Часть 1 (1/1)

Как вы, наверное, заметили, у меня есть обыкновение хранить записи о раскрытых делах до той поры, когда их публикация не будет представлять какую-либо опасность для участников описанных событий?— или пока Холмс не предложит мне написать о них.Однако события, произошедшие в Харлстоне?— нечто иное.В то время я опасался даже упоминать об этом деле. Обстоятельства расследования были столь неразрывно связаны с нашими личными обстоятельствами, что я не представлял, как описать этот случай и не выдать нашу тайну. Тогда я подумал, что лучше изложить её в виде истории, рассказанной мне Холмсом, чтобы не выглядеть участником происшедших событий. Мне казалось, что так будет безопаснее. И благоразумнее.И лишь теперь, уже на склоне наших дней, когда Холмс бродит по холмам или исследует то, что выносит на берег прилив, я решил, что могу описать подлинные обстоятельства дела, которое в итоге я назвал ?Обряд дома Месгрейвов?. Для этого у меня есть две причины: во-первых, я смогу снова пройтись по холмам и долинам моей памяти, вспоминая время, которое приобрело безмятежное сияние минувшего теперь, когда мои суставы всё больше слабеют, а бренному телу не угнаться за вдохновенным полётом души.А во-вторых, моим самым заветным желанием было, чтобы в далёком и, надеюсь, прекрасном будущем кто-нибудь нашёл эти записки и с сочувствием прочитал о нас в те времена, когда подобные нам люди, которые всю жизнь любят друг друга, могли бы жить, не боясь осуждения или тюрьмы. Я бы желал, чтобы они узнали правду о том, что случилось во время той судьбоносной поездки в Сассекс?— поездки, изменившей всю нашу жизнь.Когда мы отправились в путь, стоял холодный, промозглый осенний день. В последнее время Холмс беспрерывно занимался расследованиями, и его силы были истощены. Он отчаянно нуждался в передышке, и когда его университетский приятель Реджинальд Месгрейв написал ему, приглашая в своё поместье, я настоял на небольшом отдыхе.В то время мы с Холмсом были друзьями, не больше и не меньше, хотя признаюсь, что в тайных глубинах моего сердца уже неистребимо горело пламя любви, обращая в пепел мою уравновешенность и стойкость. В спокойные минуты, когда мы вдвоём сидели в нашей гостиной,?— я за письменным столом, а он в кресле?— и тиканье часов отсчитывало секунды уютного домашнего времяпровождения, я испытывал спокойное чувство целостности, осознавая, что ничто другое не может его вызвать. Это побуждало меня находить тайную радость в мелочах. Даже такой маленький подарок, как взгляд или улыбка, могли меня согреть, и для меня стало уже привычным жить от одной такой минуты до другой.Например, в то утро, когда мы покинули нашу уютную квартиру на Бейкер-стрит и направились в сырой, насквозь продуваемый ветром Харлстон, мы ехали в двуколке на последнем этапе нашего пути. Утренний воздух был свеж, туман рассеялся, но за городом было гораздо холоднее, чем в Лондоне. Мы сидели, прижавшись друг к другу, чтобы согреться?— Холмс укрылся какой-то потрёпанной шалью, которую нашел под сиденьем?— и говорили о предстоящей поездке, но признаюсь, что большая часть моего внимания была сосредоточена на ощущении его бедра, прижимающегося к моему.Читающий эти строки, возможно, не знаком с моими рассказами, опубликованными в ?Стрэнде?, поэтому может не иметь представления о силе, заключённой в этом бедре, о его длине и изяществе, так что узнайте тот факт, что ноги Холмса были прекрасны. В нём было прекрасно всё. Скорее всего, в то время я недооценивал силу моих чувств к нему. Или, может быть, годы, проведенные вместе, расцвечивают теперь каждый дюйм моих воспоминаний, окрашивая их розовым отблеском романтизма. Я не знаю и не уверен, что это имеет для меня значение.Я хорошо помню, как щёки Холмса раскраснелись от свежего ветра, а когда он говорил, в его глазах появлялся блеск. Было настоящим облегчением видеть его таким бодрым после болезни.—?Месгрейв?— потомок одного из древнейших родов королевства. —?Холмс шевельнулся, и на какое-то время его бедро прижалось к моему ещё плотнее. —?В нашей студенческой среде не особенно любили его, считая гордецом, хотя мне лично всегда казалось, что его высокомерие было напускным, и за ним скрывалась робость и неуверенность в своих силах. Всякий раз, когда я смотрел на его бледное, с резкими чертами лицо и горделивую осанку, мне всегда невольно представлялись серые башенные своды, решетчатые окна и все эти благородные остатки феодальной архитектуры.Я сказал, что если ему не особенно приятен Месгрейв, то не следовало бы принимать его приглашения. Несколько минут мы в шутку пререкались?— это был долгожданный знак, говорящий о том, что Холмс уже не так болен, как может показаться на первый взгляд?— а затем он уперся каблуками в большой дорожный сундук, стоявший у его ног. По его словам, там находились отчёты о его старых делах.На тот момент мы с Холмсом провели вместе уже достаточно времени, и я гордился нашей дружбой. И я почувствовал некоторую обиду оттого, что у моего друга хранились записи о его ранних делах, и он ничего мне об этом не говорил. Даже если он не хотел, чтобы я описал их для печати, мне все же очень хотелось прочитать о них.—?Здесь дело Вамбери, виноторговца, происшествие с одной русской старухой, подробный отчет о кривоногом Риколетти и его ужасной жене, а ещё странная история алюминиевого костыля.—?Алюминиевого костыля?—?Теперь это кажется небольшим recherché*.Следует признаться, что к тому времени, когда мы прибыли на место, я почти забыл о своей обиде. Отчеты! О его ранних делах! И по какой-то причине, известной только самому Холмсу, он скрывал их от меня.Подъехав к замку, мы увидели, что нас встречает худощавый, темноволосый дворецкий Брайтон. Он был точно таким, как его описывал Холмс: школьный учитель без места, с той только разницей, что он оказался несколько старше, чем я ожидал. Он держался почтительно, но чувствовалось, что это качество?— результат сознательных усилий, а не присущая ему черта характера.Месгрейв, однако, произвел вполне благоприятное впечатление. Его глаза были острее и ярче, чем я ожидал, а сам он был немного полнее, чем я успел нарисовать себе в воображении. В очертаниях его тонкого рта было что-то рыбье. Возможно, с годами он изменился. Возможно, Холмс тоже нашел его изменившимся. Во всяком случае, он тепло нас приветствовал, и, казалось, был искренне рад приему гостей. Я был впечатлён, когда узнал, что он является членом Парламента, хотя меня это не удивило. Холмс вполне свободно общался с самыми разными людьми, и для него было вполне обычным делом утром встретиться с представителем высшего общества, а после обеда оказаться в компании мальчишек из ?нерегулярных частей с Бейкер-стрит?. Это практически стало фактом нашей повседневной жизни.(Когда я думаю об этом теперь, то странно, что я вообще уяснил его общественное положение. Полагаю, я могу списать это на самомнение молодости).Холмс оставил меня с нашим багажом в обществе Брайтона, а сам присоединился к своему старому товарищу.—?Мистер Холмс говорил мне, что вы музыкант. Это так? —?спросил я у Брайтона, пытаясь увести его в сторону от разговора о срезе каменной кладки или воспоминаний о годе, когда им пришлось выровнять грунт для клумбы. Полагаю, что мог бы изобразить большую заинтересованность в беседах на эти темы, но позади у меня был длинный день, полный забот о Холмсе и о нашем багаже. Я очень устал.Брайтон кивнул, закладывая руки за спину.—?Да, сэр.—?На каком инструменте вы играете?—?Почти на всех, какие есть в современном оркестре. Мне нравятся все.Мне пришлось собраться с силами, чтобы скептически не закатить глаза.—?Правда?—?Но если настаивать на определённом выборе, то это будет флейта. Однажды мне в руки попала редчайшая флейта-пикколо, которую, полагаю, можно датировать…К счастью, в эту минуту от тени, словно призрак, отделилась фигура служанки, и лицо Брайтона помрачнело.—?В чем дело, Рэчел?Девушка, нахмурившись, отвернулась и пошла прочь.Я с любопытством вгляделся в его лицо, стараясь найти на нём объяснение происшедшему, но оно было непроницаемо. Однако самообладание дворецкого заметно пошатнулось, и вместо того, чтобы продолжать лекцию об истории флейты, он просто велел слугам отнести чемоданы в наши комнаты. Я же остался у крыльца, чтобы расплатиться с возницей, и гадать, куда исчезли Холмс и Месгрейв. __________________Месгрейва я нашел во дворе. Он в задумчивости прохаживался по дорожкам.—?Доктор Уотсон,?— сказал он, кивнув мне. —?Холмса проводили в его комнату. Он, похоже, нездоров?Чтобы не беспокоить его старого друга, я ответил с улыбкой:—?Он немного простыл. К счастью, это заболевание в лёгкой форме.—?Вам лучше знать. Я слышал из надёжного источника, что вы прекрасный врач.Я моргнул от неожиданности:—?О, благодарю.Любопытно, где он мог обо мне слышать? Я считал, что мои профессиональные навыки несколько притупились со времени моего знакомства с Холмсом. В особенности потому, что теперь мне чаще приходилось держать в руке револьвер, чем стетоскоп.—?Позвольте спросить, вы это слышали от моего бывшего пациента?Он приподнял бровь:—?Да ведь я слышал об этом от самого Холмса. Я думал, что это очевидно. —?Он не улыбнулся, но в его глазах блеснул некий огонек. Я предположил, что это могло быть проявлением той неуверенности, о которой говорил Холмс. —?Это была моя попытка пошутить.—?А,?— я посмотрел на него, потом по сторонам, не зная, что сказать. —?Он мне льстит.—?Уверен, что нет.Я поймал взгляд Месгрейва, и его выражение навело меня на мысль, что он явно знал Холмса лучше, чем тот предполагал. Я усмехнулся.—? Нет, не льстит.—?Вам в лицо, конечно же, нет. Это не в его характере. Всё самое важное он держит при себе.—?Странно. Он и о вас говорил что-то подобное.До сих пор не знаю, почему я это сказал. Слова как будто вылетели сами собой, о чём я немедленно пожалел. В ответ я ожидал встретить пронизывающий взгляд, но Месгрейв лишь странно улыбнулся и повёл меня в дом, пробормотав на ходу:—?Что ж, этого следовало ожидать. __________________Я нашёл Холмса на втором этаже, в просторной комнате, где уже был зажжён камин. Он сидел, закутавшись в плед, и смотрел на пляшущие языки огня. Я вошёл без стука и сел на свободный стул.—?Вы поговорили?Холмс наклонил голову, показывая, что услышал, но не оторвал взгляд от огня, и всё, что он сказал в ответ, было лишь тихое:—?Хм…—?Вы поговорили с Месгрейвом?—?Хм?Я вглядывался в его профиль. Он провел рукой по волосам.—?Холмс. Что происходит?Наконец Холмс медленно повернул голову и взглянул на меня так, словно я намекнул, что он сжег любимого щенка Месгрейва.—?Ничего. Почему вы решили, что что-то не так?Я приподнял бровь, не отрывая от него взгляд.Холмс раздражённо вздохнул, приподнялся, но тут же вернулся в кресло, усевшись боком и взметнув на воздух край пледа как крыло большой птицы.—?Не знаю, как я здесь выживу,?— с досадой сказал он, сопроводив свои слова властным жестом.?— Неужели вам так холодно, Холмс? Огонь даёт столько тепла, что нагрелось даже сиденье. В порыве поиска доказательств я встал и сперва приложил ладонь к его лбу, а затем провел ею по его шее от уха до воротника. Кожа Холмса была почти горячей, но ведь он сидел прямо перед камином.Я немедленно прекратил свое обследование, когда Холмс вдруг взглянул на меня со странным, настороженным выражением. Я осознал, что позволяю себе вольность, к тому же слишком интимную, даже учитывая наши отношения. Испарина с его кожи слегка увлажнила мне пальцы, и незаметно вытер их о ткань своих брюк.Холмс продолжал смотреть на меня, даже когда я снова уселся в своё кресло. Я тоже не отрывал от него глаз, но во рту у меня пересохло, и я не нашёлся что сказать. Я снова встал с кресла:—?Когда мы сюда поднимались, Месгрейв упомянул, что ужин подают ровно в семь. Брайтон сердится, если его заставляют ждать. Пожалуйста, будьте готовы к этому времени.Я ожидал, что Холмс что-нибудь ответит, но вместо этого он отвернулся и вновь стал глядеть на пламя в камине. Я вздохнул и выскользнул из комнаты, намереваясь почитать перед ужином. __________________Около семи я постучал в дверь Холмса. Ответом был лишь всплеск воды, поэтому я осмелился войти без приглашения, ожидая увидеть его уже одетым и заканчивающим умываться.Комната была пуста. Мой взгляд упал на дорожный сундук, который послужил нам подставкой для ног в экипаже. Теперь он был открыт, предоставляя своё содержимое взорам любопытных, включая и меня. Следя за дверью ванной, откуда доносился плеск, я пробрался в комнату, чтобы хоть краем глаза посмотреть на эти ценности.Прежде всего я взял в руки свиток бумаг, перевязанных лентой. Меня охватил трепет предвкушения?— ведь я уже довольно долго размышлял о ранних делах моего друга и не раз прибегал к разным ухищрениям, чтобы он рассказал о них. Однако прежде чем приступить к чтению, я бросил взгляд на стоявший рядом маленький столик, и сердце моё упало, а бумаги были забыты: там сгрудились, являя собой печальное зрелище, бутылочка кокаина, резиновый жгут и пустой стеклянный шприц.Я всегда открыто не одобрял методы, при помощи которых Шерлок Холмс разрушал свои разум и тело. Некоторые мои коллеги рекомендовали кокаин как средство от многих заболеваний, это правда, но я бы предпочел, чтобы мой друг нашел иной способ стимулировать свой ум во время перерыва в работе. Холмс был мне слишком дорог, чтобы я допускал по отношению к нему малейшее легкомыслие даже до событий того уикэнда, и я знал, что нарушение работы его ума было одним из его главных кошмаров.Я задавался вопросом, задумывался ли он когда-нибудь о том, что я чувствовал, когда видел, как он обращается со своим гениальным умом, вонзая в него шпоры искусственной стимуляции, доводя до высочайшего напряжения, до мучительной остроты, за которыми следует неизбежное падение в пропасть меланхолии. Сам Холмс говорил, что, приняв кокаин, чувствует себя самим собой более, чем когда либо, но, по правде говоря, в те минуты я его почти не узнавал: это был кто-то другой.И когда Шерлок Холмс исчезал, я тосковал по нему.С глубоким и мучительным чувством печали я встал и выскользнул из комнаты, пока меня не увидел Холмс. Я не хотел снова говорить с ним о кокаине, и мне нужно было немного побыть одному перед ужином. Я должен был собраться с силами: ведь мне предстояло ужинать в обществе ?другого? Шерлока Холмса.