Глава 2 (1/1)

Борис Сергеевич БольшаковМосква. Наркомат государственной безопасности. Июль 1943 г.Попался я, как говорится, глупо. С самого начала было понятно, что с момента побега и гибели Захарова, меня найдут. Какого чёрта я отсиживался у этой парикмахерши? Надо было остаться на этой трубе и пусть бы чекисты доставали. А с другой стороны?— страшно. Не будут разбираться и сразу в расход. Сколько таких случаев уже бывало. Правда, лично сам я свидетелем не был, но Захаров при желании мог быть весьма убедителен. Мать только жалко. Арестуют, как пить дать. Как же воспитала недостойного носить гордое звание ?советского гражданина?.В общем, схватили меня поздно вечером. По началу я назвался другим именем просто по привычке, но когда почти за полночь доставили племянницу профессора Аристархова, Таню, то понял мне конец. Лучше сознаться, что ты никакой не Семёнов Николай Петрович, а Большаков Борис Сергеевич. Так и не раскрывшую рот Татьяну отправили домой. Взгляд, которым меня наградил майор госбезопасности, не оставлял мне лазейки для будущего манёвра, но я всё-таки попробую.А вообще, какие у меня варианты? Пока не начался допрос, сижу, вспоминаю, что со мной приключилось после сентября сорок второго.По своей военной профессии я был радистом: еще осенью 1941 года окончил специальное училище и сразу же был направлен на фронт. В течение, без малого, года судьба меня миловала?— ни одного, ранения, ни разу не был в окружении, хотя порой и бывало очень трудно…Но вот настало лето 1942 года… Под ударами превосходящих сил противника войска Юго-Западного фронта, в состав которых входила дивизия, где я служил, отходила с Дона на восток. Одной сентябрьской ночью в районе Суровикино моя рация была подбита, а сам я получил тяжелую контузию. Как остался цел, почему меня не подобрали свои, я не знал; скорее всего, сочли убитым. Пришел в себя под утро уже в плену.Трудно сказать, как сложилась бы моя судьба, не встреть я в лагере для военнопленных бывшего однополчанина Захарова.Да, Максима Захарова я знал раньше, до плена. В октябре 1941 года мы служили в одной части. Время тогда было тяжелое, немец подошел к Москве, на тот момент война казалась мне проигранной. Воевать-то я воевал честно, но душа частенько уходила в пятки, веры в победу не было. Угораздило же меня под настроение поделиться своими мыслями с Захаровым. А тот… Тот присматривался ко мне, присматривался и вдруг предложил… перейти к немцам. Честно? Я струсил и не нашёл ничего лучше, как начать прятаться от него. Надо сказать, в лагере для военнопленных это было проблематично. А что я мог, по правде говоря? Рассказать кому-то? Кому? Кучке военнопленных, что пыталась готовить побег? Угу! Не прошло и месяца с момента моего пленения, как их заговор был раскрыт. Что сделали с теми военнопленными, рискнувшими устроить побег, говорить не буду. При одном воспоминании мне делается тошно.А после, прошла неделя, другая, и Захаров исчез. Напросился в разведку?— и пропал. Я, конечно, догадывался, как и куда он пропал, но опять смолчал. Ещё раз спрашиваю, кому говорить-то было? И вот теперь, почти год спустя, снова встретил Захарова. В лагере для военнопленных.Нет, он не был заключенным. Он… он носил немецкую форму. И, судя по всему, был у гитлеровцев не на плохом счету. Вскоре это подтвердилось. Самым ужасным образом.Как я потом узнал, мало того что Захаров перешел к немцам добровольно, он доставил им какие-то весьма ценные сведения. И это не все. Захаров-то, оказывается, сын какого-то знатного царского офицера. Его папаша в годы гражданской войны занимал видный пост в колчаковской армии, а когда белых разбили, удрал с семьей за границу в Харбин, где и умер.Мать Захарова вторично вышла там замуж за крупного советского работника в системе КВЖД, сменила фамилию себе и сыну, и таким путем они вернулись в Россию. Только Захаров никогда не забывал отца и лютой ненавистью ненавидел все советское. Теперь-то он не скрывал этого и сам всё мне рассказал. Вот на хрена?!Ясное дело, что он, Захаров, и на войну-то в первый день пошел, добровольцем, чтобы перейти к немцам.Вновь встретив меня среди заключенных, Захаров сразу меня узнал, несмотря на мой затрапезный вид, и взял под своё покровительство. Этого мне только не хватало! Большая часть военнопленных и так на меня коситься, подозревая в том, что именно я сдал начальнику лагеря готовивших побег людей. А я чувствовал, что там не обошлось без Захарова, но поделиться своими догадками было не с кем. Меня и так едва не побили за то, что я с ним общался. Многим он не нравился. А тут на те вам, объявился и покровительствует. Помнил, что я его не выдал. Не выдал, но собирался. Кто-то свыше уберёг меня от разговора с теми, кто хотел сбежать. Пока я собирался с мыслями, их заговор уже раскрыли. А теперь Захаров кружит вокруг меня, как ворон над добычей.Дальше?— больше. Максим Захаров, бывший старший лейтенант Советской Армии, стал нужным человеком в каком-то из подразделений разветвленного ведомства адмирала Канариса?— абвере. Он и в лагерь для советских военнопленных припёрся, чтобы подобрать ?кадры? в фашистскую разведывательную школу. И?— подобрал. Немного, но подобрал. В том числе и меня. Блин, нашёл диверсанта! Да не хотел я немцам служить, но Захарову ведь палец в рот не клади; когда я поначалу отказался служить немцам, Захаров и его подручные долго били меня, а потом Захаров пригрозил, что немцы перебросят меня обратно, к красным. И не просто перебросят, а сообщат, что он?— пособник немецкого разведчика Захарова, и уж тут один конец: свои же вздернут, да и мать… Да, арестуют и мою мать. Главное?— мать… Но я всё равно ещё пытался сопротивляться и тогда Захаров пошёл на крайние меры. Просто напросто отдал меня в качестве проститутки охранникам лагеря, перед этим предварительно привёл меня в относительный порядок. Кому нужен бородатый парень в качестве немецкой подстилки? Не знаю, сколько это продолжалось, но я внезапно подумал, что чёрт со всем?— соглашусь. Может там, в нашем тылу, смогу удрать от немецкого догляда. Посмотрим.В итоге, одно пошло к одному. Захаров продолжал мне покровительствовать (и не только). В разведывательной школе меня обучали работе на немецкой радиоаппаратуре?— дело это для опытного радиста оказалось не хитрым,?— натаскивали в диверсионном деле, учили обращаться со специальным оружием и ядами?— для террора. Еще учили пользоваться шифрами, кодами, тайнописью.Но главное было впереди. Еще раньше, в 1941 году, до того как Захаров стал предателем, я, вспоминая Москву, рассказывал о своих знакомых. В их числе не раз называл и профессора Аристархова?— светило союзного масштаба. Тогда Захаров особого значения этим рассказам не придавал, только завистливо восклицал: ?Вот какие у тебя друзья! С такими не пропадешь!? С кем не пропадёшь? С профессором? Щаз! Если надо будет, он всех сдаст, лишь бы ему работать не мешали, но об этом я благоразумно умолчал. Как смолчал и том, что до войны я пару раз встречал в квартире профессора самого наркома внутренних дел Берию. И оба раза я старался ретироваться куда-нибудь в дальние углы огромной квартиры профессора, потому мне не нравился цепкий и холодный взгляд товарища наркома.Вот какого вдруг Захаров донёс начальству абвера о профессоре? Мне всегда казалось, что профессор занимается ерундой. Да, я не настолько хорошо знал физические законы, но критический склад ума был всегда. Пара оброненных фраз профессора Аристархова и я едва не покрутил пальцем у виска. То-то и товарищ нарком перестал захаживать в гости. С другой стороны, благодаря болтовне Захарова о профессоре, я мог вполне строить планы своей переброски в наш тыл.Итак, не прошло и недели с момента моего прибытия в разведшколу, как меня стали вызывать то к одному начальнику, то к другому?— вплоть до какого-то генерала?— и расспрашивать, расспрашивать, расспрашивать. Всё о профессоре: о его работах, образе мыслей, семье, домашнем укладе. До мелочей. Было ясно, что германская разведка очень интересуется профессором Аристарховым и немало о нем осведомлена: и адрес знали, и место работы, и что он был в эвакуации в Уфе, и что вернулся домой, в Москву. Всё знали… Надо же, а я и не думал, что профессор всё-таки что-то там откроет. Ну, тогда, флаг немцам в руки! Я посмотрю, как они смогут выкрасть изобретение профессора из-под носа наших чекистов. Решил, что дожму немецкую разведку, но попаду в тыл советских войск.Получилось. С середины апреля этого года меня начали готовить к переброске в советский тыл. Тогда кличку мне дали: ?Быстрый?. Идти я должен был в Курск, отбитый советскими войсками у немцев еще в феврале 1943 года. Идти не один, а с напарником (с кем, не говорили), с рацией. Не самый лучший вариант, но ничего, на месте разберёмся.И всё-таки Бог на небе есть! Изменилось всё буквально за двое суток: передо мной поставили новую задачу?— объявили, что поеду в Москву. С Захаровым. Чуть вслух я тогда не выматерился. Только его мне для полного счастья не хватало. Это была полная для меня неожиданность: Захаров не был рядовым выучеником диверсионной школы, он был начальством. Пусть небольшим, но начальством: сам он ?черновой? работой не занимался, жизнью не рисковал, в советский тыл не ходил?— посылал других. И вдруг?— идет сам. И кличку тоже получил: ?Музыкант?.Мне было ясно, что перед нами с Захаровым германская разведка ставит какие-то особо серьезные задачи; причем я понял, что это задание как-то связано с профессором Аристарховым.Предположение моё тут же подтвердилось: меня вызвали к начальнику школы. Там был тот генерал, что допрашивал меня раньше. Генерал прямо сказал: ?Вы идете в Москву. Это решено. В Москве проникните в семью профессора Аристархова. И его [кивок в сторону Захарова] тоже введете в эту семью. Понятно? Лучше всего, если и жить устроитесь у Аристарховых. Дальше будете действовать по указанию господина Захарова. Господину Захарову даны соответствующие инструкции. В том числе и такая: уничтожить вас, убить, если вы поведете себя неправильно, неразумно. [Захаров осклабился. Вот скотина! Ну, я тебе ещё припомню всё, что со мной сделал.] Вопросы будут? [Да упаси, Господь! Какие вопросы? Быстрей бы в самолёте оказаться.] Нет? Тогда всё. Отправитесь через двое суток?.Очнулся я от мыслей, когда передо мной вновь выросли две фигуры: майора и его напарника?— старшего лейтенанта. Меня отвели в другой кабинет и усадили на стул рядом со столом. Надо же! А я думал, посадят у дверей и лампой светить начнут. От нечего делать принялся украдкой рассматривать тех, кто будет меня допрашивать. Майор был лыс, высок ростом, средней комплекции и с цепким прищуром зеленовато-серых глаз. Его напарник, старший лейтенант, был молод, худощав, со светло-русыми волосами и постоянно старался напустить на себя суровый вид. У меня хватило ума не показывать эмоции.Пока суть да дело, старший лейтенант записывал мои данные и готовил листки для протокола, в дверь внезапно кто-то постучался и она тут же распахнулась. На пороге стоял высокий, сухощавый капитан госбезопасности с внешностью от которой были бы без ума многие девушки. Горящий взор вперился в меня. Внезапно во рту стало сухо. Я узнал его. Узнал того, кто был одним из тех, что приезжали в качестве сопровождения наркома внутренних дел на квартиру профессора. За год до войны он носил чин лейтенанта. С ним ещё один был?— ниже его ростом, красивый капитан с прозрачными голубыми глазами. Собственно, хорошо я запомнил только капитана. Ещё и подивился, на кой Берии окружать себя такими мужчинами? Значит, лейтенант теперь у нас капитан и судя по всему?— это сотрудник СМЕРШа. Почему СМЕРШ? Не знаю, так подумалось и всё.Не ошибся. Майор Грачёв только подтвердил мои предположения. Капитан и вправду оказался разведчиком-диверсантом. Ох, лишь бы меня не узнал! Не узнал, но уселся в кресло, что стояло напротив моего стула, продолжая сверлить меня взглядом.А меня постепенно начала охватывать паника. С трудом сдерживаюсь, чтобы не заорать в голос. Умирать не хочется, потому что ничего серьёзного я ещё наворотить не успел. В конце концов, профессор пока жив и здоров, а его изобретение, находится в пределах института. Но кто ж меня тут будет спрашивать? Зададут пару вопросов и в расход. Чёрт нас дёрнул опять сунуться на продсклад. Ладно, про профессора пока умолчим. Авось пронесёт.Сижу, стараюсь держать себя в руках, но это невозможно под пристальным взглядом капитана. Его тёмные глаза ощупывают моё тело с ног до головы. Наконец он спрашивает:—?Извини, Константин Павлович, а кого допрашиваете?А не видно разве! Вот и майор отмахнулся:—?А-а, это по делу продсклада. Потом расскажу,?— тут же представляет своего напарника. —?Кстати, познакомься, это Виталий Иванович Радостин.Хорошая фамилия, вот только мне её обладатель радости не принесёт. Всё ещё пытаюсь мысленно взять себя в руки—?Очень приятно, Валерий Геннадьевич Кузнецов,?— говорит тот, кто не сводит с меня взгляда.Тихо вздыхаю, чувствуя, как над губой собираются капельки пота.В итоге досидел капитан до того, что понял всё и сразу про меня, то есть про так, КАК меня сломали окончательно. Последней каплей были немецкие слова, которые он мне произнёс на ухо, наклонившись так близко, что в нос ударил запах горькой полыни. [Пил ?Бехеревку? у профессора, знаю аромат.] Именно полыни, а не мужского пота и прочего. А уши от слов уже заложило, в голове шум, в глазах темнеет, а я вдруг молчу. Молчу, потому ни слова выдавить из себя не могу. Чувствую, как по щекам текут слёзы, а ворот моей гимнастёрки кто-то рвёт. Пуговицы падают на пол, моя шея теперь становится видна всем в этом кабинете. Следы зубов не пропали. Они просто стали тёмными пятнами и я ничего не могу с этим поделать. Зачем, зачем он так поступил со мной? Зачем он унижает меня ещё больше?Внезапно передо мной вырастает обеспокоенное лицо капитана Кузнецова, который вытирает слёзы с моих щёк и что-то говорит, но я не слышу. В ушах звучит только проклятый немецкий говор, что в пору на стену лезть. Я лишь ещё плотнее сжал губы и уставился куда-то в пол. Но один вопросов, обращённых ко мне, я всё-таки услышал—?Борис, сколько их было? Как долго это продолжалось?Хотите знать, сколько их было, товарищ капитан? Много, очень много. Я счёт потерял. Может, это были одни и те же, но я перестал соображать после первого десятка.—?Валерий Геннадьевич,?— просит старший лейтенант. —?Может, в другой раз спросите?Пытаетесь заступиться? Ну попробуйте!Тем временем Кузнецов, препираясь с майором и старшим лейтенантом, силком перетаскивает меня в своё кресло и садится на подлокотник. Снова повторяет вопрос. Продолжаю молчать в ответ. Даже слушать не хочу, о чём они спорят. И не сдерживаясь, утыкаюсь мокрым от слёз лицом в бок капитана Кузнецова. Слёзы из глаз льют не переставая. Слышу, как капитан сравнивает меня с фарфоровой куклой. Нашёл с чем! Вот и старший лейтенант Радостин возмутился, что-то про предательство Родины говорит. А Кузнецов не унимается:—?Ты будешь с ним возится, будешь оберегать, обхаживать и даже в постель ляжешь, если потребуется.Чего?! Мне только сотрудника госбезопасности рядом с собой в постели для счастья не хватает!—?Нет. Я не хочу,?— дёргаюсь, представив себе весь ужас.—?Успокойся, если не захочешь?— спать с тобой не будут.Ну спасибо, утешил! Я пытаюсь сесть прямо, искоса наблюдая за покрасневшим от злости Радостиным.—?Вы других по себе не меряйте, товарищ Кузнецов, а то про вас да бывшего наркома много слухов ходят,?— вдруг выдаёт он.Вот те раз! Значит, слухи про бывшего наркома?— правда? Я Ежова имел в виду. Хотя два красавца-чекиста, что сопровождали нынешнего наркома в квартиру профессора, тоже наводят на мысли. Да что за гадость лезет мне в голову?!—?Виталий Иванович! Не забывайтесь. Здесь старшие по званию.Влетело лейтенанту. Зато капитан спокоен, как скала. Говорить начал. Долго говорил. Я ничего не понял, да и не хотел вникать, поэтому взялся следить за руками Радостина. Тот от смущения принялся нервно точить карандаш, однако ножик соскользнул и полоснул его по пальцу. Кровь… Красная… Бумага… Белая… Как наяву вижу брызги крови на белом кафеле, когда фашистский врач-садист полоснул по шее одного из пытавшихся бежать. Красное… Белое… Красное… Не выдерживаю, рвусь из рук капитана и кричу:—?Не надо! Пожалуйста, не надо! Я не хочу это смотреть… Нет-нет-нет!!!Очнулся я уже в тюремном лазарете.