Глава 1. Митя (1/1)

Можно было, конечно, дойти до районного психотерапевта и попросить его выписать каких-нибудь таблеток для успокоения нервной системы, пожаловаться в конце концов на галлюцинации и как-то постараться решить уже проблему. Но Макар сознательно отгонял от себя подобные мысли?— если доктор и впрямь поможет ему, он потеряет единственного друга. А разбрасываться друзьями в его положении?— непозволительная роскошь.Друг у Макара Гусева был теперь только один. Приходил всегда затемно, молча садился за стол и смотрел на Гусева голодными глазами. Макар старался его кормить всякий раз, когда представлялась такая возможность, но накормить Митю?— дело непростое. Ведь не поставишь же перед покойником, к примеру, тарелку с макаронами и не скажешь: ?Ешь, это тебе?. Так не получится. Покойники так не едят. Впрочем, именно покойником Макар Митю и не считал, предпочитая относить его к разряду призраков.***Как кормить призрака, он догадался случайно, опытным путём, когда впервые увидел его в Одессе, около того места, где и разбился бедняга Савельев. Макар принёс тогда огромную охапку цветов, за которую отдал на рынке все карманные деньги, и положил их на асфальт под Катькиным окном. Постоял немного рядом, с тяжёлым сердцем попрощался мысленно с другом и отошёл. А когда оглянулся, увидел его. Митя стоял прямо около кучки разноцветных гвоздик, гербер и роз, в упор смотрел на Макара и сглатывал слюну. То, что он голоден, и голоден очень, прямо-таки бросалось в глаза. Именно этому больше всего поразился тогда Макар, а не тому, что только что встретился с покойником.Встреча с мертвяком?— что? Её же на обыкновенную галлюцинацию списать можно. Тем более, что потерю друга, в смерти которого он винил себя, Макар переживал тяжело, не пережил до конца и теперь, если уж начистоту говорить, а ведь больше десяти лет с той поры минуло. Ну, а накануне того памятного дня он же ещё и употребил хорошо?— шестнадцать лет исполнилось как-никак, пора паспорт получать. Вот они втроём?— сам Гусев, его бабка и подружка её, библиотекарша, уговорили на троих литровую бутыль смородиновой наливки. Вроде и немного, но женщины в силу возраста пили мало, и почти всё досталось Макару. Так что похмельный синдром и, как следствие, не очень трезвый ум тоже со счетов списывать было нельзя.Но вот то, что Митя был голоден, поразило Макара в самое сердце. В его воспоминаниях Савельев был намертво связан с летом, солнцем, каникулами, дурманящей своей искренностью наготой, тихими стонами, жаркими поцелуями, бьющей через край нежностью, заполненными страстью ночами… но никак не с едой. Макар вообще не помнил, чтоб Митька при нём ел. Нет, конечно, проводя весь день на воздухе вместе, они оба что-то должны были есть, хотя бы перекусывать. И скорее всего какое-нибудь мороженое или горячую кукурузу, а может, даже беляши они покупали. У Макара просто не отложилось это в памяти: не до того им обоим было. Короче говоря, худенький мальчик Митя даже подсознательно не ассоциировался у Гусева с образом обжоры, чтобы спьяну видеть такие галлюцинации.И тем не менее, в тот свой последний раз в Одессе, Макар видел его именно таким?— несчастным и очень голодным. От жалости побежал в ближайшую булочную и купил там городской батон. Конечно, никакого Мити, когда Макар вернулся, на месте не было, но он всё равно положил булку сверху кучки из цветов, просто потому что эта еда уже ему не принадлежала?— он купил её с единственным намерением: отдать Савельеву.Чувствуя себя круглым идиотом, Макар смотрел на лежащий на земле хлеб и гадал, какое же на него нашло затмение, если он вдруг на полном серьёзе решил покормить призрака. Ведь даже если допустить, что призраки существуют, становится совершенно понятно, что есть обычную человеческую пищу они не могут никак. Но дело было сделано, хлеб валялся на земле, а у Макара некстати начало просыпаться чувство вины?— так с продуктами питания обращаться нельзя. Даже и теперь в мире есть регионы, где люди голодают, и еды хватает не на всех. Да и его, Макара, родителям приходится трудиться, чтобы заработать деньги, на которые он тут разбрасывается батонами. К счастью, долго сожалеть об импульсивном поступке Макару не пришлось?— к самодельному мемориалу стайками стали слетаться птицы: голуби, вороны, чайки, воробьи?— все они, возбуждённо галдя, каркая, чирикая и воркуя, накинулись на нежданное угощение.?Ну, пусть хоть кто-то поест,?— подумал, глядя на эту вакханалию, Макар. —?Всё же не зря я эту булку купил. И пусть Митя тоже не голодает?. Он бросил последний взгляд на место трагедии, развернулся и быстрым шагом пошёл прочь, лишь спустя несколько секунд сообразив, что среди этой мешанины из крыльев, спин, хвостов и разинутых клювов виднелась и белокурая макушка человека, низко склонившегося над ворохом цветов и цепкими пальцами подбирающего с него остатки чужого пиршества. На глаза у Макара навернулись слёзы, и отчего-то очень захотелось домой.***Тогда-то Макар Степанович Гусев и догадался, как нужно правильно кормить призраков. Не всех, конечно, призраков (ведь кто знает, каких видов и особенностей они бывают?), а только тех, что вечно хотят есть. Чтобы накормить такого духа, надо… накормить кого-то другого. Того, кто в этом нуждается. Живого, разумеется, и можно даже не совсем человека. Потом, правда, выяснилось, что человека всё же предпочтительнее?— почему-то так призраку доставалось больше еды. Конфета, которой Гусев как-то угостил ревущую соседскую малышку, заставила Митю наестся практически досыта, едва Макар успел подумать о нём. Он узнал об этом только потому, что опять увидел его, стоящего за спинами жующей конфету девочки и её благодарной мамаши. Митя ел точно такую же конфету, комкая в руке фантик, совсем как четырехлетняя соседка Гусева, и улыбался. С одной-единственной маленькой шоколадки дух казался даже более сытым и довольным, чем с целой пачки печенья, которую когда-то давно Макар пожертвовал одному знакомому алкашу, совершенно опустившемуся дядьке, пропивающему все свои мизерные доходы. Так что и люди как получатели еды тоже имели разную ?ценность?.Помня это, Макар, если выдавался подходящий случай, всегда кого-нибудь да подкармливал?— бомжей, нищих, стеснённых в средствах знакомых, бездомных собак и кошек, голубей, в конце концов… И думал при этом о Мите.До недавнего времени Гусев редко видел призрака?— Митин дух являлся ему только в трудные минуты, когда тоска, уныние, депрессия или самое настоящее отчаяние полностью захватывали его, заставляя уйти в себя и забыть об окружающей действительности. В некотором смысле именно образ несчастного Савельева всё это время удерживал Гусева от фатальной ошибки, а однажды буквально спас ему жизнь.***Это был третий раз, когда он увидел Митю после его кончины. Макар стоял на балконе лестничной клетки на девятом этаже и прикидывал место своего будущего приземления: прыгать надо было так, чтобы не попасть на козырёк подъезда и не пришибить случайных жильцов, которые могут выйти из дома. Вспоминая с высоты прожитых лет и последующего горького опыта этот эпизод из своей жизни, ничего, кроме жгучего стыда за собственную глупость, Макар не чувствовал. Но тогда всё казалось до ужаса безысходным, страшным, неправильным и не имеющим шанса на счастливый конец. Серёжа его бросил. Не смог простить измену, не захотел слушать оправданий и извинений, сказал, что не любит и видеть больше не желает. Как после такого жить?Можно было бы сказать, что Макар тогда одумался сам: вспомнил о родителях, ничем не заслуживших такой подлости от сына, внял увещеваниям Эла, который не пойми каким чудом нашёл его на этом чёртовом балконе, всё понял и бросился спасать, что Макар просто испугался боли и предстоящей агонии… Всё это было правдой, но не всей правдой. Основная причина, по которой Макар так и не перелез через балконные ограждения, была другая. Когда он уже подтянулся на руках и готовился перекинуть через перила ногу, там на земле, он увидел Митю.Нет, Митя не отговаривал его от прыжка, не махал руками, не мотал головой, не стоял на коленях, умоляя одуматься и не делать глупостей. Он даже не смотрел на Макара. Митя… охотился. На еду. Как Макар тогда смог разглядеть его с высоты девяти этажей, в темноте, он и сам не понял. Но видел достаточно отчётливо, со всеми подробностями, возможно, не глазами видел, а разумом. Видел, как Митя мечется по двору, приставая к редким прохожим, висит у них на руках, цепляется за ноги, всё время что-то бормоча и плача. Но люди его даже не замечают, стряхивают нечаянно со своих конечностей, и он кубарем катится по земле, обдирает колени и локти об асфальт, ползёт на четвереньках следом. Отчаявшись залезть в чужие сумки, Митя пытается отобрать еду у уличных собак и кошек, но результат тот же?— животные его к себе не подпускают. Получив пару новых царапин и укусов, Митя случайно замечает невдалеке брошенную голубями плесневелую корку. Она такая каменная, что даже птицы своими твёрдыми клювами не смогли её расклевать. Из последних сил Митя кидается к ней, хотя других претендентов на его добычу Макар не видит, хватает, пытается вгрызться зубами, но через секунду с плачем отбрасывает?— вместо корки на землю падает кусок стекла, а Митя в ужасе зажимает руками окровавленный рот. Но это ещё не самое страшное?— из подъезда, пошатываясь, выходит мужик, местный пьянчужка, походя отхаркивает, сплёвывает свой харчок на асфальт, туда же сморкается (ну никакой культуры у человека!) и идёт себе дальше. А Митя… размазав по лицу кровь вперемешку со слезами, выплёвывает в сторону сломанный зуб и бежит, спотыкаясь и падая, к тому месту, где оставил следы своей жизнедеятельности некультурный пьяница. Макар очень не хочет видеть, как Митя окровавленным языком жадно слизывает с грязного асфальта жёлто-зелёную слизь, но не может заставить себя не смотреть. Ему кажется, закрой он глаза, всё равно отвратительная картина проникнет в его мозг и навсегда останется там.Глядя на это, Макар не смог сдержать приступа тошноты, и его несомненно вывернуло бы прямо там, на балконе, если бы в желудке оставалась хоть какая-то пища. Но он тоже был голоден, хотя в отличие от несчастного духа, голода не чувствовал. Бедный маленький Митя всё так же мучился, ища себе пропитание, а Макар вдруг подумал, что даже если Мите и повезёт, наестся он всё равно не сможет. Дело было в его облике. С одной стороны, Митя выглядел так же, как и при жизни, навсегда оставшись красивым пятнадцатилетним парнишкой. С другой?— одновременно с этим, его тело было совсем другое, и Макар вынужден был признаться себе, что, наверное, это и есть настоящий облик духа, который видят (если видят, конечно) те, кто не был знаком с ним при жизни. Просто, раньше Макар предпочитал не замечать этого, концентрируя внимание исключительно на приятных и знакомых чертах и неосознанно игнорируя новые и отталкивающие. У Мити-духа были тонкие и слабые руки и ноги, узкая грудная клетка и огромный живот. А ещё очень маленький рот с почти не развитой нижней челюстью и невероятно тонкая длинная шея. Если бы с превеликим трудом он и смог бы прожевать свою пишу, она вряд ли бы беспрепятственно прошла через пищевод, который был навскидку тоньше, чем у курицы. Насытить огромное брюхо, имея такое неприспособленное для этого горло, казалось просто немыслимым.Неужели такова участь всех самоубийц? Макару не верилось, и не только потому что верить в это он попросту боялся и потому не хотел. Интуиция, внезапно обострившаяся в критической ситуации, говорила ему, что дело в уме, в том состоянии жажды и отвращения, будучи в котором Митя сделал свой последний шаг в той, человеческой, жизни. Бедняга думал, что избавляет себя от страданий, но вместо этого обрёл куда более страшные мучения.Макар так не хотел. Он испугался. Возможно, всё, что он видел, стоя на этом балконе?— не более чем галлюцинация, плод его воспалённого разума, и никакого Мити тут нет, а духов не существует в принципе. Возможно, после смерти, какой бы ни была она и предшествующая ей жизнь, не происходит вообще ничего. Но даже маленькая вероятность того, что всё, виденное им здесь?— правда, вселяла в Макара ужас. Он больше и подумать не мог о том, чтобы убить себя. По крайней мере так, по личным, весьма эгоистическим, если говорить начистоту, мотивам.А потом Митя привёл Эла. Едва Макар отказался от намерения свести счёты с жизнью, Митя прекратил свои тщетные поиски еды, встал с земли, растерянно огляделся вокруг, потом задрал голову кверху и наконец-то заметил Макара. Но вместо приветственной улыбки или немой просьбы о пище на лице призрака отразился такой ужас, что Макар невольно обернулся назад?— посмотреть, что за кошмар, напугавший духа, там творится. За спиной у Гусева были только окна лестничной клетки и балконная дверь. Больше ничего.Стоящий внизу Митя сделал руками какой-то странный жест, который Макар истолковал как: ?Подожди, я скоро!?, и просто исчез. И Макар послушно остался ждать. Если и не Митиного возвращения, то хотя бы того момента, когда он сам сможет отсюда спуститься. Потому что отказавшись от смерти, принять жизнь (а значит, вернуться домой) он так пока и не сумел, зависнув где-то ?между?. Сколько тогда прошло времени, Макар не знал?— не догадался посмотреть на часы. Ясно было только, что наступила глубокая ночь. И вот тут во дворе опять появился Митя. Он медленно шёл, то и дело оглядываясь назад, а за ним следом, испуганно озираясь, шёл Эл. Митя периодически останавливался, пытался взять Эла за руку, чего тот, конечно же, не замечал, показывал ему на балкон, где стоял всё это время Гусев (и тоже безрезультатно) и что-то возбуждённо тараторил Элу на ухо (Эл, понятное дело, не слышал). Как бы то ни было, но в итоге Элек Макара увидел.Громов не иначе как каким-то внутренним чутьём распознал в мелкой тёмной фигурке на лестничном балконе своего друга и со всех ног бросился бежать к подъезду. А Макар вдруг понял, что ему очень-очень стыдно и хочется самому где-нибудь скрыться, уже от Эла. Делать этого он, естественно, не стал?— решил, что за свои поступки и даже намерения надо всё-таки отвечать. А пока Эл добирался до его девятого этажа, всё стоял и смотрел на Митю, который теперь совсем не был похож на несчастного духа, а выглядел просто как пятнадцатилетний мальчик, совершенно обычный подросток, разве что не по погоде одетый. Митя стоял под мелким, блестящим в свете уличных фонарей, падающим снегом, первым в этом году, в своей летней футболке и шортах и даже, вопреки обыкновению, не мёрз. Снежинки не таяли на его плечах и голове, не оставались лежать на одежде и волосах, покрывая их белым налётом, они просто опускались дальше, беспрепятственно достигая земли. Митя смотрел на Макара, сложив молитвенно у груди руки, и, что удивительно, не выглядел голодным. Макар решил, что это хороший знак.***После той драматической истории жизнь у Макара Степановича Гусева складывалась вполне благополучно, и Митю он видел редко, не забывая, однако, при случае регулярно ?подкармливать? призрака и поминать его добрым словом. Только под конец, года три назад, когда с Серёгой у них всё разладились, а Макар стал думать, что расставание?— факт неизбежный, и счёт, возможно, уже идёт не на годы, а на месяцы или даже недели, Митя стал появляться снова. Иногда стоял поодаль и грыз очередную кость, брошенную Макаром дворовой собаке, иногда просто сидел на лавочке возле дома и щурился на солнце, а иногда и вовсе без дела дразнил Макара своей белобрысой макушкой, то тут, то там мелькавшей в толпе прохожих.Почему-то Митя после своей кончины стал нем. Причём нем исключительно с Макаром?— с другими, как изредка мог наблюдать Гусев, он всё-таки пытался общаться словами. А вот с ним?— ни в какую: только жесты, мимика и взгляды. И до определенного момента Макару этого было достаточно?— он без труда распознавал все нехитрые Митины желания и эмоции. Даже в реанимации, где два года назад вопреки собственному желанию он вынужден был бороться за свою жизнь, Митино молчание Макара нисколько не напрягало. Наверное, потому что говорить Гусев тогда и сам не мог, а слова поддержки от призрака, если бы тот их всё же произнёс, не слишком бы его утешили.Именно с больницы, кстати, и началось их тесное и практически постоянное общение. Митя появился в реанимации сразу, как только Макар открыл глаза. Улыбнулся радостно и тут же уселся к нему прямо на кровать. Или даже на него самого (Макар тогда этого так и не понял)?— призраку всё можно. Самое удивительное, что Митя как раз и был единственным, кого действительно в те минуты хотел видеть рядом с собой Гусев. Перед духом не нужно было стесняться, скрывать свою слабость, беспомощность и отчаяние, при нём можно было плакать и стонать от боли, выглядеть глупо, некрасиво и жалко. И в то же время не чувствовать полного одиночества. Думать о том, что Митя Савельев теперь?— только плод его воображения, Макар боялся. И не только потому, что это означало серьезные проблемы с психикой. Сам того не замечая, Гусев успел привязаться к духу и даже в некотором смысле полюбить, как не смог сделать этого при Митиной жизни. Потерять его (по любой причине) было бы тяжело. Кажется, чувствовал это и сам Митя. Он торчал в больнице вплоть до самой гусевской выписки. Дни и ночи напролёт сидел или лежал рядом, часто совсем близко, пытался гладить Макара по волосам и здоровой половине лица, сопровождал на операции и осмотры, ?обнимал? во время болезненных процедур. Отлучался при этом редко, поесть, насколько мог догадываться Макар (о подробностях Митиных трапез он старался не думать, помня, сколько в больницах отходов класса Б).Но однажды настал момент, когда взглядов и улыбок стало мало. Макар остался один, сам приложив для этого все силы. Выстроил себе целый своеобразный кокон, отгородился в нём от родных, друзей, знакомых и случайных людей и вдруг с удивлением обнаружил, что внутри как-то уж совсем скучно и тоскливо. Только Митин дух посещает его вечерами, ведя с ним безмолвные беседы о жизни.***—?Митя, ну скажи мне хоть что-нибудь! —?попросил Макар, закончив очередной свой монолог о прошедшем дне.В последнее время на него навалилась такая хандра, что он готов был уже к прохожим на улице приставать, лишь бы с ним поговорили.—?Мы уже больше двух лет с тобой вместе, а ты всё молчишь… А я ведь помню, ты раньше с разговаривал. С другими, правда. С Элом… И когда еду выпрашивал… Я знаю, люди тебя не слышат, но я-то смогу! Ну не молчи, Митенька! —?взмолился Гусев, но ответа так и не получил. Вздохнул тяжело и подлил себе остывший чай.Митя тоже вздохнул и виновато отвёл глаза. Потом опять посмотрел себе в чашку, принюхался жадно, сглотнул слюну, сделал бровки домиком и, извиняясь, улыбнулся Макару. Макар и ему для виду чуток плеснул?— пить чай, как человек, призрак не мог, но у Гусева просто рука не поднималась усадить своего единственного друга за пустой стол. А так хоть видимость совместного чаепития имеется.—?Ох, Митя, и говорить ты не можешь, и дотронуться до тебя нельзя,?— продолжил сетовать Макар, потом, вытянул руку и, наплевав на привычный тремор, попытался провести по волосам духа.Рука кроме воздуха не ощутила ничего, а Митя подставился под ?прикосновение?, закрыл от удовольствия глаза и начал ластиться, как домашний кошак. —?Тебе нравится? —?улыбнулся здоровой половиной рта Гусев и стал ?гладить? Митино лицо.Митя блаженно кивнул, а Макар продолжил ласкать пустоту, пока рука его не начала неметь от напряжения.—?Какой же ты красивый, Митенька,?— ласково сказал Макар.Митя на это энергично затряс головой из стороны в сторону?— спорил, значит. Макар разубеждать его не стал: как выглядит дух на самом деле он прекрасно помнил, просто не хотел об этом думать.—?Для меня красивый,?— повторил он. —?Это я?— урод… —?и горького усмехнулся. —?Раньше-то красавцем не был, а теперь и вовсе людей пугаю…Митя опять принялся трясти головой, а потом вдруг встал со своего места, уселся на пол у ног Макара и обнял его за колени. От этого проявления эмоций со стороны призрака Гусев так растрогался, что чуть слезу не пустил. Подумал даже, что будь сейчас Митя из плоти и крови, он бы себя почувствовал самым счастливым человеком на свете. Несмотря на обезображенное шрамами лицо и тело, инвалидность, вынужденную неквалифицированную работу, убогое жильё и полное отсутствие жизненных перспектив. За возможность по-настоящему обнять сейчас Митю, услышать от него хоть пару слов, и всей оставшейся жизни отдать не жалко. Впрочем, её и так не жалко.В эту ночь, впервые за два с половиной года, Макар занимался любовью. Сон это был или нет, он не смог понять даже утром. Осмотрел себя внимательно, но никаких следов страсти на теле, кроме перепачканных спермой трусов, не обнаружил. Возможно, на шее могли оставаться засосы и даже укус (Макар помнил, как Митя в порыве чувств пустил в ход зубы), но увидеть это не представлялось возможным?— зеркал в доме он не держал принципиально, даже брился на ощупь. ?Значит, приснилось…??— не без сожаления сказал себе Макар, зевнул и стал собираться на работу?— улица сама себя не подметёт и мусорные бачки сами в мусоровоз не прыгнут.На протяжении всего дня, пока махал метлой, Гусев прокручивал в голове сцены своего ночного ?свидания?. Он не помнил, как именно Митя оказался в его постели, просто в какой-то миг почувствовал прижавшееся горячее тело, совершенно голое, инстинктивно обнял его и открыл глаза.—?Митя… —?поражённо прошептал Макар. —?Живой!.. —?и крепче прижал Савельева к себе.—?Конечно, живой,?— без всякой радости согласился Митя, а потом вдруг улыбнулся широко и сказал:?— Я так по тебе соскучился!Голос был точно таким же, как и тогда, когда Макар слышал его в последний раз, не искаженным телефонной связью.—?Подожди, я включу свет,?— Макар попытался встать с постели, чтобы дохромать до выключателя, но испугался выпустить Митю из своих рук?— вдруг исчезнет? —?Сейчас… свет надо…Митя послушно встал с кровати и за ручку с ним дошёл до выключателя.—?Ты жив, Митя, главное, что ты жив… —?повторял и повторял Макар, усадив друга на кровать и, словно боясь поверить собственным словам, осматривал его с разных сторон, невесомо проводил руками по теплой нежной коже, принюхивался, вспоминая знакомый запах, припадал губами к пульсирующей на виске венке и к ямочке между ключицами, осторожно трогал языком ушную раковину, зарывался пальцами в его волосы и с восторгом заглядывал Мите в глаза.Митя улыбался, точно ему и впрямь нравилось, что Макар изучает его, будто редкую диковину. Ему вообще нравилось всё, что бы с ним не проделывал Макар, а вёл он себя, надо сказать, странно. Удостоверившись наконец-то, что Митя больше не дух бесплотный, он уложил друга на постель, подмял под себя для надёжности, крепко обнял и просто лежал так с ним почти не шевелясь, лишь изредка ослабляя объятия и крепче сжимая их вновь.—?Я так виноват перед тобой, Митенька, прости меня… —?сказал после долгого молчания Макар и только тогда решился поцеловать его в губы.Конечно же, Митя не мог его простить, потому что никогда ни в чём не винил. Он просто лежал и целовал любимого сквозь счастливую улыбку, обнимал его всеми конечностями, а Макар думал, что это самый лучший день в его жизни. И не только с момента аварии, но и с тех пор, как фактически закончились его отношения с Серёжей. Он покрывал поцелуями Митино лицо, шею, плечи, не обращая внимания на трясущиеся больше обычного руки, гладил его волосы и щеки, потом отбросил в сторону одеяло и опять какое-то время просто любовался на настоящее, живое и как никогда желанное тело. Тело, которое он в эту ночь заласкал до такой степени, что на нём не осталось и места, которого хотя бы однажды не коснулись его губы и руки. В этот раз Макар был сверху, и его это полностью устраивало: Митя по-другому не мог, а всё, чего хотел сам Гусев?— это сделать хорошо своему единственному другу, человеку, которого он несправедливо обделил любовью, когда тот так в ней нуждался.Двигаться было больно?— после переломов некоторые суставы так до конца и не восстановили свою подвижность, и непривычная нагрузка на них дала о себе знать. Но уж что-что, а к боли за эти годы Макар привык. Митя обвивал ногами его талию и так сладко постанывал в такт аккуратным толчкам, что Макар начал специально концентрироваться на болезненных ощущениях, лишь бы оттянуть финал и продлить удовольствие себе и своему партнёру. И как только Митино лицо исказила оргазменная судорога, а член почувствовал на себе пульсацию сфинктера, Макар сдерживаться перестал. Кончил глубоко внутри, как Митя всегда и любил. Потом, переведя дыхание, осторожно вышел, сполз пониже и вылизал Митин живот. До этого только с одним человеком ему нравилось проделывать подобное?— с Серёжей…Больше так напрягаться своему любовнику Митя не позволил?— как только Макар отдохнул и был готов к новому заходу, он оседлал его сам, а под конец так разошёлся, что притянул к себе и, со всей силы впился губами ему в шею, а потом укусил. Боль от укуса завела Макара ещё больше, он резко насадил Митю на свой член, потом ещё и ещё… Он хорошо помнил эту маленькую Митину особенность: когда тот хотел, чтобы его трахали жёстче, он начинал кусаться. Раньше это слегка раздражало Гусева, теперь стало казаться милым…—?Мить, скажи, как же так, я не противен тебе такой? —?всё-таки не выдержал и спросил Макар, когда оба они, усталые и удовлетворённые, уже лежали, тесно прижавшись друг к другу, под одним одеялом.После аварии все потенциальные партнёры шарахались от Гусева, стоило лишь ему проявить к ним интерес, и он очень быстро оставил всякие попытки наладить хоть какое-то подобие личной жизни. ?Не судьба…??— сказал он себе и попытался сосредоточиться на насущном: денег новая работа приносила мало, жильё было неудобным?— надо было что-то со всем этим делать. Депрессия его, однако, после такого логичного умозаключения только усилилась—?Я тебя люблю любым,?— серьёзно сказал Митя. —?И когда состаришься, тоже буду любить. И спать с тобой буду. До самого конца. Если захочешь, конечно. Меня никогда не смутит твоё тело, как бы оно ни менялось. Человек всегда красив, Макар…Что-то в этих обнадёживающих словах неприятно кольнуло Гусева, но понял он это только на следующий день. Закончив работу и заперев в дворницкую инвентарь, он поковылял к дому, а в памяти опять всплыло Митино ночное признание. ?Буду до конца… человек всегда красив…? Ну конечно! Митя, как по нотам, озвучил то, чего так сильно хотел услышать от него сам Макар. Значит, всё, что было ночью, это просто фантазии, игра воображения, которую днём Макар сознательно подавляет. Морок… просто ночной морок, сновидение, вызванное постоянным стрессом. Отсюда и его реалистичность, и сюжет, точно отражающий все тайные желания самого Макара… Он придумал себе Митю, поверил в его настоящесть… Никто не приходил к нему вечерами пить чай, не стоял в стороне с пожертвованной другим едой, не поддерживал своим безмолвным присутствием в больнице, не привёл когда-то на балкон многоэтажки Эла… И не занимался с ним любовью этой ночью. Всего лишь бредовое воплощение так и не прошедшего чувства вины, удушающего одиночества и постоянного страха свести счёты с жизнью?— вот что такое ?Митя?.И Макар решил с горя напиться. Для человека, два с лишним года не употреблявшего спиртное и имеющего проблемы с сосудами, и поллитры будет за глаза и за уши. Так что пожертвовать одной бутылкой из тех, что он держал на всякий случай, как ?валюту?, регулярно отоваривая полагающиеся ему талоны, он вполне мог себе позволить. Но вот закуси никакой дома не нашлось?— все соленья, которые присылали ему из деревни родители, он давно уже съел, хлеб почти кончился… Значит, ему одна дорога?— в гастроном.В магазине было жарко и душно, стоять пришлось сначала в хлебный, потом за килькой в томате, туда, где консервы. У Макара в результате закружилась голова, и, чтоб немного освежиться, он пошёл к сокам. Когда стоял в третий раз, не выдержал?— снял таки с себя кофту с капюшоном и остался в одной футболке. Лучше уж ловить на себе косые взгляды покупателей, чем рухнуть в обморок прямо посреди торгового зала. Пока насыпал себе соль в стакан с томатным соком, неловко дёрнулся, рассыпал половину мимо, услышал замечание от продавщицы, поднял глаза, чтобы ответить и… увидел в зеркальной стенке позади прилавка своё отражение. В первое мгновение даже не сообразил, что это он, чисто инстинктивно вздрогнул при виде урода с перекорёженной половиной морды, потом присмотрелся повнимательнее, понял что это за урод, опять дёрнулся (чуть сок не разлил), но уже по совсем другой причине?— на шее Макара Гусева, если верить его отражению в зеркале, алело пятно характерной формы. Со следами от зубов.На улице Макар снова надел свою кофту и натянул на нос капюшон?— но не только чтобы по привычке спрятать от чужих глаз жутковатую физиономию. Он шёл быстрым шагом, ловко опираясь на свою трость и свободной рукой то и дело прикасался к шее?— место, где, судя по тому, что он видел в зеркале, был укус, при нажатии болело.Кильку Макар в итоге отдал подвальному коту?— тот встретил его громким мявом, едва только Гусев успел подойти к своему подъезду. Так что он только закинул домой палку (она всё равно только на людях нужна, чтоб хромота сильно в глаза не бросалась), открыл консерву и понёс вредное лакомство голодному кошаку. И ещё кое-кому, тоже голодному. Напиваться Макар решил пока повременить.А после ужина к нему опять пришёл Митя. Как обычно появился незаметно в комнате и, когда хозяин квартиры заметил его присутствие, улыбнулся приветливо и показал взглядом в сторону кухни?— близилось время вечернего чая. Макар просиял левой половиной лица и поспешил к плите ставить чайник. Мите, конечно, почаевничать с ним в полной мере не удастся, но они оба к этому давно привыкли и относились просто как ритуалу, хотя и очень важному. А соблюдение ритуалов и добрых традиций, как известно, делает общение между людьми легче, а мир вокруг?— чуточку безопасней.Макар налил чай сначала гостю, потом себе, а потомподошёл к призраку поближе, наклонился и ?поцеловал? его в губы. Сам, естественно, ничего не почувствовал, а вот Митя, судя по его счастливой физиономии почувствовал всё очень хорошо, даже перестал на какое-то время жадно принюхивался к чашке и беспрерывно сглатывать слюну. Макар с умилением посмотрел на друга и подумал, что если Митя, и правда, только плод его воображения, то не так уж это и страшно в конце концов?— с такой милой ?живой? галлюцинацией всяко лучше, чем совсем одному. В некотором роде это тоже можно назвать самодостаточностью, к которой все так стремятся. Просто вот у него она такая?— несколько своеобразная. И ни к какому психотерапевту Макар точно не пойдёт и таблеток пить не будет?— его всё устраивает!После чая пора было готовиться ко сну?— в шесть утра уже надо выходить на участок, а если Макар не выспится, есть риск, что может закружится голова, и так?— вплоть до обморока. До такого доводить не хотелось, и поэтому организм свой ночными бдениями Макар предпочитал не насиловать. Митя, прекрасно зная это обстоятельство, почти сразу же распрощался и исчез, а Макар лёг в кровать и подумал: если этой ночью повторится вчерашняя встреча с ?ожившим? духом, то он, по идее, выспаться не должен. А если выспится, значит, точно всё не по-настоящему. То есть это действительно просто сновидение.—?Спасибо тебе за кильку,?— сказал Митя и сыто облизнулся. —?Она очень вкусная была.Макар даже не понял сначала, о какой кильке речь идёт. Взглянул на свой член, который только что выпустил изо рта Савельев?— тот, если и можно было сравнить с рыбой, то уж явно не с килькой, а с чем-нибудь покрупнее. С маленьким сомом или угрём… хотя угри тощие слишком. Неужели сперма стала рыбой пахнуть?—?Килька?.. —?озадаченно повторил Макар. —?Вкусная?—?Ну да. В томате! —?тут же отозвался Митя, а до Макара наконец дошло, о какой кильке он говорит. —?Я её раньше не любил почему-то, а теперь думаю?— зря. Очень хорошая рыба, и сочетание удачное: рыба и кисло-сладкий томатный соус!—?Митя! —?Макар мигом подорвался с постели и чуть не упал, запутавшись в одеяле. —?Как же я раньше-то не догадался! Пойдём скорее на кухню, я тебя сейчас покормлю нормально!—?Не ходи никуда,?— Митя с неожиданной для такого хрупкого парнишки силой остановил своего любовника и принудительно уложил его обратно в постель. —?Я так не могу. Не усвоится. Пища.—?Как же… —?растерялся Макар. —?Ты, вон, теперь какой… Настоящий! —?в подтверждение своих слов он провёл руками по Митиным плечам. —?Или… это всё сон, да?..—?Мм… Не сон,?— ответил Митя. —?Точнее, не совсем сон. Просто, такая пища для меня не предназначена, поэтому не усвоится.—?А конча моя? —?ухватился Макар за новую идею. —?Ты же мне сейчас отсосал и всё проглотил, я видел! Макароны с сосиской чем хуже?—?Так и сперма не усвоилась,?— печально вздохнул Митя. —?Она у меня там,?— он провёл рукой по своему животу,?— движется сейчас, я это даже чувствую. Скоро выйдет… В том же виде, что и вошла.—?Быть не может… —?прошептал Макар, когда Митя развернулся к нему попой и развёл себе руками ягодицы?— из анального отверстия тонкой вязкой струйкой медленно вытекало семя.Макара и завела эта картина, и одновременно стало жутковато: никакого анального секса сегодня у них ещё не было.—?Что же ты такое, Митя?.. —?Макар прижался к нему сзади и крепко обнял поперёк живота.—?Я и сам толком не знаю,?— просто сказал Савельев, а потом игриво добавил:?— Но меня можно трахать! —?и недвусмысленно качнул задом.На этот раз всё время лежать под скачущим на нем верхом Митей Макар отказался?— он не беспомощный в конце концов! Сам может удовлетворить своего любовника по-всякому. И, проигнорировав Митины протесты, больше часа ещё вертел его на постели, складывая в самые затейливые позы, так что с обоих пот градом катился. Пока совсем не умаялся и в изнеможении не растянулся рядом с заезженным и очень довольным Савельевым.—?Фух! Сил нет! Как же я завтра-то работать буду? —?в шутку пожаловался Макар, а потом спохватился:?— Но ты всё равно приходи, ладно?—?Конечно, приду,?— улыбнулся Митя. —?Я вообще всегда рядом, тем и живу…Гусев задумался. Выходит, видеть Митю или нет, зависит только от него… Логично в принципе, но…—?А почему ты сказал: ?тем и живу?? —?насторожился Макар. —?А что, без меня… ты бы… умер?—?Если бы!.. —?горького усмехнулся Савельев. —?Я так чувствую, мне тут о-о-очень долго мыкаться… Просто… с тобой я ещё держусь как-то, на человека, вон, бываю похож. А так… ну, ты же видел, да? Тогда, на балконе?.. Вот, так и буду, если не хуже…Митя замолчал, вдохнул судорожно и отвернул голову. Смотреть, как дрожат его сжатые губы, как из глаз текут ручьями слезы, как лицо, ещё минуту назад такое светлое и безмятежное, стало воплощением скорби и отчаяния, было невыносимо. Макар обнял его, спрятал у себя на груди его голову и хоть как-то попытался утешить.—?Мить… Я с тобой буду, Мить… Ты слышишь? Обещаю, я буду жить долго-долго и заботиться о тебе, кормить буду… Ну… Не плачь, Митенька… —?сказал Гусев и сам себе не поверил?— что он в самом деле может сделать для духа? Да и человеческая жизнь, даже самая долгая, судя по всему, ничто по сравнению с жизнью такого существа, каким теперь стал Савельев.Митя вместо того, чтобы успокоиться, до боли вцепился в плечи Макара и, не стесняясь, зарыдал в голос. Да что уж там?— Макар и сам плакал…