8. (1/1)

С тех пор прошло несколько месяцев. У Стэнли успела родиться дочь, которую они с Карлой назвали Патрицией — Стэнли совсем не думал о втором имени Мейсона в этот момент, совсем нет — в Сан-Франциско успело прийти душное, изумрудное, чуть легкомысленное и легкое лето. Порой Стэнли казалось, что ему приснились эти пластинки, глуховатый от тридцатитрехлетнего молчания и резкий голос, поющий ?Пусть идет снег, пусть он идет...?, снежинки на черной блестящей воде, разговоры о джазе, музыке, Карле, обо всем, но только не о прошлом, потому что прошлому не было место в штате, чей девиз — ?Надежда?. И тогда он, не желая забывать, втихомолку просматривал фотографии, спрятанные со всей надежностью, на которую изощрилась его фантазия. Бумага всегда казалось безумно теплой, потому что тепло исходило от сердца. Сердца, прошитого нитью.Мейсон не писал ему писем, но теперь Стэнли их ждал. И успел уже совсем было махнуть на это рукой, как вдруг в один солнечный и веселый день, искрящийся золотыми лучами в пыльном городском воздухе, в почтовом ящике перед его домом оказался плотный сверток, похожий на ощупь на конверт для виниловой пластинки, но иной по форме: в нем было что-то прямоугольное, вроде...?Книга? От кого бы?? — Стэнли успел решить, что это брошюрка каких-нибудь проходимцев, и едва не отправил ее в мусорный бак, как вдруг заметил знакомые старомодные очертания букв — и мячиком к горлу прыгнуло сердце.Решив не рисковать, химик ушел подальше от дома, в неприметный сквер. У него мелькнула шальная мысль, что это какая-нибудь запрещенная литература или информация, за которую Мейсона могут посадить в тюрьму снова, или что-то в этом духе, и только ему, Стэнли, это было доверено на хранение...?Стихи? — просто значилось на обложке и неприметные буквы имени автора — не Ларри Теккер, разумеется, Стэнли так и думал, что он сменил имя за эти месяцы — наверху.?Это его? — изумленно подумал Гудспид и вспомнил его слова: ?Я бы лучше сделался фермером или поэтом...?. — Глазам своим не верю...?Медленно, будто боясь, что книга обернется монстром и попытается откусить ему пальцы, химик открыл ее на странице, заложенной простым листком в клеточку. ?Тебе было интересно, что я делал ночью? — было написано на нем торопливым острым почерком.?Возрождение.Еще почти бесплотна нежность,Еще в глазах усталый дым,Но кровь, как утренняя свежесть,Течет по венам голубым.Мир обретает очертаньяПростого доброго жилья.Приветны каменные зданья,Светла февральская земля.И нету ничего на свете,Звончее нету ничего,Чем воробьи пустые эти,Их серенькое торжество.Больная злоба откричала.И думать весело о том,Что жил не так, смеялся мало,А плакать? Плакал ни о чем.?Словно погруженный в густой туман, словно опустившийся под теплое одеяло, Стэнли медленно прикрыл книгу и пообещал себе прочитать все стихи до единого, невзирая на то, что не очень-то любит поэзию. Томик в его руках был удивительно теплым на ощупь, теплым, как те зимние фотографии.И светило солнце, горело яркими золотыми пятнами на бульваре, и Стэнли сидел недвижно, греясь под его теплыми лучами, и грудь изнутри распирало безмолвное счастье, сильное и горячее, как солнце, рдеющее в небесах.