Heiligabend (1/1)

Берлин,24 декабря 1939Высший трагизм ситуации с бессонными, проведёнными за работой ночами заключается в том, что они как-то плавно и незаметно, но очень коварно перетекают в совершенно адски загруженные всё той же работой дни. И влекут за собой новые ночи без отдыха и сна.Вальтер Шелленберг плодотворно и крайне увлекательно провёл свою бессонную ночь, курсируя аж между тремя ведомствами сразу: передал одну интересного содержания плёнку, получил одну ещё более интересную взамен, встретился с двумя агентами, и сбросил с себя за всю ночную смену четыре хвоста (один бормановский, один гейдриховский, один мюллеровский, и один неизвестно чей, возможно, гейдриховский-дублирующий, но это не точно). После всей беготни и разъездов он вернулся к себе уже утром, но ещё затемно. К себе?— имеется в виду к себе на работу, конечно.В декабре поздно светало, восход солнца едва ли не в четверть девятого был, а садилось оно уже в четыре часа дня, после чего начинались сумерки и темнота, на долю которых приходилось две трети суток. С учётом того что на большую часть утренне-дневных часов выпадали бесконечные доклады всем про всё, обязательные для присутствия общие совещания и неизбежная бумажная волокита (а Шелленберг просто в ужас пришёл от того количества и объёма документов с которыми оказалось принято работать в гестапо) создавалось впечатление что световая часть дня?— это нечто почти мифическое. Самому Шелленбергу вообще иногда казалось что началась самая настоящая полярная ночь и что вся его жизнь теперь состоит из сумерек и темноты?— с того самого дня когда Гейдрих внезапно и по какой-то своей прихоти швырнул его в совершенно не жаждущие такого подарка объятия Мюллера.Тяжёлая рабочая суббота кончилась, а вот дела?— нет. Напротив, их только прибывало. Впрочем, работать по воскресеньям постепенно становилось доброй (хотя если подумать?— не очень доброй) традицией. Шелленберг намеревался сделать пару звонков, закинуть собранные бумаги в сейф, и, может быть, попытаться поспать на диване прямо в кабинете?— при благоволении фортуны и внезапной потере к персоне начальника отдела контрразведки гестапо интереса окружающего мира хотя бы на пару часов. Если, конечно, черти не принесут?— как всегда несвоевременно?— вечно недовольное новое (через неделю будет ровно два месяца со дня его обретения) начальство. Которое начнёт привычно брюзжать: почему Шелленберг так поздно, и где это он постоянно шляется, и отчего его никогда нет на месте в те редкие мгновения, когда он хоть кому-то (конкретно?— этому самому начальству) действительно нужен, причём по работе, а не доставить духи из Парижа и не переправить личное письмо в Италию, замолчите, Шелленберг, а то я не знаю чем вы с утра до вечера заняты.Отзвонившись и избавив себя от необходимости заниматься документами прямо сейчас?— просто тупо запихнув их все скопом в сейф, Шелленберг попробовал было осторожно прозондировать почву на предмет нахождения ?шефа?, но не преуспел в этом. Подчинённые туманно доносили, что ?самого? вроде уже как пару дней не видно, и что, возможно, он зависает со спецами отдела дешифровки. Или по сотому кругу допрашивает этих чёртовых пленных англичан. Англичан Шелленберг неоднократно старался вырвать из цепких лап гестапо-мельника, но тот лишь со всё большим остервенением упорствовал в своём стремлении представить британских шпионов причастными к покушению на Фюрера. Шелленберг не слишком жаловал ближайшее окружение Мюллера (и это у него с окружением было взаимно), но прошелся тем не менее со всё тем же своим вопросом и там. ?Его определённо видели внизу??— глубокомысленно доложил один из офицеров, подумав и хорошенько всё взвесив. Мысленно Шелленберг горячо пожелал, чтобы главного полицейского мельника всея Империи какой-нибудь Крампусутащил уже в самый низ, навсегда и невозвратно. Хотя были серьёзные основания полагать, что, столкнувшись с таким превосходным образчиком человеческой жестокости и беспринципности, как Генрих Мюллер, любой здравомыслящий уполномоченный представитель Ада скорее решит найти ему куда более полезное применение, чем тупо жарить в Аду с остальными грешниками.Мечты о диване, и все связанные с ним намерения, а также извлечённые из шкафа подушку и плед пришлось задвинуть подальше, когда неожиданно последовал звонок от Гейдриха. Который невесть по какому поводу возжелал с самого ранья лицезреть главу контрразведки гестапо у себя в своём кабинете во плоти.На выходе Шелленберг едва не столкнулся с Отто Олендорфом. Тот поднимался по ступеням с крайне важным видом, максимально мужественно хмуря брови и навесив печать несения груза тяжких забот на свое брылястое чело. Все вокруг должны были видеть?— вот же: несусветная рань, а человек уже на ногах и весь в делах, весь в работе. С момента назначения Олендорфа главой третьего управления мнение Отто о самом себе стартовало к Плутону, он почти полностью отдался социологическим исследованиям и был непоколебимо уверен, что безопасность империи напрямую зависит от объёма вскрытых им нарушений и недостатков всех сфер деятельности в стране. Олендорф был непримирим и суров, подвергал нещадной критике любые недоработки, и старался постоянно держать руку на пульсе всех настроений и веяний. Всесильное ведомство, которое устанавливало и вело преследование всех инакомыслящих, недовольных и противников власти, было для него просто кладезем полезной информации.—?Вы что, уже на работе?! —?оскорбившись факту наличия кого-то более трудоголичного в ведомстве имперской безопасности, едва ли не с ужасом вскричал Олендорф при виде Шелленберга.—?Я ещё не ложился,?— рассеянно поведал на ходу непозволительно молодой шеф контрразведки, и круглое лицо Олендорфа непостижимым образом от огорчения вытянулось огурцом.—?Выскочка, бездарь, карьерист, подхалим, наглый щенок… —?скороговоркой бормотал Олендорф, едва оказался за дверью, и твёрдо решил, что назло Шелленбергу проведёт ТРИ ночи за работой.До костей пробирающая стужа ночи обещала такой же непереносимый мороз днём. Мотор ?хорьха? остыл за то недолгое время, что Шеллеберг провёл в своем кабинете, пришлось прогревать заново. Закоченевший начальник контрразведки сидел, и оцепенело думал почему-то о московских зимах. В Советском Союзе зимы были ещё жёстче, злее. Убийственнее. Тайная поездка по поручению Гейдриха пришлась как раз на период лютых морозов, и это была словно кара божия. Или кара рождественского демона Крампуса. Тема Советского Союза всё никак не оставлялась в покое. У Шелленберга каждый раз начинало ломить виски, когда Гиммлер или Гейдрих словно бы вскользь, словно бы невзначай, вновь и вновь затрагивали вопрос СССР. Война с Францией была ?странной?, война с Англией?— до обидного ненужной, неправильной. Но война с Советами стала бы катастрофой. Гейдрих неоднократно пытался дознаться, а что его любимый Вальтер считает по данному поводу. А любимый Вальтер, опуская ресницы, и стеснительно улыбаясь, старался отделаться общими фразами. Что угодно, только бы не брякнуть ?это будет самой чудовищной ошибкой, если только не началом конца, группенфюрер?. А помешанный на сборе компромата на всех и вся Гейдрих именно к такому заявлению и пытался его подтолкнуть. Но пока для подобных заявлений было рано. Это была страховочная лесенка, одна из многих, возводимых Шелленбергом по всему лабиринту своей службы в гос безопасности. Каждая вела к уровню выше, но каждая могла быть использована в качестве откупного. Некоторые коротенькие лесенки изначально строились для того, чтобы ими пожертвовать в опасный момент, отвлечь внимание, не дать заметить возведения других, более сложных и более высоких лестниц, ведущих на гораздо более важные уровни. Рейнхард Гейдрих не мыслил своей жизни без сбора компромата на всех и вся, и Шелленберг очень рано понял, что не станет исключением для любимого шефа. А поняв, пришёл к выводу, что помешать появлению папки на себя он не в силах, зато ему вполне по силам влиять на содержимое этой папки, и если он будет позволять запалить себя на чём-то менее смертельно опасном, то выиграет временной люфт для отвлечения внимания начальства от более опасных своих разработок и проектов.Двигатель прогрелся быстро?— всё-таки это вам не Москва, а Берлин, и то, что для Вальтера Шелленберга?— адский холод, для какого-нибудь Васи Зайцева—?время лепить снеговиков и строить горки, часами не вылезая с улицы. Московские зимы. Разве можно помыслить вести военные действия на территории страны с такими жестокими погодными условиями?!Берлин был ещё полупустым таким ранним утром, лишь продовольственные лавки уже начали открываться. Когда Шелленберг проезжал мимо кондитерской, его печень буквально заплакала в голос и запросила сладкого, он было заколебался, но понял, что не может вспомнить когда последний раз ел, и забежал буквально на две минуты купить каноничный Apfelstrudel?— яблочный штрудель, который так любят привозить из Берлина в качестве сувенира побывавшие здесь иностранцы.От штруделя в машине стало приятно пахнуть ванилью, корицей и сдобой, жаренным орехом и горячим яблоком, а печень принялась заискивающе мурлыкать и ластиться, обещая, что ближайшие несколько недель будет вести себя очень-очень хорошо, а главное?— очень тихо. Если ей поскорее додадут сахаром.Шелленберг мог лишь надеяться, что Гейдрих вызывает его не для длительного истязания в кабинете, а для какого-то быстрого, но секретного поручения, и что штрудель не успеет стать печальным замороженным рулетом в быстро остывающей в эти холодные дни машине. Однако надежды начали таять (как лучше бы таял тот снег на улице) едва он вошел в приёмную.Двое адъютантов Гейдриха выглядели так как если бы их насиловали в жёсткой форме на протяжении нескольких часов, а если судить по сердитому румянцу на щеках?— ещё и на глазах друг у друга. Шелленберг совершенно не горел желанием присоединиться к числу тех, кого пребывающее, видимо, сегодня в дурном расположении духа высокое начальство решило пропистонить за недостаточную самоотдачу за работе. А потому он добавил служебного рвения на лицо и огонь патриотизма в глаза. Был, правда, риск переборщить и нарваться на язвительные насмешки, с другой стороны?— остроумничающий начальник автоматически переводится в режим пониженной опасности.Отношения с неровным и иногда просто не доступным для понимания резким и неоднозначным шефом дали трещинку начиная с ужина у Фюрера, в рейхсканцелярии. Точнее, проблемки были ещё и с салоном Китти. Но там масла в огонь подливал вечно ревнующий Науйокс, организация работы салона в том режиме, в каком это желал видеть Гейдрих, застопорилась, и шеф несомненно винил в этом не спешащего поворачиваться Шелленберга. А ужин у Гитлера был эпичным. После него Шелленберга, которому в тот вечер словно чёрт на левое плечо присел, Гейдрих уволок в отдельный кабинет на разборки едва ли не за шиворот. Шелленберг на полном серьёзе рассматривал вероятность того, что обозлённый недопустимо дерзким и вызывающим поведением подчинённого шеф просто-напросто собственноручно придушит его. И уже заготовил стопитсот жалких, нелепых, и абсолютно неправдоподобных оправданий в стиле ?простите выпимши был?, ?успехи вскружили голову был не прав исправлюсь?, ?что-то я сегодня чересчур взволнован больше не повторится?, ?я сейчас на сильных обезболивающих не фильтрую что несу?. Гейдрих же, взбешённый тем, как дерзил и противоречил Фюреру за столом свеженазначенный шеф контрразведки, готовился разобраться с ним по-взрослому. К счастью Шелленберга, прямо следом за ними внесли красного, выпучившего глаза, и асфиксивно хрипящего Гиммлера, которого ещё когда они все сидели за столом едва не хватил удар от выступлений главного героя операции в Венло. Рейхсфюрер расфокусированным взором пытался обнаружить в окружающем пространстве Шелленберга, а найдя начал молча тыкать на него пальцем. Гейдрих бросил Шелленберга и бросился к боготворимому начальству, отогнав всех, и принимаясь хлопотать над ним сам.—?Это чудовище,?— хрипел, задыхаясь, и становясь всё более красивого пунцового цвета Гиммлер, выглядывая из-за широких плеч Гейдриха, и указывая слабеющей рукой на скромно застывшего в отдалении Шелленберга,?— это маленькое чудовище не сумело отравить меня своими жуткими бутербродами на военных полях Силезии… не смогло угробить в поезде, строя мне ловушки при спуске… и решило окончательно расправиться со мной здесь, довести до инфаркта…Шелленберг попытался было деликатно возражать в своей обычной мягкой манере. Намекая что он, точнее, оно?— чудовище то есть?— если уж господину рейхсфюреру желается именовать его собственно так, оно не то, чтобы так уж старалось прямо сгубить Гиммлера. И что бутерброды оно просто не успело тогда проверить. А в поезде оно тогда всего лишь не вовремя выглянуло в окно, и увидев как навернулся с ящика, приставленного к ступенькам для удобства спуска, важно шествующий рейхсфюрер, не удержалось от смеха, за чем и было застигнуто. Ну, а за столом сегодня его просто что-то понесло, и оно вовсе не думало дерзить самому Гитлеру, и затыкать всем рот своими многоумными измышлениями на тему отношений с Англией, и правильности принятых Фюрером решений. Ну вот просто как-то так выходит и складывается, что…Но Гиммлер всё задыхался, изображая что умирает, не забывая продолжать обличающим жестом указывать на виновного в этом, а Гейдрих раздражённо задрыгал на Шелленберга левой ногой, приказывая тем самым заткнуться уже и молчать.И вот это состояние раздражённого дрыганья на подчинённого ногой у Гейдриха с тех пор в отношении Шелленберга как-то очень стойко и сохранялось. И даже разговаривая с шефом по телефону, Шелленберг словно видел прямо, как тот нервически дрыгает ногой.Принимая во внимание то, как выглядели сегодняшним утром гейдриховы адъютанты, настрой шефа на Шелленберга в последний месяц, столь ранний вызов начальством к себе, и добавляя к этому всему затянувшуюся волокиту с салоном Китти, который всё никак не удавалось запустить в работу, перспективы грядущего свидания как-то не особо сияли двойной радугой.Но Шелленберг шагнул в кабинет любимого начальства смело, и как обычно, с приветливой улыбкой на лице. Мюллера от этой улыбки обычно сразу начинало колотить в дрова.Белокурый Бог Смерти застыл в позе изваяния у окна. Форточка была приоткрыта, в неё Эсэсовец №2 красиво курил. На столе, поверх всех бумаг и папок с раскрытыми делами, лежала скрипка.Шефа достали тупые и ленивые подчинённые, шеф привычно успокаивал себе взвинченные нервы музицированием.—?Группенфюрер,?— привычно мягким голосом, привычно преданно глядя на любимого начальника, поприветствовал Шелленберг,?— я приехал так быстро, как только смог.—?Здравствуйте, Вальтер… —?судя по голосу, Гейдриха привычно пробило на слезу от собственной музыки,?— присаживайтесь, разговор не на минуту.И он принялся промакивать глаза белым платочком.—?Ну как там идёт ваша работа в должности начальника контрразведки гестапо? —?разворачиваясь, и плюхаясь за стол в своё кресло, едва ли не зевая, поинтересовался Гейдрих настолько скучающе, что сразу становилось ясно: во-первых, ему плевать, во-вторых, он сам лучше Шелленберга способен был рассказать ему о том, как там (и, что немаловажно?— куда) идёт его работа.—?Очень… захватывающе и интересно, благодарю ещё раз за оказанное мне доверие и такую честь, группенфюрер. —?Шелленберг не мог определить, в какую степь сегодня понесёт начальство и решил пока что быть сдержан.—?Угу, ну да, ну да,?— всё так же рассеянно продолжал Гейдрих, бесцельно перекладывая бумажки на столе, и таская по гладкой поверхности поезд из скрепок,?— служить нашей Великой Германии?— это честь… Работать в Главном Управлении Имперской Безопасности?— доверие, которое может быть оказано лишь достойнейшим… И служба в гестапо… есть труд, посильный не каждому. Оберфюрер Мюллер крайне доволен вашими успехами,?— неожиданно оборвал свои излияния он.—?Оберфюрер… очень добр в оценке результатов моей работы,?— всё так же сдержано заметил Шелленберг.Оберфюрер был добр. Оберфюрер Генрих Мюллер был просто дьявольски добр. Особенно каждый раз, когда смотрел на Шелленберга тем взглядом, каким смотрят на вшу, которую очень хочется раздавить. И особенно, когда страдальчески морщась, брезгливо замечал ?Шелленберг, ваш детский сад со шпионскими играми остался в прошлом, сейчас настало время для решительных действий и настоящих дел! Прекратите валять дурака и идите поработайте уже хоть сколько-нибудь?.—?Прошедшая операция. Когда вы за один вечер составили план и за одну ночь захватили бомбистов. Он очень высоко оценил эффективность и решительность ваших действий.—?Я… очень признателен ему за подобную похвалу.—?Да. Хотя, если уж по-честному, вы же налажали во время задержания.Шелленберг замер.—?И едва не были убиты из-за своего мальчишеского азарта. Хорошо, оберфюрер подстраховал вас. Спас вам жизнь, Вальтер. Это не шутки.?Да,?— мысленно ответил Шелленберг,?— я оценил, где-то там среди ребят Мюллера твои соглядатаи ходят, спасибо, буду знать.?—?Группенфюрер,?— выдохнул он восхищённо, чуть расширившимися от волнения глазами глядя на главу имперской госбезопасности и прижимая руки к сердцу,?— как я всегда изумляюсь вашей сверхосведомлённости!Гейдрих на его руки только что не фыркнул, и, отвернувшись к окну, пробормотал себе под нос что-то подозрительно похожее на ?вопиющее лицемерие?.—?Что, группенфюрер? —?голосом, полным обожания, проворковал Шелленберг.Гейдрих рывком обернулся.—?А мне вы не говорили, что умеете стрелять с двух рук одновременно! —?упрекнул он.—?А вы не спрашивали. Вам было известно, что я отличник по стрельбе.—?Но не по македонской же! И какими ещё скрытыми талантами вы обладаете? Что вы скрываете, Вальтер, поделитесь. Какие ещё секреты и тайны, о которых вы не поставили меня в известность. Мюллер сказал, что это была потрясающая вещь?— то, как вы стреляете.Шелленберг не ответил?— мыслями, воспоминаниями, был снова в том заброшенном, старом, полуразрушенном доме на Бётхерштрассе. Пронизывающий ледяной ветер, продувающий тёмные комнаты насквозь, обрушившаяся труба камина в зале, пустые глазницы окон. Лютая стужа. Мюллер словно нарочно выбрал самую холодную ночь года, и у Шелленберга как всегда заболели когда-то сломанные кости, и он всё тёр и тёр нывшие от боли запястья, а Мюллер всё цедил якобы самому себе под нос про несносных интеллигентов, которых давно надо было всех перевешать. Они все набились в машины и ждали в них. Какого-то чёрта в этот раз Мюллер держал своего нового сотрудника рядом с собой. Дряхлый гестаповский автомобиль. В нем ни черта не было тепла, время шло, и Шелленбергу уже казалось, что он вот так и отдаст Богу душу от холода тут. В этом чёртовом драндулете, в компании чёртова Мюллера, в ожидании этих чёртовых бомбистов. Шелленберг сидел плечом к плечу с Мюллером и думал почему-то про 1929 год, и время своей учёбы в боннском университете. Как он не околел тогда, в те голодные, нищие студенческие годы?! Как-то ведь пережил. Так почему с возрастом терпеть холод становилось только труднее, а не легче?! ?Замотайте свои нежные руки, несчастный интеллигент, мне нужно, чтобы вы хоть как-то ещё были способны держать оружие??— сдёрнутый Мюллером со своей шеи упоительно тёплый шарф, которым Шелленберг, коротко поблагодарив, укутал свои затянутые в тонкую кожу перчаток ладони. Потом им доложили что к дому начинают подтягиваться какие-то фигуры. Автомобили оставили, Мюллер повёл своих людей к ветхим стенам оставленного людьми жилища. Дом?— чёрная громадина под ущербной луной, горгулия в ночи. Темнота. Сквозняки. Просыпающийся внутрь сквозь выбитые окна и худую крышу снег. Холодно, холодно, холодно. Снятый с лёту Шелленбергом бомбист, вынырнувший из камина… и, практически одновременно?— выстрелом уже с левой руки?— паливший сверху, с антресолей, террорист с автоматом. Неизменно сухой, но?— неужто! —?чуть дрогнувший голос главного германского ?мельника?: ?Дьявол бы вас драл, Шелленберг, да посильнее, что за мальчишеское позёрство?!.. ну да, это было красиво?.Как много Мюллер рассказал о той ночи Гейдриху? Об операции, о допросе, о перепалке между ними?— там, в подвалах гестапо, когда Шелленберга покоробило от применяемых методов допроса и он позволил себе то, чего позволять не стоило, ибо могло обойтись слишком дорого, если б Мюллер не спустил на тормозах. Рассказал ли Мюллер о том, как они потом с Шеллебергом пили до утра, заперевшись в кабинете начальника гестапо, и о чём говорили?!.. Запомнил ли вообще Мюллер что-либо из сказанного за ту ночь?—?Так что, Вальтер? Расскажете мне о ранее утаённых секретах? О чём-нибудь? Минута для откровения.?Да, равнозначно вручённому пистолету и дружелюбному предложению застрелиться на месте.?—?Группенфюрер, я ведь всегда как открытая книга для вас,?— сверкая глазами, и прижимая руки к сердцу, слегка срывающимся от сдерживаемых эмоций голосом проговорил Шелленберг,?— и клянусь вам здоровьем семьи, мне бы никогда не пришло в голову утаивать от вас хоть что-то.—?Ой, ой, вот не надо только! —?иронично протянул Гедрих. —?Здоровье семьи?— вещь, конечно, наиважнейшая и наидрагоценнейшая, но, положа руку на сердце?— вот вы сейчас в очень правильной позе для этого, Вальтер, для вас лично есть вещи и поважнее и подрагоценнее. Ваше собственное здоровье, к примеру. Состоянием которого вы невозможно пренебрегаете, и вынуждаете меня напоминать вам об отдыхе, необходимости регулярно проходить обследования и лечения. Мне же нечем заняться, кроме как заботой о здравии моих безответственных сотрудников. Это же моя прямая обязанность. Так вот, ваше здоровье и клятвы… Хотя бы вон, руками вашими поклянитесь. И если вы не искренни, ходить вам опять со сломанными запястьями.—?Зачем же вам увечный сотрудник?!—?В том-то и дело, что незачем. А для вас невозможность делать дальнейшую карьеру?— хуже адских мук. Так что, да, а вот клянитесь тем, что вам и правда дорого?— погонами, должностью…—?Вы правы, группенфюрер, есть вещи, которые и правда имеют для меня наивысшую ценность.—?Вот, вот, вот ими и клянитесь.—?Да. Есть то, что для меня превыше всего. И… я клянусь вам ВАШИМ здоровьем, группенфюрер…—?ЧТООО?!—?Ну как, ну, ваше здоровье для меня вообще самая важная на свете вещь. От него зависит моя жизнь, мой успех…—?Так, всё. Заканчивайте спектакль. Я вам подыграл, а вы и рады, заигрались уже дальше некуда. Вы наглец, Шелленберг, просто невозможный. Я не знаю, почему я вам всё это позволяю. Такой наглости… вас пороли мало в детстве.—?Вы же знаете. Я был младшим, седьмым ребенком, и очень болезным к тому же. Таких не порют.—?Да. Таких не порют. На таких надышаться не могут. Последствия налицо. Позволяют себе много. Дерзкие очень.—?Да,?— подтвердил Шелленберг спокойно. —?Последствия отсутствия порки?— налицо. Точнее, на голову. Мозги на месте, в голове. У некоторых их просто выбивают лупцеванием. Так и живут потом всю жизнь безмозглыми. Зато послушными. Не дерзкими.Гейдрих хмыкнул. Смерил своего протеже взглядом. Неожиданно потеплел всем лицом и даже заулыбался. Шелленберг понял, что шеф готовит гадость.—?Курите, кстати,?— тоном балующего любимое чадо мягкосердечного опекуна разрешил Гейдрих,?— если хотите.Достал свой портсигар, он замолчал, обдумывая что-то, а Шелленберг воспользовался паузой, чтобы судорожно попытаться насчитать хоть какие-то вешки в разговоре, и сообразить, к чему всё идет, и к какому ахтунгу готовиться.—?А почему вы меня не поздравляете, Вальтер? —?вдруг с выражением глубокой обиды тонким голосом произнёс Гейдрих.—?Группенфюрер? —?удивился Шелленберг, лихорадочно прикидывая, что такого в личной, и, возможно, интимной жизни начальства он непростительно прозевал, с чем следовало бы поздравлять.—?Сегодня же канун Рождества! —?надул губы Гейдрих, и Шелленберг едва не подавился сигаретным дымом.Настолько бесстыдная провокация?— это было чересчур даже для Гейдриха.Показательный католицизм головного мозга был не в моде. Истинная истовая религиозность и вовсе считалась чем-то почти неприличным, и обнародовать её было всё равно как пускать газы прилюдно. А что касается самого Гейдриха, то Человек-с-Железным сердцем не верил ни в чёрта, ни в бога, ни даже в великого фюрера и в великий германский народ, а только лишь в собственный блестящий ум и уникальные мозги. Это была главная, истинная, и единственная вера Рейнхарда Гейдриха.—?Я от души поздравляю вас, группенфюрер,?— с чувством проговорил Шелленберг торжественно, мысленно взмолившись о том, чтобы не пришлось потом ответить за эти слова.И даже руку к сердцу прижал. Одну.Гейдрих на эту руку покосился весьма скептически, но от ехидных комментариев воздержался.Вразвалку он прошёл к сейфу, небрежно извлёк на свет божий папочку, небрежно кинул на стол. Небрежно сказал:—?Ознакомьтесь-ка.—?Да я ж сам собирал,?— пожал плечами Шеллеберг, едва бросил взгляд на содержимое. —?Досье на Рихарда Бауэра. В тот период, когда мы привлекли его к работе над модернизацией ?Салона Китти?. Золотой лифт. Это досье я сам собирал. Как и другие. На всех. Даже на владельцев фирм-поставщиков ковров и гобеленов.—?Ну вы собрали, а недавно наши агенты его дополнили.—?А было чем? —?неподдельно удивился Шелленберг.Бауэр ему понравился. Рихард был ровесником века, человеком очень развитым, с быстрым умом и прогрессивными взглядами, и, как и все подобные люди, отлично понимал, как, с кем и к чему нужно уметь вырабатывать лояльность, чтобы жить без проблем в сложившейся системе координат. Оказалось, что они с Шелленбергом вступили в партию в один год, оба оставили родню в Саарбрюккене, а ещё Рихард полгода проучился в музыкальном училище в Бонне, откуда сбежал на войну, приписав себе возраста. Снаряды французских бомбардировщиков похоронили на полях сражений большую часть подразделения юного Бауэра, а также все его надежды на дальнейшую музыкальную карьеру: его феноменальный, уникальнейший слух был навсегда уничтожен контузией. Не став гениальным пианистом, он стал превосходным инженером. На память о годах музицирования на фортепиано у Рихарда остались невероятно красивые руки. Заметив, что Шелленберг буквально залипает на его сильных, но изящных пальцах, весьма ловко управляющихся с транспортирами, линейками, штангенциркулями и грифелями, Бауэр с улыбкой (заметно отдающей горечью) поведал что с детских лет имел способности играть самые сложные сочинения. ?В двенадцать я покорил церковный орган,?— спокойно рассказывал он,?— теперь я могу справиться с любым спроектированным мною же механизмом или сооружением?. Перспектива послужить Отчизне, работая в секретном проекте госбезопасности, Бауэра, как справедливо полагал Шелленберг, вдохновляла крайне мало. Рихард не был одержимым фанатиком партии, Фюрера, и идеи о Великом Германском Народе, он просто любил свою страну и приспосабливался к установившемуся в ней режиму. Восторга и трепета перед спецслужбами он не испытывал, ибо ему хватало ума понять, как мало во всём этом было романтики, и как много амбиций, честолюбия и личных интересов высших должностных лиц. А вот поставленные технические задачи особой сложности вызывали у него рабочий азарт и интерес.Рихард Бауэр был талантливым, гибким, приятным в общении, и… и абсолютно не годящимся в предметы прицельного интереса Гейдриха. Бауэр прекрасно осознавал, что и для кого он делает, и в каких целях это будет использоваться. Равно как осознавал и то, что для своего же блага ему следует забыть всё узнанное и сделанное, когда работа будет закончена.—?Группенфюрер, Рихард?— обыватель, с соответствующим образом жизни. Он человек без двойного дна, человек, мотивы которого просты и понятны. Он очень трезво смотрит на мир, в силу профессии способен прогнозировать и здраво оценивать риски. И найти в обычном техническом работнике что-либо хоть сколько-нибудь…—?Факт неоднократного пребывания обычного технического работника в доме гауляйтера Берлина, а также посещение его светских вечеров и собраний вас не сильно смутит?—?Хм. Я изучал его биографию, семейное положение… Учитывая, что жена Бауэра училась с Магдой, а ныне входит в какой-то её кружок или общество для жён партийных работников… учитывая, что Рихард великолепный технический специалист… нет, не особо смутит. Хотя на всякий случай я бы немножко его поводил.—?Уже. Уже поводили.—?Технического инженера?—?Да.—?Все связи которого с РСХА лишь в том, что он делал золотой лифт в наш бордель?—?В бордель, который вы никак не запустите. Да.Очень хотелось начать оправдываться, но Шелленберг понимал, что именно к этому Гейдрих его и подталкивает, и смолчал.Бордель под игривым названием ?салон Китти? был их любимой игрушкой, пестуемым дитятей, и одной из самых захватывающих их идей. Гейдрих с самого начала знал, что азартный Шелленберг загорится этой задумкой как сухая трава от спички. Особый, специальный, принадлежащий ведомству госбезопасности элитный бордель для элитных господ. Которые там будут элитно отдыхать и расслабляться в объятиях элитных куртизанок. Каждая из которых, естественно, будет соответствующим образом выпестованная Мата Хари. И задачей которых будет сбор нужной информации от нужных господ?— иностранных гостей, политических противников, или просто стратегически важных людей, иметь компромат на которых никогда не помешает. Конечно, Маты Хари должны были быть истово преданы Германии и Фюреру, иметь абсолютное здоровье и великолепную родословную, обладать изысканными светскими манерами, и владеть иностранными языками. А также быть достаточно образованы и умны?— дабы поддержать любой разговор, буде гость захочет его разговаривать.В идее и на словах это выглядело отлично. Долгими осенними вечерами, выкуривая в кабинетах сотни килокубов табачного дыма, и запивая его французским коньяком, Гейдрих со своим верным фаворитом часами обговаривали все детали и нюансы. И началось всё очень бодро, и было уже и здание, и хозяйка салона, и сделаны все ремонты и модернизации. Осталось только заполнить салон девушками?— и пускать его в работу. Мюллер отрядил своих людей?— полицейских Берлина?— собирать лучших проституток со всей столицы. А потом эту ?элиту? доставили на смотр Шелленбергу. И шефу контрразведки стало реально дурно. Откровенно говоря, у него было состояние граничащее с отчаянием, когда он увидел, что ему привезли для работы. Какие там вам манеры, какие языки. ?Это же шлюхи,?— выпроваживая очередную Гретхен-Лизхен-Анхен тихо ужаснулся Шелленберг,?близкий к тому чтобы начать драматическое заламывание рук,?— самые настоящие шлюхи!?. Великий прожект ломался на человеческом факторе. Самого главного материала для работы не было. Девушек надо было готовить практически с нуля. И это было невозможно провернуть ни за неделю, ни за месяц.А Гейдрих упрекал Шелленберга за медлительность, язвил, что состарится и уйдёт на пенсию раньше, чем любимый Вальтер наконец запустит бордель, и сетовал на то, что ?Науйокс слишком занят?, и что не представляется возможности привлечь его к работе по салону.Поэтому сейчас Шелленберг лишь кротко вздохнул, и не стал даже в очередной раз напоминать Гейдриху все сложности процесса трансформации из проститутки в шпионку, а просто резюмировал:—?Вся информация, которой располагает Бауэр?— это лишь то, что владелица всем известного борделя занялась модернизацией своего заведения. Что он, собственно, и осуществлял. Поскольку все ранее существовавшие бордели сейчас по всей стране ликвидированы, действующие и оставшиеся?— целиком под контролем и управлением государства. Что подтверждается фактом моего, как сотрудника госбезопасности, курирования работ Бауэра. Он не знает ничего о наших планах на салон. И едва ли стал бы делиться с кем-либо этим знанием, или догадками о нём. Хотя ему и не с кем.—?А вот господин рейхсфюрер, узнав, что Бауэр был замечен в окружении рейхсляйтера, попросил как раз сконцентрировать внимание на связях и контактах Бауэра. Возможно, у министра Бауэр вошел в контакт с кем-то, кто заинтересован в любой информации относительно проектов и работы служб безопасности. В конце концов, главная составляющая успешности и эффективности использования нашего салона?— это высший уровень секретности всего, с ним связанного.Шелленберг не стал озвучивать своё мнение, что господину рейхсфюреру было больше дела до преследования евреев и гомосексуалистов, чем до шпионажа через салон Китти, и до того, чем и с кем и в чьих кругах занимаются технические сотрудники, задействованные когда-то ведомством госбезопасности.—?Господин рейхсфюрер счёл, что стоит поручить своим людям заняться Бауэром. Но на минувшей неделе наши агенты доложили, что на вечере у гауляйтера, где был и Бауэр, присутствовали члены итальянской делегации. Вы же помните, Вальтер, мы планировали организовать посещение салона Китти итальянским послом. Я доложил господину рейхсфюреру, и он наконец внял моим замечаниям, что проверка Бауэра проходит по вашему ведомству, Вальтер.—?По моему?!—?Вы не в гестапо работаете? Не контрразведку возглавляете?—?Группенфюрер, я…—?Вот именно так я и сказал господину рейхсфюреру. И господин рейхсфюрер со мной согласился.—???—?Что вам надо проверить Бауэра. Лично.Шелленберг изо всех сил старался не дать своей челюсти упасть на пол.Сначала он решил, что это так Гейдрих несмешно шутит.Потом подумал, что мстительный и злопамятный шеф хочет так наказать непокорного своевольного и не сумевшего удержать свой язык во рту на достопамятном ужине у фюрера сотрудника абсурдным заданием.Он не понимал, что происходит. Это точно была игра?— Гейдрих затеял очередную игру, и определённо уже сделал какие-то ходы, и где-то там, на шахматной доске, уже пошла, сама не зная, что она в игре, пешка-Бауэр, стоял в окружении фигур, на отдалении, ферзь-Гиммлер, хромала колченогая ладья-Геббельс, а вот сейчас, похоже, Гейдрих собирался сделать ход конём. То есть Шелленбергом.И Шелленберг словно со стороны смотрел на это поле чёрно-белых клеток, а они двигались, меняли своё положение, наслаивались. Создавали лабиринт. А Вальтер Шелленберг пытался и всё никак не мог уразуметь правил навязываемой ему игры.А кто же король. Кто король в этой игре, на кого ведёт охоту Гейдрих?Наконец он позволил себе осторожно удостовериться:—?Группенфюрер, вы хотите, чтобы я,?— ?начальник отдела?, едва не добавил он,?— я, лично, проверил технического инженера, с которым мы ставили лифт в наш бордель?! —??потому что он якобы внезапно задружил с Геббельсом и его иностранными гостями?!?—?А вы готовы за него поручиться? Вальтер? Вот вы, лично, под вашу личную ответственность? Вы готовы поставить свою голову на то, что Бауэра не использовали для получения информации о секретных проектах имперской безопасности?!—?Я вас понял, группенфюрер. Итак, вы хотите…—?Этого хочу не я, а господин рейхсфюрер. Он даже даст вам напарника.—?Зачем?—?Сами-то как думаете.—?О. И кого же?—?Кого-то из своих-самых-личных запасов. Спецотдел. Мне не нужно напоминать вам, Вальтер, что когда речь идёт о спецотделах лично рейхсфюрера, это вполне может оказаться что-то на ?А? или на ?Т??—?Не нужно.—?Тогда вот, просмотрите. То, что касается этого человека. Что вам понадобится знать.Взяв папку, Шелленберг непонимающе взглянул на Гейдриха.—?Дело на сотрудника Гиммлера?! Неслужебное даже?Белокурая Бестия всея Рейха развёл руками, обезоруживающе рассмеялся:—?Ну должен же я знать, кто там вообще в окружении господина рейхсфюрера ошивается. Можно ли им его доверить.И Шелленбергу почудились блеснувшие на голове шефа дьявольские рожки.Он поморгал, прогоняя морок, подумал?— надо всё ж таки хоть сколько-то спать, а то вот так намерещится.Заглянул в досье. Чёрно-белое фото, никакое лицо на нём. Такое же, как и тысячи других. На подобных фото в подобных папках. Сведённые брови, мужественный взгляд, сжатые в полоску губы. Шелленберг сам выглядел точно так же на своих фото?— каждый раз морщился, видя. Впрочем, более ранние его фото были ещё хуже: настороженно взирающие на всё вокруг большие, слишком светлые глаза, выражение колючей недоверчивости на слишком юном худом лице, просто Страдающее Средневековье.Пробежал глазами по скудным строчкам текста. Зацепился за имя: Крам… что? Крампус. Шелленберг снова проморгался, вчитываясь, и выискивая встретившееся имя рождественского демона. А. Нет. Не Крампус. Крампен. Нет, точно, надо спать в следующую ночь. А то вот так в очередной момент оглядишься и обнаружишь себя в толпе хохочущих-кривляющихся бесов. И ни одного Святого Николая среди них.Крампен, двадцать семь лет. Двадцать семь? И уже лично-секретный порученец Гиммлера?Гейдрих обернулся.—?Ну,?— нетерпеливо-утомлённо проговорил он с плохо скрываемым раздражением,?— почему вы ещё здесь, Вальтер?!?А что, я уже должен куда-то мчать???— мысленно удивился Шелленберг, а вслух щёлкнул каблуками, и бодро отрапортовал:—?Греюсь, группенфюрер, замёрз, пока добирался до вас. Холодно на улице.—?А вы шевелитесь поактивней,?— недовольно посоветовал Гейдрих,?— и дела быстрее делать начнёте, вот хоть тот же салон взять… да и мёрзнуть не будете.—?Слушаюсь, группенфюрер!—?Вальтер, вы мне дерзите?—?Как я могу, группенфюрер.—?Да отлично вы можете. Просто великолепно. Вот вы бы с борделем с нашим так же.Мысленно закатив глаза, Шелленберг угрюмо заключил, что, похоже, ему самому стоит отправиться в бордель работать проституткой-шпионкой, чтобы Гейдрих уже отстал наконец.—?Возьмёте этого Крампуса…—?Крампена.—?Да. Я предоставил рейхсфюреру данные отчётов наших агентов по наблюдению за Бауэром. Так что Крампен теперь в курсе дел. Он вам передаст всю имеющуюся у него информацию по слежке. Ну и отправляйтесь к самому Бауэру. Проверьте его, Вальтер. Вы, лично.—?Сегодня?—?Сейчас.Гейдрих изящно упускал из виду то обстоятельство, что нынче выходной (и вообще, раз уж он так настаивал на поздравлении его с таким праздником, как Рождество, то сочельник). Шелленберг не стал заострять на этом внимание, ибо без фиглярства и глумлений вне своих собственных игрищ и христианство и христианские праздники Гейдрих нещадно и жесточайше клеймил и относил в разряд чего-то подобного евреям, то есть?— требующего скорейшего изничтожения во имя блага нации. Шелленберг лишь коротко уточнил:—?Мне за Крампеном куда, прямо в Вевельсберг? —??или уже в самый низ?.—?Нет, разумеется. Ещё втянетесь в эти коллективные посиделки вокруг начерченных на полу пентаграмм и рунических вязей. Найдёте герра Крампена в МИДе, рейхсфюрер говорил, что направит его с утра туда проверить иностранцев, бывших в доме у Геббельсов.—?Но, группенфюрер,?— аккуратно начал было Шелленберг,?— как же я его найду во всём огромном зда…Гейдрих вытаращился на него с таким непередаваемым искренним изумлением, что Шелленберг тут же заткнулся, снова бодро щёлкнул каблуками и звонко гаркнул jawohl с таким залихватским видом, что любимый шеф вновь оттаял, засмеялся, и кивнул на дверь.Не прошло и десяти минут?— всего-то надо было проехать несколько кварталов вперёд по улице?— как Шелленберг стоял напротив дома под номером 76, и довольно уныло смотрел на здание министерства иностранных дел.?Эгеееей, здесь кто-нибудь видел Люцигера Крампена?! Это молодой офицер СС, из специальных отделов рейхсфюрера лично, он должен был приехать к вам сегодня утром??— Шелленберг представил себя, бродящего по служебным коридорам и выкрикивающего это во все стороны, и тяжко вздохнул. И вообще, он не любил Риббентропа.Он перешёл дорогу, оставив автомобиль на другой стороне улицы, и остановился в нерешительности у входа, размышляя, обратиться ли в правовой, или протокольный, или ещё какой отдел?— он понятия не имел, с чего именно выбрал бы начать свои изыскания здесь совершенно ему неизвестный Люцигер Крампен.Что ж, иностранцы на приёмах у гауляйтера вряд ли прибывали в Германию для общения персонально с ним самим, наверняка это были поездки по делам коммерции, или политических миссий. Тогда стоило бы стартовать с торгово-политического отдела, по которому проходила информация о них. Не обязательно, что неизвестный Шеллебергу человек строил такие же выводы, но сам Шелленберг бы на его месте поступил так, а потому приготовился направиться в вотчину министериальдиректора Эмиля Виля.—?Штурмбаннфюрер? —?услышал он вдруг. —? Штурмбаннфюрер Шелленберг?Дьявол уже у тебя на пороге. И он уже позвонил в дверной колокольчик.Шелленберг обернулся на голос.Крампен-Крампус.Люцигер Крампен, очень тонкий, очень прямой, и очень красивый в своей чёрной эсэсовской форме, стоял у него за спиной и сверкал своими лазуревыми глазами и мальчишеской улыбкой. И, кажется, сияющим нимбом над фуражкой, украшенной изображением Мёртвой головы._________________________*Heiligabend?— Сочельник