен. С другой стороны, он не знает ситуации и не может оценить, решать это или нет.Официант приносит счет, и мы платим вместе, выходя из набившегося публикой паба.— Так то оно так. Только я не могу сказать наверняка, ты мне ничего не говоришь, — он повторяет мои мысли, поднимая воротник, и мы просто идем вперед без определенного маршрута. — Ты не думал, что ты мог бы не просто сидеть на месте, а попытаться разрешить ситуацию, либо с ней смириться? Или ты мазохист, Альберт? — он не улыбается, но что-то в его голосе призывает меня к его легкости. И я смиряюсь.Да, я мазохист.— Раз так, то тут бесполезно тебя тормошить. Но просто хочется видеть прежнего Альберта, если ты понимаешь, о чем я, — мы идем по влажному тротуару, Лондон уже оделся в ночную иллюминацию, и я понимаю, что чертовски давно не ходил никуда по вечерам, упуская эту красоту.— Я подумаю над твоими словами, Энт.* * *Будильник. Душ. Завтрак.Этот чертов Энтони Генн сказал вчера слишком много, чтобы сегодняшнее утро перестало быть обычным. Никогда еще ко мне не подбирались с догадками так близко, никогда не давали понять, что на самом деле беспокоятся. Все всегда слишком заняты, у всех проблемы поважнее моей. Может, поэтому я и отвык, что со мной никто никогда не говорит по душам. Даже ты, Марли, никогда не говорил. Но меня это не особо заботит. Меня задевает то, что Энт сказал мне вчера, что я сижу на месте в своем болоте и даже не пытаюсь пальцем пошевелить, индивид без целей и стремлений, привыкший только жалеть себя, пытаться философствовать и ничего не делающий кроме официальных обязанностей, амебное существование. Отец бы был расстроен, узнав, во что превратился его сын. Ходящая катастрофа.Давай, Альберт, пустись еще во все тяжкие, это не лучше будет.Но я и, правда, должен жить, к чему-то стремиться. У моего отца была цель, он поставил ее еще в пятнадцать лет, и шел к ней, ни смотря на все падения и подзатыльники судьбы. И ты еще как-то можешь сравнивать себя с ним? Он великий человек, он добился своего. А ты просто жалок.Надо начинать с малого, постепенно поднимая планку. Докажи в первую очередь себе, что ты умеешь делать.Я словно очнулся от транса, босс похвалил за то, что после правки в статье не к чему придраться, впервые сказал своему помощнику больше, чем ?доброе утро?, ?до завтра? и отдавание распоряжений касательно работы. Марк оказался милым парнем и за чашкой чая (да, я делаю успехи) в обед, сказал мне, что я изменил его представление обо мне. Впрочем, негативное впечатление оставил о себе я не только ему, но и некоторым в офисе. Что же, приятно узнать, что о тебе думают другие, каким бесчувственным замкнутым в себе и помешанном только на работе тебя видят коллеги. Пора работать над собой и исправлении своего имиджа. Оказалось, что Марк работает в журнале уже пару лет, и обещал помочь мне влиться в нерабочую среду коллектива.Я стал лучше ориентироваться уже на следующий день, не только утыкаясь в работу, но и перебрасываясь житейскими репликами с сотрудниками, за что получил похвалу от Марка.Я постепенно стал оттаивать, что не могло меня не радовать. Впервые я не врал отцу по телефону о том, как я живу. И это было уже большим достижением.Я звонил Энту и похвастался своими успехами, на что он искренне порадовался за меня, потребовал, чтобы я продолжал в том же духе и обещал сводить куда-нибудь на следующих выходных.А самое главное – я стал улыбаться. Не горько, а просто так, идя по улице. Иной раз, прохожие тоже улыбались мне в ответ. Прежний Альберт Кокер возвращается.* * *— Знаешь, Марк, не помню, когда я последний раз развлекался.И когда у меня был последний секс. Хотя помню, еще в Париже. Симон. Я встречался с ней, но потом мы по какой-то глупости расстались, а я уехал в Лондон.Может, следовало бы позвонить ей, побеспокоиться, но она скорее всего меня пошлет, обвинив в том, что ей не хватало внимания, а теперь я вдруг звоню, появляясь как прыщ на заднице.— Вот и зря, — Марк перекрикивает клубную музыку. — Я даже не думал, что тебе только двадцать пять. Извини, но я думал все тридцать. А развлекаешься вообще как пенсионер. Хотя вру, пенсионеры наши обычно все по миру с фотоаппаратом катаются.Мне было ничуть не обидно слышать трезвую критику, наоборот, я был готов посмеяться над тем, что так недавно было мне дорого. Теперь я возвращался домой только спать, стараясь больше шататься по городу, в общем, вести себя как турист, временами пропуская пару стаканчиков с приятелями с работы.Но были и свои минусы, например, вечно мигающее освещение в клубах действовало на нервы. Да еще и давили очки, которые я все же купил, и к которым пока не привык. Нет, очки были удобнее, но я привык щуриться. Видимо, в противовес отцовской катастрофической дальнозоркости, меня наградили сильной близорукостью.— Слушай, Марк, я проветрюсь, — я залпом допиваю содержимое стакана, и он кивает. — Закажи мне еще.На улице тоже беспокойно, но, по крайней мере, музыка не бухает по мозгам. Я достаю сигареты и зажигалку, вредная привычка, к которой я приучился после кардинальных изменений над собой. Видимо, если меняться – то во всем. Хотя изменения со мной – почти ничто по сравнению с тем, что стало со старичками Бритпопа. И Oasis, и Blur теперь напоминают Роллингов, один Джарвис Кокер как замороженный. Только поседел. Это я к тому, что сейчас, слушая современную музыку, вспоминается музыка самого начала века, а следом за ней и девяностых и ранее. Времена, которые я не застал. Сразу вспоминается фраза Марка из Trainspotting ?Музыка изменилась. И наркотики изменились?. Сейчас все те новые веяния уже кажутся раритетом. Одно радует, поп-музыка, как и пророчили ранее, изживет себя. Она и изживает. А рок вечен, настоящий рок.Я понял, что хватит прохлаждаться и возвращаться к Марку, когда мой мобильник разразился радостной трелью. Номер незнакомый.— Да?— Альберт?— Кто это?— Это Марли. Маккей.Вот тебе и раз.— Мне Энт сказал, что ты в Лондоне. И дал твой номер.Вот тебе и два.— Понятно. Как Энт?Почему-то сейчас мне не хочется с ним говорить, я так ловко смог заглушить мысли о тебе, Марли Маккей, что не хочу назад, возвращаться к разбитому корыту. Зато могу спокойно говорить с ним, вполне могу контролировать себя и свой голос. Все же изменения пошли на пользу. И это несказанно радует.— Хорошо. Но я не по поводу Энта звоню.— А по какому?Я непривычно холоден. Только не сейчас, только не теперь, когда я научился жить без мыслей о тебе, привязав их к стулу и заткнув рот кляпом. Я изменил себя, не меняй меня обратно.— Ну, как, я думал, мы могли бы встретиться, мы ведь давно не виделись.Это как раз то, чего я хотел, безумно хотел примерно с месяц назад. Я не знал, куда себя девать, я встретился с Энтом, и это было переломным моментом. Догадался ли ты, Энт, что дело в Марли, или сказал ему это мимоходом? Спросить об этом самого Генна – значит поставить себя под подозрение.— Хорошо, можно встретиться.— Эй, мы не виделись столько лет, а ты будто бы и не рад?В его голосе сквозит легкое разочарование. А ты рассчитывал на то, что я тут же узнаю, где ты, приеду и радостно повешусь на шею? В целом ты прав, я не рад. Это значит возвращение к боли, значит, что я буду поставлен перед выбором. Но я не собираюсь действовать сам. Если ты хочешь встретиться, мы встретимся. С твоей инициативы. И будь что будет, но я и пальцем не пошевелю.— Нет, отчего же? Я рад, Марли, просто не ожидал тебя услышать. Да и просто банально устал на работе.Я бесцеремонно вру.— О, извини. Я параноик.Это еще вопрос, кто больший из нас.— Бывает, — я снисходительно отвечаю, вспоминая, как бы повел себя Энт.— Ну, так что?— Давай на выходных.— Отлично, я знаю один ресторан...— Чур, платишь ты, — тут же вставляю я.— Договорились, — он смеется. — Я тебе перезвоню тогда?— Хорошо.— Эй, Альберт, ты чего так долго?— Да все нормально, Марк. Просто один старинный друг позвонил, вот и болтали.Как же ты некстати сейчас, старинный друг. Почему это все происходит сейчас, а не парой месяцев раньше?* * *Он перезвонил в пятницу вечером, как и обещал. Но я уже поставил себе цель, я решил, что буду с собой бороться, я буду добиваться успеха, я буду жить. Я буду жить снаружи, а не внутри головы. Я обещал, я исполню. А Марли – просто Марли. Это то же самое, что встретиться с Энтом. Только без переворачивания моих приоритетов. Я надеюсь. Я не позволю ему изменить меня. Энт изменил, потому что он был прав, да я и заранее знал, что так поступить умнее будет, но, видимо, мне нужен был пинок. Тактичный пинок мистера Генна. Хотя я в способностях Энта не сомневался, у него голова на плечах, и он не боится говорить правду в лицо.Итак, Марли пригласил меня в какой-то ресторан в Сохо, объяснил, как доехать. Не то, чтобы он пожалел бензина за мной заехать, просто я сам отказался от его любезной услуги, потому что не хотел долго оставаться с ним наедине в замкнутом пространстве, откуда единственный выход – выпрыгнуть из движущейся машины на проезжую часть.Здравым умом я понимал, что боюсь его как огня, боюсь оказаться с ним слишком близко, потому что знаю – я могу сорваться. И потом уже никакие извинения знакомство не вернут. Да и еще не хватало, чтобы наша будущая возможная размолвка сказалась как-то на отцах. Поэтому я решил быть предельно учтивым и не позволять себе ничего лишнего. Спиртное, развязывающее язык, было в этом списке.