Суббота (1/1)

Гизелла чувствовала себя юным и мокроносым щенком: только юный и мокроносый щенок способен вместо дела так увлекаться своими печалями и своим внутренним состоянием. А ведь, по-хорошему, надо бы просто взять и начать работать, и всё…Поначалу назначение её, совсем юной ещё школьницы, на должность помощницы педагога (за бесплатно, по сути, она являлась чем-то вроде старосты от их юниорской группы и всего лишь ведущей балериной, но потом, когда педагог стала советоваться с ней и совместно рисовать план спектакля… это сильно грело ей душу) Гизеллу сильно радовало. Ещё бы, такой успех! Это после она поняла, что на самом деле вести занятия у малышей – дело необычайно сложное, особенно у таких сложных детей, как девочки из ближайшего школьного приюта, но ведь поначалу-то всё казалось совсем не так!Хотя уже первое проведенное ею занятие заставило Гизеллу сильно усомниться в своих силах.…Среди прочих девочек в их труппе Гизеллу выделяли особенно: она была очень талантлива, трудолюбива, приходила всегда раньше всех – сразу после школы бежала к станку, уходила позже, иногда навязываясь мастеру заполнять за него журнал; да к тому же она была потрясающе выразительной актрисой – поэтому ни для кого не было удивлением, когда педагог, улыбчивая европейская эмигрантка, назначила Гизеллу сначала ведущей балериной, а затем попросила её проводить занятия по сцендвижению среди младшей группы. Была и зависть среди прочих девочек, но больше – удивление: как Гизелле не жаль тратить почти всё своё время на балет, и чего тогда она не пошла в балетную школу, где вероятность построить себе карьеру куда выше, а в обычный колледж?

Гизелла на эти вопросы весело улыбалась и отшучивалась, но на самом деле правда была… не очень весёлой. Не располагающей к шуткам, по крайней мере.Память у девочки была не очень хорошей, а уж цифры и даты она запоминала и вовсе с невероятным трудом, но некоторые воспоминания держались в ней особенно крепко: усталый мужчина-врач, такой здоровый двухметровый лось, который бы куда органичнее смотрелся в боевиках, чем на должности хирурга; бумажка с нечитаемым почерком, на которой, впрочем, отчетливо проглядывались отдельные строчки диагноза: ?быстрая утомляемость… врожденный дефект костей… лучше воздержаться от физических нагрузок? и, как констатация факта, никакого профессионального балета; и окончательным приговором шёл разочарованный и, как показалось Гизелле, в чем-то даже презрительный взгляд мамы, ведущей балерины городского театра.

Их отношения разошлись как раз после подтверждения диагноза; иногда, впрочем, мама старательно пыталась вернуть себе любовь к дочери, мучаясь, вероятно, угрызениями совести по поводу своего разочарования в ней, но получалось всё ещё хуже. Иногда Гизелла молилась, чтобы у папы с мамой родился другой ребёнок, девочка, которая бы и смогла исполнить мамину мечту и продолжить семейное дело, и они бы перестали так мучаться из-за её несостоятельности, но, увы, больше детей в семье Каралли не было.

Впрочем, пожаловаться на плохое обращение в семье Гизелла не могла: мама проявляла интерес к жизни девочки – не слишком навязчивый, чтобы не мешать дочери, но и не слишком поверхностный, как того требовал негласный этикет общения родителя с ребёнком; папа же ни в чём ей не отказывал и ни разу не повысил на Гизеллу голоса – всегда улыбчивый, доброжелательный, очень вежливый даже с женой, когда у той приступы нервной меланхолии… Живи и радуйся, в общем-то, это не проблемные семейства большей части класса. Всё же хорошо, если объективно подумать.Тем не менее, атмосфера в их чистом, светлом и почти всегда пустующем доме была настолько удручающей лично для Гизеллы, что она старалась там лишний раз не появляться: до записи в балетную студию она пропадала на улице и у подружек, а после – целиком и полностью отдалась своему хобби: конечно, на сцене театра ей не танцевать, но хоть, может, в будущем ей доверят управлять этой студией, если она приложит все усилия и как следует постарается…В колледже Гизелле не очень нравилось учиться. Школа — совсем другое дело: они были моложе, чище и как-то… лучше, что ли? Светлее и радостнее. Когда-то она, вместе, со своей хорошей подругой Хэтти, тогда ещё светлой, романтичной и радостной девочкой, с удовольствием соглашалась проводить праздники, спектакли, читать речи, хорошо училась, и учеба была ей не в тягость, а в наслаждение. А какой она в последнем классе младшей школы устроила кукольный театр!...Теперь же всё было не так: гораздо скучнее и преснее. Уже не было того настроения, с которым она шла в школу; коллектив, казавшийся сплочённым и нерушимым, разделился на разрозненные группки, характер у многих (да и у самой Гизеллы наверняка) стал паршивее и брюзгливее, да и вообще пребывание в школе не несло в себе никакой радости. Ну разве что с друзьями забавно пообщаться, да. Особенно с этим забавным новеньким, Фредом…Поэтому балетная студия для Гизеллы стала почти что всем.В день первого её самостоятельного занятия педагог, мисс Мэри Кшесинни осторожно сказала:— Будь поаккуратнее, часть девочек в младшей группе… особенные. С ними надо осторожнее работать.— А, хорошо, — ответила Гизелла.Младшая группа состояла примерно из восьми девочек: почти все из них были веселы, обаятельны, смешливы, по-детски непосредственны, иногда позволяли себе подурачиться – особенно в присутствии молодого педагога-то… почти, да не все.Эта троица сразу бросилась в глаза Гизелле: они были записаны как сестры, однако в журнале возле их имен пустовало несколько граф — с фамилией, родителями и домашним адресом. Держались они от общей кучи девчонок обособленно и разительно отличались от них своим поведением.

Старшей, Марго, исполнилось недавно около десяти лет: у неё были серьезные вдумчивые глаза, спрятанные за очки. Она внимательно и молча слушала объяснения Гизеллы, также вдумчиво повторяла за ней все движения, и, если бы не зажимы в плечевом суставе и отсутствие плавности в движениях, она танцевала бы однозначно лучше всей группы, потому что это была единственная девочка, усвоившая рисунок танца с первого объяснения.

Со второй же, Эдит, всё было уже не так радужно. Во-первых, эта странная девочка категорически отказалась снимать шапку и огромные белые резиновые сапоги, и сказала, что до этого они ей ну ни капельки не мешали танцевать. Хотя, надо отдать должное, для девочки, одетой в резиновые сапоги, а не в пуанты, она танцевала очень даже достойно… Во-вторых, она пугала Гизеллу сама по себе: мрачная, неулыбчивая, с абсолютно мальчишеской пластикой, которая ну никак не подходила для танца маленьких лебедят – даже если не учитывать наличие шапки и резиновых сапог, она всё равно сильно выделялась из всей девичьей команды. Страшно даже представить, что дальше-то будет с ней…Младшая же, маленькая Агнесс, существом была крайне очаровательным и милым, но, как ни странно, именно она утомила Гизеллу более всего. Очаровательная малышка постоянно задавала ей вопросы, делилась вслух какими-то своими невероятными соображениями по поводу танца, и делала все излишне вдохновенно: настолько вдохновенно, что мимоходом она опрокинула вешалку и несколько стульев, вызывая тем самым смех в труппе.Эта троица была настолько не похожа на остальных девчонок, что Гизелла даже не знала, что о них и думать. Мимоходом в её сознании прошла мысль, что она похожа на неграмотного естествоиспытателя, который разглядывает каких-то животных в джунглях, видит, что члены одной стаи ведут себя очень по-разному, фиксирует сам факт, но осознать его не может – то ли от неопытности самого естествоиспытателя, то ли от недостаточной изученности конкретно этого вида.

Под конец занятия Гизелла чувствовала себя настолько вымотанной и уставшей, что появление Мэри Кшесинни в дверях с объявлением об окончании занятия она встретила с искренним облегчением.

Сев рядом с обессилевшей помощницей, мисс Кшесинни считала в блокноте:— Родители Мэгги придут, от Бэлль – сестра и мама, от Одри – бабушка…— Что Вы считаете, мисс Кшесинни? – спросила Гизелла.— А, чьи родители придут на концерт двадцать шестого, — ответила она, продолжая что-то чертить в блокноте.— Разве не все придут?— Милая, так у вас же трое детдомовцев! Ну кто к ним может придти, скажите мне на милость?Детдомовцев. Это слово проехалось ножом по сердцу Гизеллы, и она лишь растерянно хлопала глазами, глядя на задумавшегося мастера.?Так вот почему они такие…?.Но осознание этого факта стукнуло её чуть позже, когда она вышла в прихожую, где сидели ожидавшие своих детей родители.

Дети с разбегу прыгали на шею своим мамам – почему-то было очень много именно мам, изредка показывались бабушки, и лишь один мальчик, по всей видимости, брат – кричали от радости, что-то рассказывали своим родным, крутились с ними, позволяли себя одевать…

Но эти радостные сцены прошли мимо Гизеллы, так как её внимание сосредоточилось на другой, совсем не радостной картине.В самом углу прихожей, за диваном, возле стены с фотографиями постановок, стояли те самые три девочки – хотя девочками их назвать не поворачивался язык: дети так не смотрят, они больше похожи на растерянных взрослых людей очень маленького роста. Марго прижала к себе Агнесс, а Эдит стояла чуть в стороне, скрестив руки на груди и надвинув шапку ещё ниже на глаза. Но больше всего Гизеллу поразили их взгляды: печальный у Марго, удивленно-мрачный у Эдит и непонимающий у Агнесс.Нет, у детей не может быть таких глаз.Тут Марго вздохнула и произнесла сестрам, оборачиваясь на них:— Ну что, пойдёмте?

Она стала одевать маленькую Агнесс, а стоящая рядом Эдит натянула розовую шерстяную курточку прямо поверх балетного костюма. Внутри у Гизеллы всё перевернулось.Она подбежала к ним, и девочки посмотрели на неё с недоумением.— Девочки, вас проводить?Мысленно Гизелла ругала себя за растерянность: ну надо же быть такой клушей, ну, Господи, эти девочки, конечно же, не пойдут одни ночью по тёмной улице, ну как же так…Но Марго посмотрела прямо в глаза Гизелле и вежливо и мягко произнесла:— Всё в порядке, мы сами дойдём.— Сами?..Марго кивнула. Гизелле в этот момент показалось, что это не она их учитель – да какой она учитель, она ненамного старше Марго, всего лишь лет на пять, а вот она на неё смотрит как мудрый родитель на глупого ребёнка, с пониманием и каким-то немым упрёком ?ну что же вы, это реальная жизнь?. Разве дети могут так смотреть?Гизелла ещё несколько раз повторила своё предложение проводить девочек до приюта, но всякий раз Марго тактично отказывалась, а Эдит что-то бурчала себе под нос и недовольно вздыхала – видать, уже привыкла не доверять взрослым…Когда дверь за ними закрылась, сопровождаемая весёлым криком Агнесс: ?До свидания, мисс Каралли!?, мисс Кшесинни покачала головой:— Каждый раз вот так. Сердце разрывается. – И, чуть помолчав, добавила: — Голову бы откусить начальнице их приюта…Гизелла ничего не ответила.Возвращаясь домой, она много думала. Обо всём – о себе, об этих девочках, об отношениях с родителями…

Ведь что она жалуется? От чего? Что её родители не любят и не понимают? Но это же бред, полный бред, как они о ней заботятся – вот у этих девочек нет никого, вообще никого! Что это, разве лучше? И надеяться им приходится исключительно на самих себя. Ну, маленькая Агнесс ещё может положиться на не по-детски ответственную и заботливую Марго, а Эдит? И что, неужели это лучше жизни в родительском доме, в тепле и с полной свободой действия?Дома на кухне сидела мама: она пила кофе и читала театральный журнал, выпускаемый русскими эмигрантами – на английском, разумеется, русского мама никогда не знала, и страна эта её не привлекала. Хотя периодически она любила долго и восторженно рассказывать о том, сколько русские сделали для балета, но этим обычно всё обожание и ограничивалось…Гизелла сжала кулаки и кинулась к маме, обнимая ту за шею; та от неожиданности чуть не поперхнулась.— Гизелла!— Мамочка, я тебя очень, очень люблю, — быстро заговорила Гизелла, боясь, что, если она этого маме не скажет сейчас…— Это не повод прыгать на шею. Слезь, ну! Боже, кажется, испачкала платье… Милая, что-то произошло?Последний вопрос она задала более-менее участливым голосом, но Гизелла вдруг осеклась. Она не знала, стоит ли ей сейчас говорить о том, что она видела на студии – мама не любила разговоры о студии, по её мнению, это была ?дрянная самодеятельность?, и всякий раз обиженно замолкала, когда разговор каким-либо образом касался неё. Но а если…— Да нет, всё в порядке, мам, просто… — Гизелла вздохнула. – Просто, знаешь, я сегодня видела девочек, они сироты, и…— Ох, это, должно быть, очень интересно. Сочувствую тебе, милая.Мама вернулась к журналу и поправила очки на носу. И это полностью отбило желание у Гизеллы что-либо ей рассказывать.Она извинилась за внезапный прыжок, встала и пошла в свою комнату, попутно стараясь не плакать.

?Всё в порядке, — говорила себе Гизелла. – Чего обижаться из-за такой ерунды. Мама меня наверняка слушала, просто… вот так. Необычно слушала. И ей не наплевать на меня, совсем не наплевать. Не кричать же на неё из-за этого, правильно? Просто вспомни тех девочек: вот им даже рассказать некому и ничего… Хотя – могут друг другу рассказать. А я? С кем я могу поговорить? Но не обижаться из-за этого на маму, правильно? Тем более – ночь, все устали… Всё в порядке, правда. Тебе нечего беспокоиться?.Но, придя в свою комнату и упав прямо в одежде на кровать, Гизелла уже не могла себя сдерживать и бесшумно, поскуливая лишь иногда, плакала в ставшей мокрой подушку.