четыре / кулаки (1/1)

они видятся в мэрии.марк точно знает, что это он, нельзя так опрометчиво ошибиться. лицо с плакатов, лицо из выпусков новостей, лицо – граффити на стенах города. донхек курит – высоко, дым поднимается в огромную зияющую дыру в крыше здания, которое некогда было самым прекрасным дворцом.сейчас здесь просто руины. – эй, – зовет марк, но донхек не откликается. может, снова видение. от этого становится страшно, кошмар слишком реален: марк изучает очертания его фигуры, спокойный, сосредоточенный взгляд, даже то, как донхек притопывает ногой, затягиваясь и задумываясь.он не верит, что видит его так близко.не верит, что он сейчас не исчезнет, как бабочка, которую спугнули с плеча. марка выдает хрустящее под ногами стекло. секунда – и дуло чужого револьвера прямо у его лица, а чужое лицо – напротив, хмурое и насупленное, все еще в легкой вуали сигаретного дыма.– ты же говорил, что любишь людей, – марк затаивает дыхание, но не от страха – от желания врезать донхеку прямо сейчас, неистового, переполняющего, такого, что чешутся кулаки. – кто ты такой? чужие губы оттенка шиповника почти незаметно дрожат. как странно – боится тот, у кого пистолет. – а ты? кто ты такой, что дрожишь здесь сейчас, будто щенок? марк прищуривается. револьвер не заряжен. он это чувствует. после месяцев постоянной игры в покер с джису он без особого труда замечает, когда кто-то блефует. – ты знаешь меня.и он прав. марк знает. и знает также – что человек, стоящий сейчас перед ним, не заслуживает даже дышать. поэтому он резко выхватывает револьвер из чужой руки и толкает донхека на пол, который весь – грязь, пыль, мусор, бумага, осколки стекла, режущие одежду. донхек не сопротивляется – как будто чувствует, что каждый марков удар – заслужил. марк трясет его за плечи, бьет затылком о пол, кулаками – по лицу, будто дворовая шпана.ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижудонхек пытается его оттолкнуть, упирается ладонями в живот, рвет одежду и ногтями раздирает кожу в мясо. как марк и думал – он умеет только красиво говорить, но отнюдь не драться. и без оружия он – никто. как и вся его революция. в ладонях – кровь, пот, вырванные волосы. все донхеково лицо безбожно пачкается ярко-алым, его едва ли возможно узнать. но даже так его глаза горят какой-то сумасшедшей идеей, такой, что марк почти отшатывается, ему отчего-то вдруг становится очень страшно. он даже не замечает, что плачет, когда наносит все новые и новые удары, бьет неразборчиво, неумело, размашисто, куда видит и как может. марк останавливается. он не убьет его. не так и не сейчас. слишком большая честь. донхек намертво прилипает ладонями к его испачканной кровью, некогда белой футболке. почти не дышит, но остается в сознании. и смотрит прямо в глаза так, как никогда не смотрел с трибун.– я хочу убить тебя, – задыхаясь, говорит марк.я хочу поцеловать тебя, думает донхек.и почти сразу отключается./донхек приходит в себя в чьей-то квартире. почему-то это заставляет его выдохнуть с облегчением – он так давно не бывал дома, пускай даже и не у себя. он помнит все с кристальной ясностью, каждый удар, каждый новый взрыв боли, фейерверки под веками, то, как его били, размашисто, отчаянно, сильно, со всей ненавистью мира. и донхек – он может поклясться – еще никогда и ни от чего не ощущал себя настолько живым.– марк, он очнулся!какой-то парень осматривает его немного издалека, как будто боится подойти ближе. донхек рыпается – и оказывается, что он привязан к кровати. будто сумасшедший. – где я? – его игнорируют. проходит несколько секунд в тишине, прежде чем так называемый марк появляется в дверном проеме комнаты, и донхек даже затаивает дыхание, глядя на него. он долго не может оторваться от лица, а потом с трудом переводит взгляд на подсохшие кровоподтеки на чужих костяшках.– ты его связал? – хмуро уточняет марк и, подходя ближе, сам убеждается, что да. – у меня все тело болит, – решается слабо отозваться донхек.он не лжет. гореть в аду было бы приятнее. – мало получил.смотреть на марка – равно гореть в аду.он отворачивается, подходит к окну, распахивает форточку, закуривает. донхек не может даже пошевелить руками из-за тугих обрывков грязной простыни на запястьях. а у марка изумрудная куртка. вьющиеся черные волосы на затылке, будто шерсть у котенка. вдумчивый мрачный взгляд.– ничтожный кусок мяса. даже сидящий в углу комнаты неприметный паренек вздрагивает от такого обращения. но адресовано оно донхеку. – ты даже смерти не заслужил.– спасибо, – осмеливается выдохнуть в ответ донхек.марк подлетает к нему порывом ветра, так молниеносно, что спирает дыхание. донхек впервые четко осознает, в какой ситуации оказался. он, некогда предводитель революции, самый известный и важный человек в государстве, человек, от которого зависело все, сейчас лежит на чужой кровати, связанный и избитый в кровавое месиво, изнывающий от боли, не знающий, доживет ли до завтра.но в лице напротив столько всего, что донхек хочет дожить. просто чтобы увидеть, как марка это сведет с ума.– что мы будем с ним делать? – наконец отзывается парень из угла и тем самым как будто позволяет донхеку пожить еще немного.марк, по-прежнему стоящий над ним, зажимает сигарету в зубах. донхек смотрит на него снизу вверх – враждебно и с обожанием одновременно. его окровавленные запястья связаны. револьвера за поясом нет. он ничего не может сделать. его никто не спасет. – не корми его и не давай воды, отливает пускай в ведерко, – сухо отбрасывает марк в ответ. – пусть подохнет здесь как псина. он большего не стоит. он тушит сигарету об изголовье кровати – близко-близко к донхекову лицу. и уходит. донхек до последнего тупо пялится ему в лопатки, но не пытается позвать. от следов марка на гнилом паркете сквозь швы распускаются прекрасные цветы. /донхек отливает, как сказал марк, кровью, харкается – ею же, желудок вяжет узлом от голода, но он упорно этого не показывает и еды не просит, а парнишку из угла зовут джису, и он куда более милосерден, чем марк.– почему он так меня ненавидит? – однажды спрашивает донхек, когда джису застегивает ему ширинку, потому что донхековы руки все еще связаны.джису только закатывает глаза и снова отходит в угол комнаты, садится в кресло, укладывая на колени какую-то толстую книгу. – я тоже тебя ненавижу, – через какое-то время отзывается он. – все тебя ненавидят.донхек пятится прочь от ведра и останавливается у кровати. постельное белье – все помятое и в багровых пятнах засохшей крови. – за что? он смотрит исподлобья – на джису, который до этого влажной тряпкой, пускай и дурнопахнущей, вытер ему лицо. который принес то самое ведерко. который, не брезгуя, помог ему приспустить штаны и белье. который ни разу не поморщился в отвращении, видя его такого, и не взглянул ни с ненавистью, ни с жалостью.– сам как думаешь? донхеку не нужно искать ответ. он кое-как укладывается обратно на кровать и смотрит в белый потолок, напоминающий больничный, пока не вырубается. остатки революции догорают под его веками. той же ночью марк сменяет джису на позиции дежурного и долго-долго сидит подле донхека, просто вглядываясь в его умиротворенное чистое лицо.а донхек шумно сопит во сне. марк с каждым вздохом ненавидит его только сильнее.