Die Unartigen Kinder (1/1)

Der Teufel ist nicht so schwarz, wie man ihn maltЧёрт не настолько чёрен, как его рисуют/старинная немецкая поговорка, перекочевавшая в русский язык с привнесениемв него глагола ?малевать?, производного от немецкого malen?— ?рисовать?/…и сперва они его только слышат. Это как доносящийся откуда-то извне звон колокольчика?— слабый, будто отдалённый, но очень чистый и нежный звук. Самым смышлёным достаточно уже этого, чтобы начать заливаться нездоровой бледностью и пятиться ближе к камину или печи, под защиту древнейшего оберега жизни, здоровья и комфорта человека?— огня. И это?— первая ошибка. Ибо он огня не боится. Даже кошка знает за собой вину, когда украдёт мясо, а набедокуривший человек тем более?— провинившись, всегда подспудно ожидает разоблачения и наказания, и вот звенит колокольчик. Всего лишь колокольчик, но те, кому случилось проштрафиться, уже понимают: грядёт справедливая кара.По старинному преданию он?— не кто иной, как сын богини Хель, владычицы мира мёртвых. Сейчас доподлинно установить, откуда взялись цепи, равно как и что именно он с ними делает, увы, уже не возможно. Но факты остаются фактами: в легендах его всегда изображали с огромными тяжелыми цепями. Вероятно, их добавление?— это своеобразная попытка ранних христиан ?обуздать Дьявола?. Как будто Сатана для того отказался, во имя своей свободы, от крыльев и места на небесном престоле, уготованного ему как любимейшему сыну своего отца, и для того оставил небеса, чтобы позволить себя ?обуздывать?. Но где вера, а где логика. Несовместимые вещи.Святой Николай для многих народов и стран уже давно стал символом нового года. И с наступлением первых чисел декабря, последнего месяца года, он традиционно появляется в поселениях людей. Ходит между ними, узнаёт, как себя вели в уходящем году детишки. Хороших и послушных награждает подарками, приносит праздничное настроение, радость и веселье в их дома. Но всегда есть и другие дети. Которые вели себя не столь гладко. Которые заслуживают скорее наказания, чем подарка. И к таким детям в эти чудесные рождественские дни может прийти кто-то гораздо более тёмный, озорной и свирепый. Тот, кто обычно скрывается в тени Святого Николая.Это Крампус, демон Рождества, спутник и антипод Святого. Ведь Святой на то и свят, что олицетворяет собой добро и всепрощение. Святой по определению не может карать. Для наказания нужна другая инстанция. И потому, не отставая от Николая, на правах не то его соперника, не то помощника, шествует он. Козлоногий, козлорогий, уродливый и звероподобный, одетый в рваный тулупчик, украшенный цепями с развешенными на них колокольчиками. Он, Крампус, у которого в одной лапе свитка с перечнем всех прегрешений каждого провинившегося, а в другой?— плётка, жестокое пыточное орудие из тринадцати хлёстких хвостов, с железными шипами и когтями. Плётка, которой он безжалостно отходит каждого маленького грешника. И шипы исполосуют кожу в лоскуты, словно острые бритвы вспарывая плоть, а когти?— вопьются глубоко и прочно, срывая эти лоскуты с тела. И никто не вступится за наказуемого, как бы громко он ни орал во всё горло, как бы душераздирающе ни призывал на помощь. Потому что Крампус наказывает только виновных.И если ты взял на себя смелость нарушить правила, пойти против порядка, если тебе захотелось свободы от навязываемых традиций, следования только своим желаниям и своей воле наперекор устоям?— что ж. Будь готов, что возмездие тебя настигнет, и не жди ни от кого защиты. Прозвенит далёкий колокольчик. Процокают раздвоенные копытца. Щёлкнет нервный, гибкий хвост с пушистой кисточкой… и свистнут, вспарывая воздух, тринадцать хвостов самой страшной плётки на свете. Но, иногда, поркой всё не заканчивается. А только начинается. Потому что кроме свитки и плётки, у Крампуса, за плечами, есть ещё и бездонный мешок с завязками. И особо злостных хулиганов и бедокуров Крампус хватает и закидывает в этот мешок. Затягивает шнурок, и… и больше их уже никто и никогда не видит.Так начинались все те сказки, что рассказывались в моём доме под Рождество.Шелленберг умолкает, невидяще глядя перед собой. Обхватывает обеими руками руль, пристроив на него подбородок.—?Я был младшим из семи детей в нашей семье, а значит, мне доставалось всех больше сказок. Таких в том числе. Большей частью таких. Старшие часто рассказывали страшные сказки. Главным персонажем таких страшных историй в декабре всегда становился Крампус.—?Рождественский демон Крампус… —?тихонько, практически себе под нос, мурлычет Люцигер Крампен. —?Это почти как рождественский ангел… —?он ловит косой скептический Шелленбергов взгляд, и со знающим видом кивает:?— Почти как ангел. Только демон. Различия… незначительные. НЕ значимые. Для человека неподкованного, не разбирающегося как в тех, так и в других ?— особенно.Развернувшись вполоборота, наклонившись вперёд, он, почти завороженно слушая, сидит так близко к Шелленбергу, едва ли не вплотную, что о всяких глупостях навроде каких-то там личных границ личного пространства можно смело забыть и забить. За стеклом окошек ?хорьха? вьюжит, метель метёт, мир сжался до размеров уютного и тёплого салона, создавая иллюзию зависания автомобиля в белой пелене, вне пространства и времени. Шелленберг старался не скатиться в состояние расслабленной сонливости, и, чтобы не заснуть, говорил, говорил, говорил. А его новообретённый знакомый внимал рассказу с неподдельным интересом.—?Что же случается дальше? Что по-вашему, он делает с ними? Штурмбаннфюрер. Что с ними? С теми, кто попадает в его мешок? Эти страшные истории рассказывали о том, что происходит потом? Вам это описывали? Вы помните это??Это??..Вальтер Шелленберг, которого уже после его смерти прозовут Злым Сказочником Третьего рейха, вновь саркастически изгибает бровь, не торопясь поворачивая голову к своему спутнику. Козырек фуражки чиркает по чужому козырьку, и Шелленберг автоматически отмечает, что у кого-то тут, похоже, нет понятия даже о самых базовых приличиях.—?Вы помните, штурмбаннфюрер? Нет?—?Не надо по званию,?— по-заученному поправляет Шелленберг почти механически, но на этот раз во фразе больше инициативы и личного желания собственно самого Вальтера Шелленберга, чем паранойи и требований нервно озабоченного Генриха Гиммлера.Он вспоминает. Сейчас. Правда, вспоминается всё не то.1917 год, и удары французской авиации по Саарбрюкену, родному городу. Жуткая, жутейшая, невыносимо холодная зима 1917 года, и непрекращающаяся бомбежка. Тогда холод проник в него, казалось, до костного мозга, и что-то навсегда изменил. С тех пор даже небольшое понижение температуры доставляло сильные болезненные ощущения.Да, вспомнил. Убийственно холодная зима и голод семнадцатого года, конец Великой войны, оккупация, арест отца, послевоенное детство. Великая война больно ударила по их семейству, сделав бедность главной составляющей существования. Переезд в Люксембург, где возвращённый семье Гвидо Шелленберг пытался организовать своим приемлемое содержание за счёт фабрикантского дела. Денег не хватало всё равно. Всем. Везде.Позже эти годы сменились для младшего из семи детей Шелленбергов уже откровенным нищенством студенчества. Потом он вступил в СС. Только потому, что это давало несколько рейхсмарок ежемесячного содержания и позволяло выжить.Чёрная униформа, чёрные ряды бесконечно марширующих, одержимых, как Малебранки, зигующих и присягающих, моя честь?— моя преданность, скованныхчто-то стремительно проносится в голове, какая-то не оформившаяся в конкретный вывод мысль, что-то про оковы, определённо. От которых разве что только Дьявол и свободен, но за ту свободу он дорого заплатил: вырванные с мясом, по-живому, осыпающиеся белоснежными перьями крылья, расколовшиеся в навечном отречении небеса, разверзшаяся бездна преисподней, тьма которой отныне и навсегда поглощает без остаткаи там, наверху, с холодным и равнодушным отчуждением, навечно же потерянныеИнстинкт самосохранения, на протяжении шести лет как гвоздями по живому усердно вбивавший в подкорку правила и принципы выживаемости в родной стране, реагирует на опасную мысль мгновенно. Не дав погнаться за нею, не позволив задержать её, чтобы рассмотреть. Он поскорее отвлекает всё теми же, с детства осевшими в памяти сказками, которые Шелленберг не вспоминал уже чёрт знает как давно.В нынешней среде обитания популярны совсем другие мифы и легенды. Тому же Крампену, наверное, версии реинкарнации Генриха Птицелова во плоти господина рейхсфюрера уже просто-напросто половину мозгов вынесли. Интересно, а зовут ли молодого и бойкого офицера посидеть тесным кружком а-ля рыцари Гроба Господня, на Гиммлеровых сборищах в Вевельсбурге. Хотя этого звать не надо?— этот сам куда захочешь явится, и ещё и непреклонно заявит, что он-то тут был всегда, а вот на вас ещё посмотреть нужно: достойны ли.—?Сказки… рассказывали вечером. У камина, когда темнело. А зимой темнеет рано. Декабрь. Снежная погода всегда запирает детей в доме. И это тяжко. Подвижные, как ртуть, шаловливые, озорные. Один ребёнок способен превратить дом в ад. Семеро… Надо как-то держать в узде. Как-то? Крампус. Кто-нибудь из старших рассказывал, остальныерассевшись кружкомслушали. Крампус, Крампус. Крампус?— демон, который ходит вместе со Святым Николаем. Чёрт и Святой, расхаживающие вместе, разве не странная пара? Один награждает хороших детей, другой наказывает плохих. Такое…равновесие.—?Правильно. Так и полагается. Равновесие?— базис мироздания. Фундамент мироустройства.Шелленберг смотрит на белый танец за окном, где погода слегка успокаивается. Белая падована множества снежинок. Снег падает медленно, тягуче, плавно. Большими, крупными хлопьями. Красиво. Как на Рожде… А. Ну да. Сочельник же, точно.—?Это больное равновесие.—?Что, больное? —?Люцигер Крампен пожимает плечами. —?Извечный баланс добра и зла. Равные друг другу силы. Нет. Считающиеся равными. Скорее всего, нет. Но узнать можно только проверив в действии. Что может стоить существования всего мира. В этом и смысл. Ради сохранения мира сохраняется паритет. Хотя всё равно, каждому, когда наступает время, приходится выбирать одну из сторон. Либо ты за добро, либо… либо против. Основа основ любой мифологии или религии.?— Ну вам-то, несомненно, всё об этом известно,?— соглашается Шелленберг, позволяя своему негромкому и мягкому голосу упасть уже и вовсе до шёпота. —?Признавайтесь, Крампен, что там у вас в вашем ежедневном наборе обязательных дел, ангеловедение и демонология?—?Практически. Ежедневная рутина, так. Но это не настолько увлекательно, как может показаться. Средневековые трактаты и многотомные труды одержимых сим предметом великих мертвецов прошлого очень тяжело пытаться осилить на исходе первой половины двадцатого века. Сопротивляется сам мозг, само современное сознание. А вот в форме сказок подобное впитывается как дождевая вода иссохшей почвой.Шелленберг никогда не отличался повышенной тактильностью, напротив, по возможности старался избежать касаний посторонних людей. Особенно незнакомых. Люцигера Крампена он именно что знать не знал до сегодняшнего утра, но почему-то его присутствие во святая святых?— салоне обожаемого ?хорьха??— Шелленберга не только не раздражает, но и не напрягает. Возможно, даже расслабляет, и усталость играет в этом определённо не главную роль.Крампен абсолютно точно использует на нём дежурную методику отдела А. Шелленберг слышит её в своеобразно построенных фразах (и беззастенчиво зеркалит, составляя собственные высказывания по тому же, интуитивно улавливаемому им лекалу), видит её в прозрачном взгляде сияющих детском восторгом ярко-голубых глаз, чувствует её в прикосновениях. Хоть в салоне и достаточно места для двоих, чтобы не мешаться друг другу (а когда Шелленберг ездит на ?хорьхе? вместе с Мюллером, салон и вовсе будто становится в десять раз шире, и Шелленберг оказывается на одном его конце, а Мюллер?— на другом), они едва не соприкасаются лицами и уж точно соприкасаются плечами, руками, боками. И это не доставляет проблем. Шелленбергу. А уж офицеры специальных отделов, работающие лично на господина рейхсфюрера, что очевидно, и вовсе не заморачиваются неуместными предрассудками и какими-то там глупыми снобскими нормами поведения. Как минимум, некоторые из таковых офицеров.—?О чём вы думаете?Шелленберг встряхнулся. ?Я не думаю, оберштурмфюрер, я просто задремал от усталости, двух бессонных ночей, и тепла, в котором я наконец-то отогрелся, намёрзнувшись ранее… но всего этого я вам не скажу?, улыбнулся:—?Мои мысли не пользуются популярностью, оберштурмфюрер.—?Да что вы. Неужели нет?—?Неужели. Да. Они бы никогда не нашли успеха и поддержки у масс. Мои личные мысли.Поэтому приходится довольствоваться поддержкой Гиммлера или Гейдриха, а фавор?— оно дело такое, ненадёжное.—?Тем интереснее было бы приобщиться.—?Зачем бы вам это?—?Непопулярные мысли? Разбавляет статистику. Позволяет определить радиус разброса.—?В этом есть практическая польза?—?Ну разумеется. Я хочу знать, как далеко я могу закидывать удочку.—?Смотря что рассчитываете поймать.—?Я всегда лишь ловец душ человеческих.Шелленберг тихо смеётся. Не смешно ни разу, но он выигрывает себе несколько секунд. И все эти несколько секунд почти физически ощущает, как невидимые микробуравчики настойчиво пытаются пробуриться в его мозг.—?Душ ловец? Не Иисус ли считал себя таковым? —?отбивает он очередную атаку.—?О. Иисус? Неважно, кем себя считал он, ещё более неважно, кем он был на самом деле.Крампен, судя по тому, как счастливо сияют его глаза, прекрасно понимает, что собеседник считал в его действиях и поведении попытки манипулирования сознанием. Шелленберг запоздало вдруг соображает, что непосредственно манипулировать-то им никто, возможно, и не собирался. Вполне вероятно, что это Крампен просто так представился ему, в своей собственной оригинальной манере. Обозначил своё присутствие. А может это вообще просто его способ взаимодействия с миром.Ещё занятнее, если Люцигер Крампен вообще ни о чём таком ни сном ни духом. А просто голодный и вымотанный Шелленберг с его нарушенным восприятием реальности сам себе на ровном месте придумывает инфернальности и додумывает мотивы и намеренности обычному кабинетному псевдоучёному. Отто Ранземля ему пухомбеззлобный был человектоже умел произвести такое впечатление?поначалу?— пока ограничивал свою речь такими же туманно-расплывчатыми и хитровыебанно построенными нескляженными конструкциями. Но, стоило ему лишь немного освоиться в новом окружении, он тут же с явным облегчением выходил из образа адепта мистических верований и переходил в привычный модус учёного-исследователя, с азартом и вполне подкованно излагая теорию за теорией, отчего лицо Генриха Гиммлера светлело и где-то периодически местами становилось даже почти привлекательным, а лицо Гейдриха в свою очередь приобретало страдальческое выражение.Ран не то время выбрал, чтобы всплыть непрошеным воспоминанием, думает Шелленберг. Но да.Редкого ума и потрясающей уверенности в собственной неуязвимости и неприкосновенности Отто Ран, наивно полагавший, что выйдя и из СС и из Аненербэ, сможет просто продолжать научные изыскания в экспедициях и поездках, не мешая науку с идеологией власти. Итогом этого рокового предположения Рана стала его гибель в ущелье, в Альпах, где он в одиночку отважно лазал по склонам в поисках очередного Грааля/входа в Шамбалу/следов древних ариев/неведомого, и, вероятнее всего, никогда не существовавшего артефакта.Шелленбергу было почти жаль.Идеи нацизма были чужды Отто Рану более, чем полностью, СС для него всегда были лишь хозблоком, где раздавали лопаты всем желавшим докопаться до истины.?Чего такой угрюмый, Вальтер?!??— поддразнил Гейдрих, когда Шелленберг закончил в его присутствии печатать отчёт под занудную и сухую диктовку Мюллера, с заключением о самоубийстве Отто Рана через принятие цианистого калия. Шелленберг воззрился на любимого шефа с нескрываемым укором, а Гейдрих принялся так хохотать, что в итоге просто свалился на диван и продолжил ржать уже лёжа, а Мюллер, с неодобрением посматривая в сторону Шелленберга, пространно высказался вникуда на тему невыносимости ?этих чёртовых интеллигентов, которых всех давно стоило бы перевешать??— отчего начавший было к тому времени утихать Гейдрих впал в новый приступ хохота. ?Ей-богу,?— отсмеявшись, с трудом выговорил он,?— ей-богу, Вальтер, ну только не говорите, что вы серьёзно считаете хоть сколько-нибудь ценным все эти Люциферовы дворы и Крестовые походы?.?Крестовый поход против Грааля?, писанный Раном в те годы, когда юный студент-пока-ещё-медик Вальтер Шелленберг бодро шинковал скальпелем трупы в мертвецкой Боннского университета, тем не менее, обретёт позже свою порцию признания и славы. Сперва роман Рана ляжет в основу типичного образца альтернативной истории и эзотерики на тему взаимоотношений Иисуса Христа и Марии Магдалины?— творение Майкла Бейджента, Ричарда Ли и Генри Линкольна ?Святая Кровь и Святой Грааль?. Ещё позже, в двадцать первом веке, когда уже сами Гейдрих, Мюллер и Шелленберг станут мифом, а Отто Рана будут помнить лишь отдельные увлекающиеся темой, эти самые рановские изыскания с Люциферовыми Граалями, изложенные в трудах Бейджента, Ли и Линкольна, использует один предприимчивый американец с бойким воображением. И вдохновенно накатает романец под ярким названием ?Код да Винчи?.—?Ещё занятнее, кем его считают наши с вами современники,?— ненавязчиво рентгеноскопируя Шелленберга взглядом, беспечно продолжает Крампен, и Шелленбергу требуется усилие, чтобы понять, о ком идёт речь: бледный призрак злополучного Рана, улыбающегося по-обычному смущённо и чуть виновато, отвлекая внимание, немым упрёком повис на периферии сознания, взывая к Шелленберговой совести, которая была насильственно умерщвлена ещё в начале тридцатых годов. —?Я про Иисуса, штурмбаннфюрер. Не важно, кем он был, и кем его считали. Важнее, кем его воспринимают наши с вами современники.—?Кем же?—?Полагаю, тем, чьё рождение завтра готовится отпраздновать католический мир.—?Сыном божьим? Уж не считаете ли вы и себя таковым, представляясь ловцом душ человеческих?—?Ммммм, не-а. Нет. Мы с Ним находимся в связи иного рода.—?В связи, с Ним? И как, приятно ощущать себя роднёй богу?—?Вы мне скажите.—?Я-то почему?—?Ну вы же тоже.—?Я тоже?— что?—?Ну как. Родня же. Ведь ?по образу и подобию? вроде официально ещё не отменяли.—?Разве нет?—?А разве да? Или вы о той остроумной теории, согласно которой однажды какая-то особо сообразительная обезьяна соскочила с ветки на землю, схватила палку, и огрела ею изо всех сил мирно спящего неподалёку саблезубого тигра?—?Она это сделала?—?По мнению одного английского фантазёра.—?И как он обосновал её мотивы?—?Ну он не Генрих Мюллер, чтобы глубоко копать с мотивами. Тигр проснулся обозлённый, полез на дерево и передавил всех прочих обезьян, пока зачинщица с палкой приплясывала в безопасности, а когда он нажрался и свалил, всё дерево и все древесные плоды достались ей одной. Обезьян было тогда много, пищи мало, обезьяна с палкой в одиночку смогла прокормиться с одного дерева, не отправляясь на поиски новых деревьев, и не подвергая риску свою жизнь. В таких вольготных условиях она значительно развилась физически, и, достигнув половозрелости, спарилась с другой обезьяной, прискакавшей посмотреть что тут и как. Эта обезьяна тоже, по чужому примеру, взяла палку. И стала разбивать ей скорлупу орехов. А детёныш этих обезьян такой палкой разбивал особо вкусный орех, потом рыхлил землю, закапывал ядро, и выращивал целое дерево особо вкусных орехов. А, а, и той же палкой отгонял от дерева своих более туповатых соплеменников. А в перерывах ходил колотить ею тигра. Пока не отвадил его от своей рощи навсегда.—?Я сейчас заплачу от горя, что не вы вели у меня историю, но… но что вы несёте, Крампен?!—?Это не я несу, а один бородатый нигилист.—?Вы про Дарвина?—?Нет, я про содержанку Энгельса.—?Вы можете написать второй Двор Люцифера, втроём, бородатые содержанка и нигилист будут участвовать ментально, а вы во плоти?— рейхсфюрер практикует подобное, он поделится с вами секретами спиритических сеансов и общения с миром мёртвых, если вы не будете оповещать о своих конечных целях. За это время официальная на уровне государства версия о происхождении человека обретёт поддержку на законодательной основе, и труд вашего тройственного союза будет объявлен преступным.—?Либо переживёт режим и станет фундаментом новой религии.?Злой сказочник? Вальтер Шелленберг смеётся почти обескураженно. Он не знает, что из всего этого вынес Люцигер Крампен о нём, но сам он приходит к выводу, что терпеть в своей близости Крампена не настолько уж и ужасно. Кажется, в салоне от него даже теплее на несколько градусов. От присутствия Мюллера, например, всегда только холоднее становилось, да ещё и в боку колоть начинало.И вообще Крампен, полностью оправдывая своё имя, на каком-то сверхсенситивном уровне ощущается как источник почти белого, яркого света.?Как будто Шелленберг находится рядом с очень мощной лампой, или маяком. Даже первое впечатление?— когда пару часов назад Шелленберг увидел Крампена, идущего к нему сквозь вьюживший снег?— было именно таким. Сказочный зимний дворец и рождественский ангел, вокруг которого разливалось волшебным светом сказочное же сияние. Хотя это было лишь именно что только первое впечатление. И, как это зачастую бывает с первым впечатлением, оно конечно же оказалось ошибочным.***Королевство Риббентропа выглядело, как и положено, по-королевски. И располагалось соответствующе.Политические переменные страны эволюционировали, тасовалось руководство, но МИД?— и Кайзеровской Германии, и Веймарской республики, и Германии эпохи национал-социализма?— всегда, и при любом режиме находился по этому адресу, в помещениях старого дворца на Вильгельмштрассе 76.Буквально несколько дней назад Шелленберг был здесь с Мюллером?— Гейдрих отправил на улаживание унылых дежурных вопросов с замом Риббентропа.Сотрудники СД, несмотря на яростное сопротивление Риббентропа, были понатыканы по посольствам в десятках стран, и, шпионя и донося своему начальству на ближайшее окружение?— то есть, на сотрудников этих посольств, с детской непосредственностью использовали каналы дипломатической почты для своих ябед. Это было очень удобно, надёжно, и даже не лишено тонкой иронии?— против Риббентропа и его людей работала их собственная система сообщения. Однажды кто-то где-то в конце концов совсем потерял всякий стыд и осторожность, повысив градус допустимой небрежности в работе. Оскорблённый в лучших чувствах Риббентроп тут же побежал жаловаться на Гейдриха Гиммлеру, который не понял, что ему негодуют, а не хвалят, и самодовольно подтвердил, что, мол, да-да, нашим парням палец в рот не клади?— оттяпают всю руку, а то и обе, и, может, ещё и к ногам примерятся. Взбешённый, Риббентроп пригрозил, что обратится к фюреру, и тут уже в свою очередь оскорбился Гиммлер. И нажаловался на Риббентропа Гейдриху. Гейдрих с присущим ему не всегда добрым юмором высказался, что Риббентропа бы уже давно отравили бы, живи они все в эпоху Медичей, Гиммлер погрузился в заинтересованное обдумывание этого суждения, а Гейдрих поперхнулся, и торопливо заверил, что разрешит конфликт не обостряя.Собственно, изначально глава РСХА отправлял с дипломатической миссией только Мюллера, служба которого была неподнадзорна административным судам, используемым обычно для обжалования действий государственных органов, и, вместе с тем, обладала правом превентивного ареста?— заключения в тюрьму или концентрационный лагерь без судебного решения. Деятельность многих отделов Четвёртого управления, например, А2, C1, D3 или того же отдела Е так или иначе затрагивала отношения с иностранными государствами, одновременно в обязанности гестапо входило и наблюдение за ?своими??— членами НСДАП, что превращало тайную полицию в организацию, имевшую на всё и благословение, и?— заранее?— индульгенцию. Мюллеру было не привыкать выступать со своим ведомством и как средство торга, и как жупел в одном флаконе, тонкость была лишь в соблюдении пропорций между угрозами и обещанием содействия. А гестапо-мельник был склонен к перегибам, причём не в пользу второго.Поэтому, попиликав на скрипке, поплакав, покурив и повзвешивав, Гейдрих рассудил, что резкий, желчный, негибкий и сухой как канцелярская бумажка, пролежавшая в архивной папке четверть века, Мюллер с большой долей вероятности запорет всё дело. Нагрубит, запугает мирного чиновника, и ещё больше испортит Управлению отношения с ведомством Риббентропа, а последнему даст повод ненавидеть Гейдриха со всей его структурой госбезопасности ещё сильнее.И со своей обычной непосредственностью Гейдрих прямо посреди оперативных разработок и в разгар разворачивания новой агентурной сети выдернул из гущи мероприятий и придал Мюллеру в качестве стратегического вооружения обаятельного и дипломатичного начальника отдела Е?— контрразведки. Оный обаятельный начальник и оный Мюллер, естественно, были взаимно НЕ в восторге. Давно и прочно укрепившийся во мнении, что жизнь человеческая?— одно сплошное преодоление, борьба и постоянное испытание на прочность, Мюллер сдержанно яволькнул, и, сославшись на завал неотложных дел, укатил в родные подвалы разбавить печаль дня коньяком и допросом пленных англичан. ?Не благодарите?, процедил надувшийся, как мышь на крупу, Гейдрих, недовольно глядя на Шелленберга, и тот, спохватившись, горячо и воодушевлённо выражал радость и прижимал руки к сердцу до тех пор, пока Гейдриху не надоели эти лицедейства, и он его не выгнал.Совместная миссия в МИД прошла в обстановке напряжённой отчуждённости.Всю дорогу, пока ехали вдвоём на шелленберговском ?хорьхе?, Мюллер подробно и крайне нудно подсчитывал вслух (с бухгалтерской точностью, до рейхсмарки) заработки подчинённого: включая в свой учёт все начисления по его жалованию и суммы премиальных выплат. А также?— ровно с той же точностью?— подсчитывал стоимость Шелленбергова уровня жизни: его буржуйского парфюма, его буржуйских костюмов, его буржуйского автомобиля, и буржуйского бензина для буржуйского автомобиля, буржуйского кофе, которым Шелленберг однажды имел несчастье угостить начальство после совместно проведённой на ногах (точнее на колёсах) ночи, и прочая, и прочая. И, даже не пытаясь выглядеть убедительным, Мюллер деланно удивлялся что?— как так!.. расходы герра Шелленберга значительно превосходят доходы!.. И как это герру Шелленбергу только удаётся такое?!.. Слышите, Шелленберг, ну-ка прекращайте игнорировать начальника, когда он к вам обращается, и колитесь уже, кто вас содержит, только на этот раз придумайте что-то поубедительнее байки про американского шпиона, а то ведь и правда?— надоест мне быть добрым, и поверю. Шелленберг задорно отбивался полуготическими рассказками про французских графинь и итальянских княгинь, и даже принуждал себя смеяться, но психологически ему было тяжело выдержать этот прессинг в замкнутом пространстве, разделённом на них двоих.Так что когда они наконец входили в здание МИДа герр Шелленберг уже был в состоянии менее обаятельном и дипломатичном, чем обычно. Тем не менее, ему удалось собрать себя и своё самообладание в кучку, обворожить министерского служащего, добиться от него нужного содействия, а заодно обзавестись ещё одной полезной связью?— новый риббентроповский зам очень долго держал на прощание ладонь Шелленберга в своих руках, не выказывая никакого желания отпускать её и его, и восторженно распинался на тему того, как несказанно рад знакомству с таким умным, вежливым и скромным молодым человеком.Чтобы указанный молодой человек не слишком радовался и не занимался самовознесением, будучи окрылённым собственными псевдоуспехами, дальновидный Мюллер потом в машине равнодушно заметил, что мидовский чинуша очень сильно не по женщинам, а Шелленберг, похоже, просто оказался в его вкусе.?Помяните моё слово,?— неприязненно добавил Мюллер (и впоследствии оказался прав),?— он уже завтра начнёт вам названивать и зазывать попить кофе. Возможно, сразу в приватной обстановке его загородного дома. Под предлогом прослушивания французских пластинок и просмотра английских детективов, ну или чем там обычно интеллигенция вроде вас предпочитает себя развлекать?.?Ревнуйте молча, оберфюрер??— Шелленберг едва успел перехватить эти опасные слова и запихать себе назад в глотку до того как они прозвучали.В рождественский сочельник 1939 года дворец, после недавно завершенного косметического ремонта, смотрелся почти по-праздничному торжественно и внушительно. Обычно рядом выстраивались в шеренгу десятки автомобилей?— впрочем, как и у остальных ведомственных имперских учреждений на улице, подъезжали и отъезжали всё новые люди, иногда слышалась иностранная речь, но сегодня, по причине выходного дня, наплыва посетителей не наблюдалось. Шёл густой снег крупными хлопьями, и дворец словно плыл, парил в морозном декабрьском воздухе в этой белой мгле, оторвавшись от грешной земли и намекая, что не имеет отношения к творящимся на ней безобразиям.Огромные и красивые, двух одинаковых не сыщешь, снежинки плавно пикировали на чёрное сукно униформы, сотворённой талантом Дибича-Хека под маркой Хуго Босса. Пикировали, замирали на мгновение, и медленно таяли, бесследно исчезая, поглощенные этой чернотой. Хозяин униформы тоже словно парил в ореоле яркого света над дорожным покрытием, в этой дивной, истинно рождественской метели, и был невыносимо похож на настоящего ангела. Вот только ангелы в окружении Генриха Гиммлера никогда не прописывались. Они бы там просто не выжили.Люцигер Крампен выглядел вызывающе юным. Очень светлым, очень голубоглазым, очень располагающим по внешности. Создавалось впечатление, что он едва ли не на десяток лет моложе заявленного в его досье возраста. Впрочем, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, за что он был выбран рейхсфюрером в доверенные лица. В личной системе мер и весов Генриха Гиммлера внешность?— арийская внешность?— была если не главным, то одним из основных критериев оценки человека. А иногда ещё извиняющим или смягчающим вину обстоятельством, если рейхсфюрер рассматривал какое-либо дело, требующее наказания. И счастливые обладатели светлых глаз и волос всегда могли рассчитывать на снисхождение не чуждого сентиментальности Знаменосца Чёрного Ордена. В своём окружении Гиммлер также стремился повысить процент явных носителей генов нордической расы, и однажды, выпив лишнего с Гейдрихом, Шелленберг осмелился опасно пошутить, спросив, не стоит ли осветлить волосы, дабы вызывать у Гиммлера большее доверие и расположение. Гейдрих покровительственно похлопал подчинённого по плечу, и заверил, что Шелленберг, с его-то способностями и рвением, заслужит доверие быстрее и надёжнее, чем кто-то другой?— блондинистостью. После чего добавил с присущей ему в отношении любимого Вальтера бесцеремонностью ?кроме того, всё равно вы с вашими телосложением и ростом не тянете на истинного арийца в понимании рейхсфюрера?.Люцигер Крампен, очевидно, тянул.Его лицо было столь невинным и открытым, почти детски-наивным, что Шеллеберг даже мельком подумал, не является ли офицер Гиммлера, в столь юном возрасте уже посвящённый в тайные круги и оккультные дела рейхсфюрера, скрытым садистом. Или маньяком.Подумал, и тут же пригасил свою фантазию. Привычно скрывая и интерес, и собственные мысли за завесой из доброжелательной мины и должной вызвать расположение приятной улыбки. Пробежался глазами по чужой форме?— дежурно огорчившись вскользь, что сидит куда как ладней, чем у него самого, первым протянул ладонь:—?Здравствуйте, весьма рад знакомству, обершту… —?но завершить своё неуставное приветствие не успел, потому что Люцигер Крампен сделал стремительное движение вперёд.И сразу стало видно, что мистическое свечение вокруг него?— это слепящие фары автомобиля, силуэт которого не просматривался ранее, заслонённый фигурой Крампена и закамуфлированный метущим снегом. А ещё этот автомобиль приближался. На угрожающей скорости.В долю секунды Люцигер Крампен преодолел разделяющее его с начальником контрразведки пространство, на ходу энергично встряхнул протянутую ему руку, и, не выпуская её и не останавливаясь, потащил оторопевшего Шелленберга за собой, буквально проорав ему в лицо:—?Весьма, ага! ?Хорьх? вон тот ведь ваш?! Тогда ходу, ходу, штурмбаннфюрер, рвём когти, и живо!Инстинкты сработали раньше мозга, и Шелленберг обнаружил себя сначала прытко несущимся за продолжившим тащить его Крампеном, потом?— прыгающим за руль ?хорьха?, потом?— срывающимся с места под взвизг ?хорьховых? шин, Крампен, упав на пассажирское сиденье рядом, извернувшись немыслимым для человеческой анатомии образом, смотрел назад, и, азартно барабаня по спинке сиденья, вопил:—?Гони, гони, гони, гони!Инстинкты снова работали за соображалку. Чужой автомобиль перескочил через бровку, срезая угол по тротуару (и те самые инстинкты зловеще принялись завывать, что люди с добрыми намерениями и являющиеся законопослушными гражданами так не ездят, не ездят!), и Шелленберг вдавил педаль газа в пол, уносясь прочь со скоростью, тоже намекающей на свободные отношения с законами.Если тебя догоняют?— ты убегаешь. Чисто рефлекс, не более.—?Давайте, давайте,?— орал Крампен подбадривающе,?— нужно оторваться, у них движок дохловат, они скоро отвалятся, нам всего-то минут пять продержаться!Шелленберг почти непроизвольно тоже перешёл на ор:—?Что за типы там на ?опеле? у нас на хвосте?! Это ваши что ли? Крампен?!—?Крампен, Крампен! —?подтвердил новый знакомый, не сбавляя громкости, вероятно, в его ведомстве учили отвечать только на один из трёх задаваемых вопросов, причём на тот, ответ на который был и так очевиден. —?А вы?— Шелленберг! Не помните меня? Август, аэропорт, рейхсфюрер встречал нас по возвращению из тибетской экспедиции!Ну допустим. Шелленбергу даже начало казаться, что он вспоминает Крампена?— одного из той толпы, что он для себя определял как ?гиммлеровские одержимые?. Заросший бородой по самые брови Эрнст Шефер, раскопавший в Гималаях не то последнее пристанище древних лемурийцев, не то кости древних же ариев (или то, что за таковые при известном желании можно было принять), сверкая глазами, приветствовал рейхсфюрера первым, за ним было ещё несколько человек, и да, Крампен вполне мог быть среди них?— одетые в песочного цвета костюмы люди, больше похожие на егерей или археологов, чем на офицеров СС. Что ж, если он регулярно катался в тибетские поисковые туры, причины его приближённости к Гиммлеру становятся ещё яснее.—?Жмите же, жмите, штурмбаннфюрер, не время соблюдать скоростной режим! —?взвыл, вновь оглянувшись на не отстающий автомобиль, Крампен.Шелленберг вообще-то меньше всего занимался тем, что соблюдал скоростной режим, и жал, как мог. Вот только чёртовы преследователи на опеле гнали совсем не с опельской прытью.—?Кого вы приволокли с собой?! —?снова проорал он, начиная уже без шуток подозревать, что на хвосте у них повис неведомым образом замаскированный под ?опель? ?мерседес-бенц?, а то и вовсе ?майбах?.—?Почему и зачем за нами гонятся?! Кто в той машине вообще?!—?Риббентропа люди,?— проорал в ответ Крампен,?— что-то вроде его внутренней СБ!Ага, значит, всё-таки и правда учили. Ладно, способный ученик, как ты будешь выкручиваться, если задают всего один вопрос?!—?Почему они гонятся за вами?Крампен закатил глаза:—?Ох, ну умыкнул я у одного из риббентроповских замов папку во время рандеву, а зачем он назвал её ?Геббельс??!Кажется, никогда не матерившийся Шелленберг сказал какие-то слова из не своего лексикона: Крампен немного поутих, хотя и явно не смутился, кашлянул:—?А что это мы всё орём и орём,?— наигранно удивился он, и, поскольку Шелленберг продолжал взирать на него откровенно обвиняюще, перешёл к защите:?— Не смотрите на меня так! Я предварительно перед этой встречей выдержал целый час речей от самого Риббентропа! Вы хоть представляете себе, что это такое?!—?Представляю.—?А представляете, что это такое с утра спозаранку?!—?Да, и с утра это ещё ничего. По сравнению с ночью. И после двух суток на ногах.—?О, гарантирую, мне тоже нелегко пришлось. Этот человек даже в последнюю минуту жизни на эшафоте, уворачиваясь от палача, будет пытаться толкнуть речь попафосней и подлинней. Он одновременно терзался от любопытства, от раздражения, и от желания произвести на меня неизгладимое впечатление.—?Произвёл?—?Да. Не то, на которое очевидно рассчитывал. Совсем не то. Хотя он безусловно занятный тип. Хотя история с тёткой, усыновившей его, когда он был уже взрослым зрелым человеком?— чтобы он мог добавить к своей фамилии приставку ?фон??— меня всё равно дико веселит.Разогнавшийся, как гоночный болид, ?хорьх? вылетел на перекресток с Унтер-ден-Линден?— бульваром ?под липами?, одной из самых известных и элегантных берлинских улиц, автомобиль погони лихо вывернул следом. И?— увы?— Шелленберг не смог не обратить внимания, что в поворот преследователи вписались на полной скорости тоже совсем не по-опельски. Проносясь под светофором с включённым красным, Шелленберг постарался воссоздать на лице выражение, максимально приближённое к ?Мюллер классический, 1 шт.?, и шагнувший было, грозно нахмурившись и заиграв дубинкой постовой полицейский, узнав и броскую известную всем форму, и типичную физиономию, видневшуюся из-за руля, благоразумно вернулся на своё место. Он, правда, дёрнулся было, когда следом за Шелленбергом на тот же бескомпромиссно красный пропилил фальшивый ?опель?, но уже не успевал остановить его, и лишь раздосадованно махнул рукой, вероятно, примирившись тем, что счёл двух психопатов служебным тандемом.У Бранденбургских ворот Шелленберг впрыгнул на газон к липам, аллеи которых культивировались здесь уже триста лет как, ещё со времён Фридриха Первого. Впрыгнул чисто просто чтобы убедиться в адекватности преследования. Убедился, что таковая отсутствует, промчался, выписывая между вековыми стволами огромных деревьев ?змейку?, как на обучении (только на курсах вождения это не приходилось делать на скорости по снежной целине), забросал летящим из-под колёс снегом лобовушку ?опеля?, без особого напряга с педантичной аккуратностью повторяющего его ?змейку?, невзирая на рост сугроба на капоте и крохотный размер окошка, которое только и смог обеспечить натужно работающий, но не рассчитанный на такой слой снега стеклоочиститель.Спрыгнув снова на дорогу, и с расчётом выбрав место перед самым парапетом, Шелленберг злорадно засмеялся, когда последовавший за ним автомобиль, практически лишённый обзора, снёс при таком же прыжке секцию решётки. Впрочем, остановиться и смести сугроб, нанесённый из-под хорьховых колёс это преследователей не заставило, что сподвигло Шелленберга сминусовать ещё пятьдесят очков с их адекватности (опасно приближающейся уже к уровню ?маньяк в период обострения?).Восемь цилиндров, напомнил себе Шелленберг, восемь. Что бы там ни стояло под капотом у этого псевдо-опеля. ?Хорьх? тоже вспомнил про свои восемь цилиндров и до самого Рейхстага летел со скоростью мессершмитта ?Цезарь?.К огорчению Шелленберга, опель весьма успешно притворялся мессершмиттом ?Эмиль?.—?Крампен, пять минут уже пять раз как прошли,?— мрачно проговорил Шелленберг, глядя в зеркале на и не думавший отставать автомобиль,?— вам не кажется, что ваш прогноз насчёт слабоватости их двигателя был несколько излишне оптимистичным?!—?Оу… ну, ээээ… —?Крампен оглянулся, сдвинул фуражку на затылок, помассировал висок, констатировав:?—?Погорячился, да. Может, я пытался придать вам уверенности в себе? —?предложил он.Шелленберг отчётливо скрипнул зубами.—?Вам удалось,?— кротко отозвался он, и Крампен попасмурнел.—?Ну, штурмбаннфюрер, мы вот-вот начнём отрываться от них! —?с напускной убеждённостью заявил он.—?Возможно. Если б у их ?опеля?… кажется, это ?капитен?… был и правда слабоватый двигатель. Вот только он, похоже, мало что ни в каком месте не слабоватый, он ещё и, вполне возможно, модифицированный.—?Ну я конечно не такой эксперт в моторах, как вы, но если вы говорите, что он модденный, значит, так оно и есть,?— покладисто согласился Крампен, у которого даже не достало совести хотя бы постараться изобразить виноватость, и Шелленберг на секунду испытал желание его придушить. Или выбросить из своей машины. Предварительно отобрав папку с…На следующей секунде его посетила мысль, от которой бросило в жар, а потом зазнобило: ситуация очень напоминала махровую провокацию, чтобы окончательно разосрать Гейдриха с Риббентропом. Или с Геббельсом. Это ещё причём оптимистичные варианты, это ещё в лучшем случае. В худшем?— это могла быть провокация самого Гейдриха, впавшего в очередной приступ паранойи и решившего сработать на опережение и устранить утомившего его слишком резвого протеже.—?Что в папке? —?спросил он отрывисто. —?И не надейтесь, что я хуже соображаю, вынужденный концентрироваться на дороге. Я умею совмещать, так что способен уловить, если вздумаете врать.Врал здесь пока что только сам Шелленберг: на самом деле он не мог сосредоточиться для логических построений?— всё внимание и ресурсы уходили по целевому назначению именно в то, чтобы удерживать автомобиль в управлении. ?Хорьх? был брутальным товарищем, и всегда, с первого дня покупки, считал что именно он является альфой в их с Шелленбергом тандеме.—?Ну, как сказать… —?Крампен задумался, и глаза его плутовато рыскнули.Чисто как у беса.—?Честно,?— посоветовал Шелленберг, сам довольно абстрактно представляющий значение данного слова.—?Ох, ну там просто списки бывающих в доме Геббельса иностранцев, с датами, и прилагающимися списками других гостей, бывших в те же дни! —?Крампен немного обиженно поджал губы. —?Вообще именно эта информация и была целью моего сегодняшнего визита, ну раз уж мне пожадничали дать её добровольно, я воспользовался возможностью добыть её самостоятельно. Не вижу причин стыдиться.—?Да что уж тут постыдного,?— усмехнулся Шелленберг. —?В другой раз просто постарайтесь, чтоб ваши подвиги остались незамеченными.—?А меня и не заметили. Это чёрт Риббентроп, наверное, догадался. А меня-то даже и не видели потом. Ни в приёмной его зама, ни сам зам, ни даже охрана на выходе.—?О, у зама во время встречи с вами была повязка на глазах? И у секретарей в его приёмной тоже? Ну и у охраны конечно, им вообще прямо сам бог велел? —?догадался Шелленберг, Крампен снова задумался:—?Ннннууу… —?замялся он, Шелленберг кивнул:—?Ага. Ну вы определяйтесь пока.Свернув на набережную Рейхстага, где по причине выходного дня было не сказать чтоб очень малолюдно, несмотря на ранний час, они были вынуждены сбросить скорость.—?Если нагонят?— отберут документы и навесят обвинения в срыве переговоров, создании дипломатического конфликта и предательстве интересов государства,?— с готовностью мотивировал Шелленберга на подвиги Крампен. —?Так что лучше б вы поднажали, штурмбаннфюрер. Мы прямо почти ушли от них.—?Предъявы по поводу того, что я ужасный водитель, не принимаются,?— предупредил Шелленберг.И с тоской припомнил все подобного рода упрёки от Мюллера.—?О нет, что вы, штурмбаннфюрер, вы просто шикарно водите.—?Благодарю за похвалу, мне конечно это очень лестно слышать, но, боюсь, я не соответствую столь высокой оцен… Дьявол!!!..—?Гдееее?! —?встрепенулся Крампен, и, подскочив на месте, завертел головой во все стороны. —?Ах, вы об этом… —?разочарованно протянул он, обнаружив истинную причину аварийного торможения.…Барабанные тормоза с гидроприводом. Вот оно. Гидравлические тормоза и вакуумный усилитель, с теплотой на сердце думал Шелленберг, вспоминая техников в салоне ?Хорьха?, небрежно приосанивающихся друг перед другом, и наперебой нахваливающих Шелленбергов выбор и вкус. Гидравлические тормоза и вакуумный усилитель: и пусть весёлая компания, переходившая перед ними дорогу за два шага от капота ?хорьха? и не знала этого, но жизнями она была обязана именно этой чудесной разработке автоконструкторов.Чтобы пропустить прогуливающихся, пришлось экстренно тормозить и останавливаться, Шелленберг быстро глянул в зеркало заднего вида: ну, люди здесь сновали везде, вон, и ?капитен? тоже стоит, пропуская перед собой процессию с детьми. Кто же там, что за команда в этом опеле? Люди Риббентропа, если Крампен всё ж таки не врёт? Они ведь отдают себе отчёт, кого преследуют? Если нет, то можно не церемониться. Если да… то не церемониться нужно. Прямо обязательно. Отставать-то они в любом случае не собираются.—?У меня есть одна идея,?— пробормотал он,?— тут есть некоторый риск, но иначе, боюсь, нам от них не оторваться, у них явно стоит что-то типа пятилитровой восьмёрки от G4, а то и ?майбаховская? четырёхлитровка от SW.—?Уверен, что вы с ними справитесь,?— беззаботно отмахнулся Крампен,?— вы отлично держались всё это время.—?Держаться я могу и дальше, но при отсутствии должного мастерства вождения с этого мало проку. К примеру, тот же Мюллер говорит, что вожу я отвратно, и что мне стоит оповещать всех по радио, что сегодня я выехал на улицы?— он тогда скажется больным и останется дома, чтобы не подвергать жизнь риску, в сравнении с которым террористы и подпольщики суть не опаснее, чем беспроигрышная лотерея.—?Его мнение так много значит для вас, что вы запоминаете сказанное им дословно? —?с искренним любопытством спросил Крампен.Шелленберг с удивлением вытаращился на своего спутника, собираясь сказать что?— нет, ему никогда и в голову даже не приходило, что мнение Генриха Мюллера о нём может иметь для него какой-либо вес и ценность. Но тут наконец дорога освободилась, и он тут же газанул, успев заметить, что ?капитен? сзади тоже подорвался с места в карьер, как больной.—?Они вам, надеюсь, не слишком дороги? —?учтиво спросил Шелленберг, указав большим пальцем назад. —?Сильно расстроитесь их потере?—?О, я могу себе это позволить,?— заверил его Крампен,?— а что?—?Доверите мне свою жизнь?—?Я уже сделал это, когда сел в ваш автомобиль, штурмбаннфюрер. Смотрите, теперь вы отвечаете за меня.—?Отвечу.Шелленберг разгонял ?хорьх? всё сильнее, как и следовало ожидать, преследование тоже поднажало. Они были азартными, эти ребята. Может даже статься, кто-то из них узнал машину Шелленберга, и тогда их сейчас подстёгивало желание умыть самого Белокурого бога смерти?— Гейдриха, поймав его ставленника и затеяв против него процесс. Риббентроп, во всяком случае, горячо бы это одобрил. Шелленберг ему никогда не нравился. Риббентропу вообще никто не нравился.Шелленберг уже еле удерживал автомобиль на дороге, ободряя себя воспоминаниями всё о тех же техниках в салоне, которые в один голос пели ему о достоинствах новой подвески, обеспечивающей повышенную надёжность и устойчивость при маневрировании. Предыдущие модели ?хорьха? вели себя неуверенно при превышении определённой скорости, и заносы при резких поворотах были практически гарантированы. В том, что если он потеряет контроль над управлением, то они в мгновение ока улетят с набережной прямо на лёд левого рукава Шпрее, Шелленберг не сомневался, но в прямом смысле заставил себя не думать об этом.У Монбижубрюкке, моста, построенного над местом слияния обоих каналов Шпрее, и соединяющего с двумя берегами Шпрее площадку перед Музеем кайзера Фридриха?— на самом носу Музейного острова (благодаря репутации которого как центра науки и искусства Берлина город заслужил лестное прозвище ?Афины на Шпрее?), Шелленберг резко крутанул руль. На невыносимо долгий томительный миг он в полной мере ощутил свою беспомощность и неспособность справиться с слишком мощным автомобилем, но ?хорьх? счёл, что не время показывать характер и мериться крутостью фишек, и послушно впрыгнул в узкий проулок. Почти наступая им на пятки туда же влетел следом и фальшивый ?опель?.—?Штурмбаннфюрер, если тот знак не был установлен для дезинформации, то здесь одностороннее движение,?— заботливо проинформировал Крампен,?— и, прошу прощения за назойливость, встречное.—?Да что вы? Вот незадача,?— хладнокровно посетовал Шелленберг.—?Нам хватит здесь места чтобы разминуться с встречным автомобилем?—?Конееееечно,?— мысленно Шелленберг хмыкнул: Люцигер Крампен не производил впечатление человека, страдающего кризисом глазомера, не увидеть что ширина проулка составляла максимум полторы ширины хорьха было просто невозможно.—?А обязательно так сильно прижиматься вправо?—?Непременно.—?Ну хорошо,?— кивнул успокоенный, казалось, таким обоснованием Крампен, и посильнее вжался в кресло, точно готовился к удару.Водитель ?опеля? едва ли когда ездил этим старым проулком. Шелленберг сам однажды наткнулся на него совсем случайно?— именно потому что обратил внимание на запрещающий въезд знак над чем-то, что не выглядело ничем иным, кроме как выездом со двора?— но, спрашивается, если это выезд со двора, то как в него въехать, если это запрещается? Подняв карты времён окопной войны (для получения доступа к которым пришлось врать Мюллеру о поисках тайного убежища придуманной на ходу подпольной организации), Шелленберг обнаружил тот самый, образованный глухими стенами старых построек, прямой и узкий тоннель. И первая же поездка по нему едва не закончилась катастрофой?— спасла только реакция… ну и гидравлические тормоза конечно.Сейчас ему надо было заставить ?опель? разогнаться до скорости, на которой не сработала бы уже никакая реакция, и да, преследователи опять велись: ведь добыча болталась у них прямо под носом, дразня своей доступностью.—?Штурмбаннфюрер,?— осторожно позвал Крампен,?— мне неловко, что я досаждаю вам, но вон там…—?Не могли бы вы немного помолчать, оберштурмфюрер? —?вкрадчиво попросил Шелленберг таким проникновенным голосом, что Крампен незамедлительно заткнулся и поглубже уполз в сиденье.Когда расстояние между автомобилями было едва ли с корпус, Шелленберг швырнул ?хорьх? влево, тут же выровнял руль, самую малость разминувшись левым бортом со стеной, зато втиснулся аккурат между нею и высоким каменным бортиком, ограждающим спуск в подвал дома справа.Они ещё успели услыхать позади хор из воплей отчаяния, а потом раздался грохот втесавшегося в кладку ?капитена?.—?Так, всё,?— подытожил Шелленберг, выезжая из застенков на улицу,?— пора наконец заняться поиском личного водителя. Пусть Мюллера совсем уже порвёт от зависти и досады. Зато кончатся его придирки.—?Не надо приближать и без того неизбежное,?— внезапно монотонно-заунывно произнёс Крампен, когда Шелленберг уже забыл о сказанном, взяв курс на на Шпреевальд. —?А то кончиться может что-то совсем иное. И вас это совсем не порадует. Нет.—?Вы о чем-то о своём, оберштурмфюрер?—?Я вещая пифия господина рейхсфюрера,?— улыбку Крампена можно было принять за почти болезненную,?— и нет. Я не о своём. Я как раз о вашем. О вашем Мюллере.—?Да не мой он, будет вам.—?Ваш, ваш, не отказывайтесь. И он нужен Рейху. Его потеря была бы поистине трагедией.—?О да,?— Шелленберг фыркнул,?— величайшей трагедией. Для мира?—?Не исключено. Мюллеровы обязанности конечно же взвалили бы на Гейдриха. И намертво приковали бы его тем самым к Берлину.—?Что плохого? Шелленбергу не нравился ни лязгающе-металлический голос Крампена, ни его какой-то сомнамбулический бубнёж, как если бы он находился в трансе. А вот Гиммлеру это наверняка приходится по сердцу, он обожает медиумов и всяческих ясновидцев.—?Всё плохо.Крампен вдруг заморгал, вынырнув из своего морока, как из полыньи на Крещение, с увлечением принюхался:—?А у вас, знаете, давно уже хочу сказать, просто дивный ароматизатор в машине, штурмбаннфюрер,?— восхитился он.—?Это яблочный штрудель,?— признался Шелленберг, и у Крампена как у голодного кота глаза вспыхнули хищным огнём.—?У вас на него планы, штурмбаннфюрер? —?небрежно и одновременно алчно осведомился он.—?В своём роде.—?Меня в них можно включить?—?Посмотрим на ваше поведение.—?Я неплохо веду себя, если меня правильно стимулировать,?— повеселев, сообщил Крампен.—?Вы в этом не одиноки.Крампен рассмеялся, потом нахмурился.—?Знакомство вышло скомканным,?— грустно резюмировал он,?— не так я себе это представлял.—?Ничего,?— обнадёжил Шелленберг,?— когда доберёмся, я дам вам второй шанс.—?Ух! А может, я?— вам?—?А, то есть моя программа выступлений не засчитана?—?Так вы творили всё это только чтобы меня впечатлить?—?Само собой,?— Шелленберг пожал плечами,?— зачем же ещё.Когда они проезжали через Кройцберг, к ним застенчиво пристроился маленький скромный ?жук?.—?Это не мои,?— тут же открестился Крампен, и с плохо скрываемой гордостью добавил:?— Мои на ТАКОМ не ездят.—?Да мои это, мои,?— покривился Шелленберг,?— Бормана, вернее, которую неделю уже меня выпасывают. Но эти?— смирные, молодые ребята, без опыта. Ничего сложного, сейчас немного покружим и стряхнём их.После адреналина погони тратить силы на бормановский хвост и заниматься натаскиванием подрастающего поколения было вообще не интересно, и Шелленберг сбросил их довольно-таки грубо, примитивно обогнав и шмыгнув на мойку. Когда ?жук? пропыхтел мимо, Шелленберг мило улыбнулся служащему и, сказав, что передумал мыться, вернулся на дорогу.—?Вы же понимаете, что я попрошу у вас папку, когда мы приедем? —?небрежно прозондировал почву Шелленберг, и конечно же, Крампен не мог не уцепиться за предлог:—?А куда мы едем, штурмбаннфюрер?—?Проявите свой вещий дар. Хотите, возьмите три попытки.—?Больно надо,?— возмутился Крампен.—?Так вы дадите мне папку?—?Ну да, да, да,?— Крампен выгнул рот горестной скобкой. —?Как вам не дашь-то.?Вы ж даже у покойника даже его гроб выпросите.—?Мммм… звучит это как-то… ладно, буду считать это комплиментом.—?Будьте внимательнее,?— с запинкой посоветовал Крампен,?— когда станем подъезжать к дому Бауэра. Там могут быть люди Геббельса. Он почему-то вдруг стал странно помешан на вашем инженере.—?Могли бы не предупреждать.—?Ну мне же тоже хочется поумничать.Узрев припаркованный у моста через Шпрее ?опель кадетт? Шелленберг непроизвольно дёрнул щекой. Слишком много ?опелей? на этот день. Не рискнув маячить перед неустановленной принадлежности наблюдением, он прокрался и спрятался за лодочными сараями. Переглянулся с Крампеном:—?Что теперь? —?спросил тот.—?Теперь… —?Шелленберг потянулся. —?Вот теперь. Можете дать мне папку.—?Вальтер Шелленберг… —?Крампен хохотнул, качнул головой не то недоверчиво, не то восхищённо. —?Вы точно Вальтер Шелленберг. И всё равно?— прямо не верится в это.—?Почему же?—?Много слышал о вас.—?Мне уже заранее страшно. —?Шелленберг улыбнулся. —?И так и хочется спросить, что, и от кого вы слышали.—?Ну, о вас чуть ли не легенды ходят. Возглавляете контрразведку у старины Мюллера, начальник отдела гестапо, в ваши-то годы. В прошлом месяце получили награду, лично, из рук самого фюрера.Шеллеберг крайне сомневался, что что-либо из его похождений ушло дальше кабинетов Гейдриха, Мюллера и Гиммлера (а уж за ?ходящие легенды? о нём Гиммлер с Гейдрихом просто прибили бы его на пару), но не стал возражать.—?Да. Было дело. У нас была очень бодрая операция в Венло.—?В курсе. Вы молодец. Я рад, что меня выбрали поработать в паре с вами. Вообще?— рад выбраться.—?Выбраться?— откуда?—?Ну… из наших подземелий, скажем так. Вы понимаете.—?А. —?Шелленберг посмотрел предельно серьёзно. —?Так всё-таки вы Крампус, порождение Ада.—?Хм, думаю, моя фамилия и его имя?— производные от одного слова,?— Крампен беспечно пожал плечами,?— я уже не помню, что говорится о происхождении его имени. Не так чтобы много сказок слышал о нём в детстве.—?А я слышал.—?Так расскажите. —?Крампен потыкал пальцем в сторону чужого автомобиля:?— Всё равно, пока эти не свалят, мы в дом сунуться не можем, надо как-то потянуть время.—?Я не слишком хороший сказочник…—?Да ладно, гарантированно просто отличный. Ну давайте, Шелленберг, что вы кокетничаете и вымогаете всё новые и новые комплименты.—?А они у вас лимитированы что ли, или вам просто жалко?! Да вот, люблю когда меня хвалят. Я расцветаю тогда, как, можно сказать, майская роза. Крылья отрастают, летать могу.—?Как ангел?—?Примерно. Хорошо, вот вам сказка, чисто время скрасить. Кто же такой Крампус, который появляется в новогодний период? Это главный жупел для детишек, они ждут и боятся, что он придёт к ним, и сперва они его только слышат. Это как доносящийся откуда-то извне звон колокольчика?— слабый, будто отдалённый, но очень чистый и нежный звук…_________________*Die Unartigen Kinder?— непослушные дети