Entry (1/1)
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы.(с)Вертинский, ?Кокаинетка?В закоулках Парижа, примыкающих к центральным улицам города, вы не выживете. Исключений два – либо вы тут родились, либо вы пришли с коренным жителем трущоб. Во втором случае вас все равно будут сверлить взглядами из пустых окон, а собаки тихо и незаметно проводят до места назначения вашей прогулки.Мне повезло – я здесь вырос. До Монмартра идти всего ничего, но там – сверкающий мир и тихий уют. А мне досталась менее радужная перспектива. Рожденный девочкой, слабой и робкой, я каждое Рождество загадывал одно заветное желание – стать мальчиком. К пяти годам я понял, что чудо мне не светит. К девяти мои биологические родители меня нелюбезно просветили, что дорога мне одна – на панель. Нет, конечно, были другие варианты… Но они связаны с относительной свободой личности, что в наших закоулках означало только смерть.Еще два года я мотался по блистательному Парижу и мечтал о семье, понимании, просто заботе. Сейчас мне смешно до горьких рыданий – в Вечном городе Вечной любви для маленькой девочки не нашлось даже сострадания.В те же девять лет меня, как и было обещано, просто выкинули. Без вещей, без денег, без еды. Те два года, в которые я верил в любовь и пытался ее найти, не прошли даром. Ведь любовь любовью, а кушать хотелось всегда. Во сне, в холод, даже когда удавалось стащить или выпросить кусок булки, мысли были о последующих часах голодания.Тогда же я усвоил, кроме воровства, очередную истину – везет красивым. Я был красивой девочкой. Болезненной, слабой, но красивой. На это намекали отвратительные продавцы-иммигранты, мужчины среднего класса, и, иногда – при моих вылазках на Елисейские Поля или к Сорбонне – богатые сыночки или не менее одаренные деньгами старые кошелки… Мне было противно, мне было порой страшно. Я научился смирять свою гордыню и к тринадцати годам стал маленькой леди бедных районов, куда забредал пару раз в неделю —чтобы навестить Марту..Мне запомнился один щедрый… любовник? Человек? Не знаю, как определить наши отношения. Кукольник. Он открыл мне счет в банке на мизерную сумму. Иногда я ставлю свечку за его здравие.Люди вокруг меня менялись нечасто, я расцвел и стал дорогой коллекционной игрушкой. Про счет я не забывал никогда. В течение трех лет я ?трудился? за каждый пенс на мою мечту. В 16 мне надо было определиться – либо стать ?содержанкой? (ненавижу это слово, оно такое…слабое), либо попытать счастья.
И я рискнул.Коктейльное платье, половина моих сбережений – в нескольких жалких фишек у меня в руках.Новичкам не везет – не верьте. Везет красивым.Я не умел играть в казино. Но прекрасно дергал за ниточки кошельков различных сластолюбцев. Макияж, прическа и умение подать себя – я первоклассный шеф-повар себя самого. Я ушел из казино в эту ночь трезвым, богатым и смертельно уставшим. Половину денег мне даже не пришлось обналичивать – чеки облегчают жизнь.
На следующий день я прощался.С Монмартром, Нотр-Дамом, Полями, Сорбонной и Эйфелевой башней. Символами моего везения. Под вечер, когда деньги лежали на счету, а билеты в Америку были заказаны, я пошел навестить свое детство. Это был мой единственный глупый поступок за 17 лет – с момента зачатия.Все мои знакомые умерли. Я зашел к Марте на 2 этажа ниже от родительской квартиры– у нее я прятался от пьяных или злых (а чаще и то, и другое) родителей. Потом я вообще переселился к ней жить – после смерти отца, а потом и матери.У Марты – по-другому я и не мог называть эту пожилую, но стойкую женщину – я просидел пол ночи. В ее жизни ничего не менялось, а про свою я не хотел рассказывать – слишком сильно было ощущение чего-то липкого и неправильного.Я сказал леди моего детства об отъезде. Оставил кучу обещаний и, тайком, денег. На полгода вперед, учитывая запросы Марты, выжившей-таки в нашем районе. Взял я только чуть-чуть любви и воспоминаний.Утром 15 сентября 1996 года я летел в ?Свободную страну?.***Нет ни сна, ни пробужденья, только шорохи вокруг,Только жжет прикосновенье бледных пальцев, нервных рук.(с)ПикникЯ богатенький сынок ?крутых? родителей. И если вы скажете мне об этом прямо либо станете сплетничать за спиной – я отвечу не так, как вы ожидаете. Такие, как наша семья, никогда не умели подставлять вторую щеку.Благородные Экзетер – древний англо-саксонский род с сильной примесью кельтской крови – должны быть на высоте.
Наше поместье находится на юго-западе в Англии, там я провел детство и юность. Не сказать, чтобы эти годы были безоблачны, ведь меня с пяти лет стали воспитывать ?истинным джентльменом?. Да, я прямо сейчас могу пойти на прием к Королеве… Но, знаете что? Пожалуй, я лучше сниму пиджак и галстук, подверну брюки и дойду до сваленных возле речки стогов сена в нашем поместье.Экзетер-мэнор с каждым годом хранит все новые тайны. Иногда они почти детские – как мои упомянутые походы на реку вместо уроков этикета или верховой езды. Но чаще от смрада этих тайн нельзя спать по ночам.
В трудный для меня период – 13 лет, я узнал несколько таких тайн, от которых меня сначала скручивало по ночам, зимой с открытыми окнами мне было жарко. Чертовы духи-предки, они не могли найти менее подходящего наследника для своих традиций, чем я.
В лето 1989 года, за неделю до 13-летия, гребанному наследнику рода, поместий и титулов Экзетер, то есть мне, Джеймсу Мортимеру Монтгомери Экзетеру-младшему стало жарко. И нет бы этому несчастному дураку открыть окно… Впрочем, это давняя история, и хватит себя корить. Я, тот самый дурак, спустился в холодные подвалы нашего мэнора. Раньше здесь была тюрьма, но примерно 150-200 лет назад из нее сделали винный погреб. Некоторые запертые двери остались на местах, и я ими не особо интересовался. До той ночи в середине августа, когда за двумя дверьми я увидел свет. Вот и выбор. Дешевый роман начался.В подвал спустился отец. Только он мог ходить с тростью даже дома. Ненавижу этот кусок палки. Благородные пэры думают, что трость – символ могущества, а я говорю – слабости…Абстрагируясь от приближающегося стука трости, я пытался прислушаться к тому, что творилось за открытыми дверьми. Во второй комнате явно кто-то был – слышался звон переставляемых бокалов. Поэтому я скользнул в первую, ближнюю ко мне, дверь.