Часть 10 (1/1)

Дело было… когда-то ночью, должно быть. Где-то, в каком-то сарае, запертом на ключ… Что же, Эдвард Бишоп совсем растерял терпение, раз приказал запереть Уильяма Хоббса здесь, ?чтобы тот не натворил чего-то?. Что же, мистер Бишоп ещё раз подтвердил то, насколько… осмотрительным человеком он являлся. Даже если бы у Уильяма было какое-то?— хоть какое-то! Не обязательно револьвер, может, нож или даже кочерга?— оружие, он бы всё равно ничего не сделал бы.Ему всегда казалось, одно дело отправить кого-то на виселицу (казнит-то там палач и за дело), а уже совсем другое?— самостоятельно застрелить, разбить кому-то голову и смотреть, как этот кто-то истекает кровью, затирать одежду до дыр, пытаясь вымыть эту же кровь. А если бы?— вдруг! —?сейчас появилась ещё какая-то ведьма, которая предложила бы ему вернуть всё назад взамен на то, что он убьёт кого-то… Он бы даже не сомневался перед тем, как размозжить голову Эдварда Бишопа… Что уж говорить, даже не обязательно Эдварда. Он уже не думал о справедливости. Сложно думать о справедливости, если тебя без каких либо разбирательств швырнули в этот сарай, а завтра, нетрудно догадаться, повесят. Его убьют под всеобщие ликования. Убьют за то, что он не делал. Неужели он не может даже помечтать о том, чтобы вернуть всё как было?.. Ведь мечты и надежды?— всё, что ему остается.Уильям понимал, что обречён. И только сейчас осознал, в течение какого времени с ним уже было это понимание. Что-то внутри него было безнадёжно поломано: сломалось, должно быть, ещё в тот момент, когда он понял, что проклят. Когда увидел растерзанные тела жены и дочерей, когда бродил всё это время по лесам, пытаясь забыться. Уильям Хоббс просто хотел прекратить это безумие. Даже если бы это означало смерть. Мысли о бессмертии души стали кошмаром для него: ведь тогда ему была бы уготована вечность осознания того, в какое чудовище он превратился. А если бы он, помимо всего прочего, ещё и встретит души своих родных? Они наверняка поняли все ещё тогда… Или если, как говорила Лидия, они наблюдали за ним с небес, то видели и то, как он принимал участие в этих ужасных судах, и то, как он убил мистера Кори. Что тогда, скажите на милость, он будет делать, а? Как взглянет им в глаза? Будет мямлить: ?Я не хотел, не хотел, прошу вас, я не специально??. Какое вообще имеет значение, делал он это со злым умыслом или нет, если результат один?— его жизнь, разрушенная и залитая чужой кровью? Он монстр, вот и всё. Печальный конец под стать безрадостной истории.И единственное, на что он может надеяться?— магия ведьмы, поглотившая его, до основания разрушила душу, и со смертью тела он пропадёт насовсем. Уильям лишь хотел исчезнуть. Плевать на мнимую справедливость, плевать на все надежды об исцелении, на все слова о грехе и добродетели. Пусть весь этот город катится к дьяволу, ему не жалко ни одного из них. Все те, кто хоть как-то пытался помочь, проявить доброту, уже лежат в земле. Джона Проктора и Коттона Мэзера повесили как преступников, а Лидию Дастин застрелили. И остались лишь люди, которые за милую душу завтра повесят его. Устроят это жалкое подобие суда, будут на все лады твердить: ?Защищайтесь, мистер Хоббс! Мы честны и непредвзяты! (вот и обвиняем вас без чётких доказательств лишь из-за того несчастного факта, что вы, жалость какая, вздумали общаться с мистером Мэзером?.А сам Коттон Мэзер… Уильям был, должно быть, в некоторой мере даже рад тому, что ему не пришлось долго смотреть на тело его так называемого друга, и уже не придётся видеть его могильный камень. Все те, кто был хоть как-то добр к нему, любил его: Эбигейл, Анна, Элис, Лидия, Коттон?— умирают. Зато мерзавцы навроде Эдварда Бишопа живут и относительно радуются жизни. Какая тонкая грань проходила между совершенно честным и благоразумным стремлением защитить город, его жителей и мирную жизнь от убийц и преступников, которые неизвестно что намереваются сделать, и убийством всех правых и неправых, которым вздумалось встать на пути этого самого ?города? в лице мистера Бишопа. А Эдвард ведь, может, и искренне верит в то, что поступки, которые он совершает, он совершает во время всеобщего блага. На что бы пошёл Уильям ради своих, казалось бы, благородных целей? Сам же только что думал про то, как без каких либо сомнений убил бы ради того, чтобы вернуть всё как было. Разница ли в том, что Эдвард приводит в исполнение свои замыслы и угрозы, а Уильям лишь мечтает об этом, сидя на холодном полу в темноте какого-то неизвестного помещения. Никто, разумеется, и не думает объяснять ничего преступнику и злодею. А надо ли? Всё и так уже давным давно известно.Вопрос в том, насколько реальными были его мысли. Хоббс всё размышляет о том, как убьёт ради магического и нереального ?возвращения вещей в своё русло? кого-то, но сделал бы ли он на самом деле? Если представить, что он стоит над связанным и беззащитным Эдвардом Бишопом, а рядом с его руками?— весь наборов инструментов палача, то смог бы он?.. Всадить пулю в голову должно быть быстро, даже легко?— если отключить мысли. Он ведь уже убивал?— не в своем обличье и памяти, но всё же. Убивают же не колеблясь в самозащиту, режут на дуэлях?— а если представить… Суть в том, что Уильям всё ещё чётко понимал, что мысли его остаются лишь мыслями. Он не сможет ничего сделать Эдварду Бишопу?— тот защищён, не подходит близко, а Уильям, помимо того, что ослаб, не имеет при себе никакого оружия для исполнения своего замысла. И даже если допустить, что он убьёт Эдварда, это не изменит ничего. Эта месть лишь ухудшит его и без того поганое положение. Он умрёт, да. Но мучиться перед смертью ещё больше не хотелось. И того, что уже случилось с ним, хватает.Дела до того, что будет с городом, ему уже нет. Месть бессмысленна и не принесет никакого удовлетворения ему. Уильям хотел бы вернуть всё назад, как было?— но это уже в прошлом. Он мог бы спастись, наверное, если бы не помогал Коттону Мэзеру, но что с того? Жить, постоянно скрываясь ото всех, никому не доверяя? Уильяма бы раскрыли рано или поздно, если бы он жил среди людей. Можно было бы стать отшельником, но в чём смысл? Даже если представить, что каким-то чудом он излечился от своего проклятья, то прошлого это уже не вернуло бы. Вся возможная дальнейшая жизнь его была бы несчастной и затянутой до невозможности, лживой попыткой забыть всё, что было. Он просто хочет забыть всё. Он просто хочет исчезнуть навсегда.***Уильям Хоббс не знал, сколько времени прошло, и сколько осталось до утра. Сложно было различить что-то в этой клетке?— Уильям путался даже в том, спал он или бодрствовал. Впрочем, когда в еле заметных лучах какого-то тусклого света (видимо, дело шло уже к утру, и ему оставалось недолго) он заметил её, то понадеялся всей душой, что это какой-то странный сон, хоть и сновидения уже давно к нему не являлись. Лидия Дастин, ещё более бледная, чем при жизни, будто бы прозрачная, стояла, неестественно склонив голову в сторону, и пристально смотрела на Уильяма Хоббса, не произнося при этом ни единого слова. Всё те же черты лица, казалось, не искажённые смертью, те же волосы тускло-рыжего цвета, неаккуратно выбивающиеся из-под чепца на макушке, тот же странный, мало что выражающий взгляд рыбьих бесцветных глаз, та же потрёпанная, не особо аккуратная, но чистая, без пятен крови одежда. Она была как живая, и Хоббс не мог смотреть на неё. Внутри него что-то всё болезненно скручивалось, становилось всё хуже и хуже. Неужели она была права тогда, когда сказала ему про мёртвых??— Что это значит, Лидия? —?слабым голосом проронил он, цепляясь глазами за её мерцающие, будто бы светящиеся в темноте черты. —?Ты умерла, так что ты здесь делаешь? Зачем… Зачем ты явилась ко мне, Лидия? Ответь…То, что по-хорошему, она должна быть для него ?мисс Дастин?, загадочной и неведомой, а не ?Лидией?, ушло на второй план. Правила приличия больше не заботили его?— да и как должны заботить, если он, запертый в каком-то неясном месте, беседует с этим наваждением? Всё стерпится, а такие мелочи уже не важны ни для него, ни, кажется, для неё. Лидия Дастин подошла ближе к нему, присела на корточки, наклонилась?— и теперь он мог вблизи видеть это странное лицо, утратившее почти все краски, но по-прежнему сияющее и ясное?— и заговорила странным, будто бы доносящимся до Уильяма из какого-то потустороннего места, голосом.?— Мистер Хоббс, я же говорила вам, неужели вы забыли? —?прошелестела она. —?Мы не умираем, мы живём и после смерти, просто в несколько иной форме. Мы смотрим на наших знакомых с небес, а некоторые, будучи осведомлёнными в потусторонних искусствах, могут и являться на землю. Ненадолго, мистер Хоббс, я слаба, растворюсь, стоит придти первым часам утра, и никому, кроме вас, меня не увидеть и не услышать.?— Вот как,?— буркнул Уильям, разглядывая её.?— Вы опечалены, мистер Хоббс,?— Лидия наклонила голову и посмотрела ему прямо в глаза,?— не бойтесь смерти, мистер Хоббс. Она всегда приходит и делает всех равными рано или поздно. Смерть освободит вас от горестей.Хоббс молчал. Долго, как казалось ему, обдумывая её слова. А потом медленно кивнул ей и заговорил вновь.?— Скажи мне, ты видела мою семью? —?пробормотал Уильям. Внутри него что-то вновь и вновь ломалось, и его голос едва звучал,?— Эбигейл, моя жена, ей… было всего двадцать восемь, жить и жить. Высокая довольно, темноволосая и смуглая… А мои дочери? Анна, старшая, ей только исполнилось семь, была похожа на Эбигейл… очень рослая для своих лет. И Элис, ей было пять, пошла в мою мать… С длинными светлыми кудрями. Они бы выросли красавицами, Лидия! Они могли бы вырасти и быть счастливы! Лидия, Лидия!Не зная, зачем он это делает, он рванулся вперёд, будто бы надеясь схватить мисс Дастин?— но его рука прошла сквозь бесплотное тело Лидии, а та даже не поменялась в лице, и продолжала смотреть на него каким-то причудливым безучастным взглядом.?— Я не знаю и не искала их, мистер Хоббс,?— сказала она,?— я не всесильна ни там, ни тут. Признаюсь, я не думала даже ни о ком из ныне покойных салемских знакомых. Теперь, верно, уже и не узнаю никогда, что с ними. Простите меня, раз так, мистер Хоббс.?— Зачем ты явилась сюда, Лидия? Что тебе нужно? —?спросил он. —?Почему только сейчас, когда я так близок к смерти??— Я не в силах чего либо предотвратить, мистер Хоббс. Вы ведь и сами догадываетесь об этом.?— А ты догадываешься, что я не об этом тебя спрашиваю.?— Я явилась к вам в трудную минуту лишь чтобы поддержать в эту ночь… Самую длинную в вашей жизни, не правда ли??— Уходи, Лидия, ты издеваешься надо мной. Оставь.И она, решив, видимо, не спорить, встала, прошлась по комнатушке, огляделась вокруг с каким-то недоверием, потом обернулась к нему?— и Уильям в последний раз взглянул на её странные черты, начавшие расплываться во тьме. ?Это так странно, Уильям Хоббс,?— пробормотала она тающим голосом,?— меня ведь убили из-за вас?. А затем она исчезла, и Хоббс вновь оказался один, сидящий на полу в комнате, начавшей заполняться утренним светом. Убили из-за него? Глупости какие. Он никогда не был настолько важным, чтобы из-за него кого-то убивали?— скорее, теперь он умрёт из-за чужих прегрешений. Честности ради, Уильяму теперь уже было всё равно на то, из-за него или нет она погибла, но вот хотелось бы знать, подчинилась ли она его просьбе или же попросту, как сама говорила, ?растворилась, стоило придти первым часам утра?.Хоббс тяжело вздохнул. Пол, на котором он сидел, был жёстким и неудобным, но всяческие удобства и роскоши сейчас не имеют ни малейшего значения. Кому-то, должно быть, и хочется встречать час конца в величественных покоях, но Уильяму? Когда он был помладше, то, может, и мечтал о дворцах, каменьях, богатых нарядах и славе, но эти мысли уже скоро исчезли из его головы. Свою дальнейшую жизнь Уильям проживал спокойно и ровно, с маленькими падениями и взлётами, но, всё же, с хоть какой-то уверенностью в завтрашнем дне. А потом… Всё перевернулось с ног на голову, стало перевранной извращенной версией самого себя. И теперь он сидит тут, ожидая казни. И осталось подождать ещё совсем немного, а затем уже станет ясно, в каком аду и он окажется.***Свет начал забиваться в комнатушку изо всех щелей, и тогда, с чьими-то постепенно приближающимися шагами, Уильям понял, что вот он и был, конец. В нём взыграло последнее упрямство: от смерти он хоть и не спасётся, но выглядеть достойно, показать горожанам, что не страшится того худшего, то с ним могли бы сделать, ещё как можно. Он встал, размял до ужаса затёкшие ноги, поправил по возможности спутанные и грязные космы волос, выпрямил спину и скрестил руки на груди. Не хватает только того, чтобы он начал читать поэмы?— их Хоббс не знал, так как в юности прилежным и любознательным учеником не являлся, а во взрослой жизни ему уже было не до того. А так… право, прелестный романтический образ несгибаемого узника. Только вот жаль, что внутри него всё поломано. Ведьмой ли, собственной глупой неосторожностью, гостеприимностью добрых людей Салема…Кстати, а сколько, интересно, сейчас было времени? Не то, чтобы это было действительно важно, но Уильяму хотелось бы зацепиться хоть за какую-то мелочь, чтобы отвлечься от реальности. Ведь с каждым мигом, приближавшим к нему неизвестность, становилось всё тяжелее и страшнее. Он много перетерпел ужаса, но холод сковал его изнутри, а мысли лихорадочно бродили, то хватаясь за окружение, которое, надо признать, было весьма скудным, то блуждая в прошлых воспоминаниях о счастливой жизни, но всегда неизменно возвращаясь к настоящему. К смерти, вцепившейся в него скрюченными пальцами ведьмы.Звук поворачиваемого в замке ключа, скрип?— и тяжёлая дверь медленно открылась. Комнатушка залилась ярким светом?— видимо, близился уже полдень?— и в комнату, с непроницаемым лицом, зашёл Томас Дэнфорт. Они с Уильямом молча стояли и смотрели друг на друга, может, пару секунд, после чего Дэнфорт чуть отошёл от входа и кивнул. Хоббс обернулся, ещё раз окинул эту комнату взглядом (в нормальном освещении в первый и последний раз, всё же). Раз уж Салем собирается отнять у него весь остаток отмеренной жизни, то и он может, не браня себя за это, отнять ещё хотя бы несколько минут. Просто чтобы свыкнуться. Его пока не тащат никуда силой?— видимо, не настолько дорожат временем, чтобы напрягаться.И он наконец побрёл. Медленно, разглядывая окрестные дома и заборы, улицы и маленькие переулки, цветы, кусты, но не предпринимая никаких попыток к бегству? Сил повторять весь этот ужас снова и снова в нём попросту не было. Уильяму надо всего лишь потерпеть. Ещё немного.***Люди, всё переговаривавшиеся друг с другом, толпились на площади, то и дело толкаясь и выглядывая, чтобы разглядеть, что происходило на площади. Видимо, надеялись увидеть ещё чей-то труп?— какое ведь шоу выходило! А кто-то, может, сам будучи слишком добродетельным, чтобы причинять окружающим вред, втайне желал увидеть тело какого-то своего неприятеля. Просто потому, что было бы неплохо увидеть чью-то смерть. Печально, конечно, но не слишком критично.Уильям посмотрел на Эдварда Бишопа?— тот, конечно, опять был выряжен по последней моде, и Хоббс невольно задался вопросом, а что же мистер Бишоп будет делать, когда у него закончатся красивые костюмы. Никакой уважающий себя джентльмен ведь не позволяет себе одеть на суд Линча один и тот же наряд дважды, а? Уильям хотел было засмеяться Эдварду в лицо, но всё застряло у него в горле. Даже улыбка?— если бы он смог ухмыльнуться?— должно быть, выглядела бы так, будто его перекосило.Они с Эдвардом Бишопом определённо встретились взглядами, и, прежде чем Бишоп успел бы начать свою увлекательную речь про правосудие, убийц (и прочий бред), Уильям махнул у него перед лицом рукой?— тот же жест, что сам Эдвард делал уже не один раз?— и заговорил:?— Мистер Бишоп и прочие горожане! Я прошу вас не начинать весь этот спектакль с правыми и неправыми, а просто покончить со всем этим.?— Вы… —?начал Эдвард Бишоп.?— Хватит,?— прервал его Уильям, даже несколько радуясь выражению на лице Бишопа,?— просто приступайте к делу, господа.И тогда?— уже безо всякий дискуссий и голосований?— его возвели на эшафот и накинули на шею грубую верёвку. Уильям, не представляя себе, что будет дальше, бросил взгляд на округу. На ярко-голубое небо, в котором огнем полыхало солнце.Дело было к полудню.