Глава 1 (1/1)

Валерий Геннадьевич КузнецовПодмосковье. Август 2003 г.Я сижу в саду на своей даче, расположенной в одном из сосновых боров Подмосковья. Когда-то эти ведомственные дачи принадлежали работникам с площади Дзержинского, но за последние двадцать лет с момента развала СССР большинство из них уже сменило хозяев, теперь там жили современные нувориши и лишь этот участок, где находилась моя дача, оставался нетронутым наглой лапой капитализма. Беседка, в которой я сижу, увита диким виноградом, и с неё открывается прекрасный вид на большое озеро. Несмотря на все старания современных капиталистов, озеро жило своей жизнью и как ни странно, на его собственность никто не покушался.Зовут меня Валерий Геннадьевич Кузнецов. Может статься моя настоящая фамилия и не Кузнецов, но я уже об этом вряд ли узнаю. Я из детдома. Работал на заводе, а потом комсомол отправил нас работать на площадь Дзержинского, 2. Так мы оказались там, двое друзей: я и Никита Петров. Куратором у нас был Юрий Данилович Старков. И попали мы как раз перед самым разгаром ?ежовщины?, как теперь называют этот период.На столе рядом со мной лежит ворох газет и журналов, что привёз мне внук моего друга. Как водится, практически любое печатное издание хоть раз в месяц считает своим долгом написать об ужасах советского времени, особенно в период сталинизма. Вот и сегодня мои глаза наткнулись на статью о начале съёмок сериала по ?эпохальному? трёхтомнику Анатолия Рыбакова ?Дети Арбата?. Ежова должен был воплотить Андрей Смоляков. Я фыркнул. Ну да, рослый Смоляков как раз подходит на роль щуплого и маленького Ежова. Но с другой стороны, это уже лучше, чем натуральный и непропорциональный карлик в одном из фильмов, названия которого я сейчас и не вспомню.Я ежусь от лёгкого ветерка, что доносится с озера. На дворе август, утренники уже прохладные, но воздух прозрачен, как ранней осенью. Вновь бросив взгляд на статью в газете про съёмки сериала, усмехаюсь. Где-то читал, что Рыбаков вывел под именем главного злодея романа (не считая Сталина, конечно) Юрия Шарока, Андрея Свердлова. Адика, как его называли в семье. Помню, я рассмеялся в голос, едва прочитав это. Жаль, Андрей не дожил до публикации этой статьи?— иначе бы он ответил. Единственное, что его роднило с персонажем Шарока?— это год рождения 1911. Шарок, скорее собирательный образ. Хотя, когда я читал ?Детей Арбата? явственно представлял Старкова.Адик, после того как его выпустили из тюрьмы, вдруг заделался писателем и написал в соавторстве с Яковом Матусовым два романа, объединённых общим героем Кириллом Петровичем Скворецким. А уже после смерти Адика соавтор выпустил ещё один роман. Я прочитал все три, но главным для меня оставался первый роман. Андрей очень аккуратно обошёлся с известными ему материалами по делу, к которому я был причастен лишь косвенно.Помню, после публикации романа ?Двуликий Янус? в 1965 году, я встретился с Андреем и прямо спросил:—?Андрей, ты совсем что ли спятил? Зачем ты написал это? Герои-то узнаваемы.—?Это для тебя узнаваемы и для тех, кто работает на площади Дзержинского, а остальным всё равно. Собирательный образ чекистов.—?А тот допрос?—?А что допрос? —?пожал плечами Свердлов, закуривая папиросу. —?Твои методы остались в тайне. Если ты не заметил, тебя в этом романе вообще нет.—?Ты тоже на кое-чьих допросах не присутствовал, как и твой старший брат,?— не удержался я от шпильки.Да, речь шла в частности о жене Николая Бухарина?— Анне и дочери Цветаевой Ариадне Эфрон. До меня дошли слухи, что они рассказывали об этом в лагерях.—?А ты у нас, выходит, правильный? —?тоном, не предвещавшим мне ничего хорошего, спросил Свердлов.—?Нет, но я хотя бы не провокатором не был.Не сдержался, конечно. Вообще я намекал на то, что его дважды?— в 1935 и 1937 годах?— арестовывали органы НКВД за антисоветские высказывания в кругу молодежи (например, прямо высказывался за то, что Сталина нужно убить), что не помешало ему в дальнейшем служить в центральном аппарате НКВД и МГБ СССР. По некоторым источникам, был выпущен благодаря стараниям его матери?— вдовы Якова Свердлова. Но я слышал и другую версию, что подобные высказывания с его стороны?— это абсолютной воды провокация для поиска и выявления ?врагов народа?.Взглядом, которым меня наградил Андрей, можно было смело поджигать дом. Поняв, что слегка перегнул палку, я примирительно сказал:—?Ладно, мы все не святые, а уж в те годы и подавно.—?Так и наши подопечные тоже не агнцы, как нас пытаются убедить с пятьдесят шестого года.Бросив докуренную сигарету в пепельницу, Андрей достал другую и перевёл разговор на первоначальную тему:—?Так что тебе конкретно не понравилось в романе? —?и хитрющий такой взгляд.Я усмехнулся и выдал:—?Благодари Бога, если до этого романа не доберётся Радостин.—?Ты имеешь в виду того, кто выведен в романе под именем Горюнова? —?усмехнулся Андрей?— Поздно. Он уже прочитал.Так вот оно что! Виталий всё знает.—?- И ты ещё жив? —?деланно удивляюсь я.—?Лучше спроси себя, почему ты ещё жив? Ты ж тогда мальчишку до нервного срыва довёл.—?Уточни, кого именно? —?пробурчал я, допивая пиво.Андрей усмехнулся и постучал по столу импортной зажигалкой:—?Понятно, что не Радостина, хотя тот был впечатлён твоими навыками.—?Ты про Большакова? Хорош мальчишка,?— отмахнулся я. —?Диверсант.Скептическое выражение на лице Свердлова давало понять, что ему прекрасно известно кем теперь стал этот диверсант. Именно поэтому он не удержался от подколки:—?То-то ты потом за этого диверсанта переживал больше, чем за Старкова.Разумеется, Свердлов наступил и на мою больную мозоль, мстя таким образом за мои слова, сказанные ранее.—?Я не переживал, меня больше волновал душевный покой Радостина,?— отмахнулся я и зло добавил. —?А Старкова ты не трогай.В конце-концов, не рассказывать же ему всё то, что случилось со Старковым? Свердлов знал лишь общеизвестное и остановимся на этом. И всё-таки слова Андрея задели за живое и в голове невольно всплыли воспоминания. Не обращая внимания на сидевшего рядом со мной собеседника, я погрузился в прошлое.Последние дни января 1940 года. Юрия Даниловича Старкова я заметил сразу, как только приблизился к воротам бывшего мужского монастыря, а с тридцать восьмого года особорежимной тюрьмы. Пришлось добираться до посёлка на своих двоих и пешком идти от станции, чтоб остаться незамеченным. Зря я думал, что моё появление не привлечёт внимания, поскольку фигуру Юрия Даниловича в полном обмундировании, включая фуражку с синим околышем, заметил ещё издали. Он стоял, опираясь на трость и казалось его совершенно не волнует колючий холодный ветер. Я медленно шёл по тропинке, намётанным взглядом замечая тех, кто так же, как и я, доехал из Москвы или близлежайших городов Подмосковья в надежде хоть что-нибудь узнать о судьбе родных. Я нисколько не сомневался в том, что чем секретнее объект, тем больше народу о нём знает. Хмыкнул, когда почти задел плечом человека, изображавшего из себя дворника. Ну-ну, это когда ж наше ведомство решили узкие тропинки проложить вдоль стен монастыря? Ладно, не моё дело, а вот стоящий как дуб среди долины ровной Старков очень даже привлекал внимание. Вон. например, из-за деревьев высунулись несколько лиц и опять пропали. И я нисколько не сомневался в том, что кое-кого из охраны вполне можно убедить рассказать о тех, кто содержится в тюрьме. Главное, чтоб Старков отсюда ушёл. Решаюсь окликнуть, раз в упор не видит.—?Юрий Данилович!Оборачивается. Я едва смог подавить страстное желание броситься ему на шею. Мой порыв Старков останавливает одним единственным жестом. Нет, не тем, что вы подумали! —?Что ты здесь забыл? —?свистящим шёпотом спрашивает у меня Старков.—?Я думал, он обманет,?— отвечаю я невпопад.Разумеется, он не понял:—?Кто?—?Ежов,?— тихо уточняю я.Старков уставился на меня во все глаза. Ну да, откуда ж ему знать-то? Это мне ?посчастливилось? стать свидетелем того, что своего любимца арестованный Ежов Лаврентию Павловичу не отдаст. Лучше б я этого не знал, ей-богу!Наконец Юрий Данилович решительно хватает меня за руку и тянет за собой.—?Объяснись,?— говорит он, таща меня в сторону рощицы.Кто ж такую аккуратную тропинку-то протоптал? Не иначе охранники за мздой ходили.—?Да я и сам толком ничего не знаю,?— быстро говорю я. —?Просто он намекнул на это.—?Когда он тебе успел намекнуть? —?недоумевает Старков, останавливаясь.Тащу Старкова за рукав шинели под старую берёзу, чтоб со стен не видно было. —?А в тот же день,?— я особенно выделяю последнее слово и прекрасно вижу, как Старков страшно смущён.Ну, ещё бы! Устроить такое. Как я ещё под раздачу не попал, удивительно.—?Ты хочешь сказать, что он простил меня? —?поражённо спрашиваю Старков.—?Не знаю, но видимо, да,?— вздыхаю я и тут же задумчиво спрашиваю (не иначе как с целью добить своего начальника). —?Интересно, а что от него потребовали за ваше освобождение?Старков смотрит на меня тяжёлым взглядом. Я же спокойно ему отвечаю. Думать надо было, когда лезь туда, куда не просят. Пока я предавался злости, Старков как-то странно покачнулся, едва успел подхватить его.—?Думаю, его скоро расстреляют,?— продолжаю ?добивать?.После моих слов Старков, не говоря ни слова, убирает от себя мои руки и медленно разворачивается, чтобы уйти. Чувствуя себя виноватым, я бросаюсь следом и торопливо говорю:—?Простите меня. Я знаю, что суд уже был, а после суда долго не держат.Старков так резко тормозит, останавливаясь, а я едва не врезаюсь в него.—?Я должен попасть на его расстрел,?— вдруг заявляет он.—?Но Юрий Данилович,?— я растерян,?— как?—?Пока не знаю. Но кое-кто вряд ли откажет.—?Вы про товарища наркома? —?недоверчиво уточняю я.—?Именно,?— неожиданно усмехается Старков.С этими словами он решительно шагает дальше по тропинке в сторону станции. Несмотря на его повреждённую ногу, я едва поспеваю за ним.Москва. 1965 год.Из воспоминаний меня оторвали постукивания по столу чем-то металлическим. Перевожу взгляд на источник шума?— Свердлов задумчиво стучит своей зажигалкой по столешнице.—?Извини,?— Свердлов перестал заниматься ерундой и уточнил. —?Для тебя это сих пор больная тема?—?Именно,?— буркнул я, вспоминая цель нашего разговора. —?Что касается истерики, то это Радостин Большакова довёл тем, что палец свой порезал. Парень после плена вида крови не переносил. Это уж после Радостин с этого диверсанта так пылинки сдувал, что этим вопиющим фактом его начальство потом очень возмущалось.—?И опять же по твоей подсказке,?— уточнился Свердлов.—?А где я был не прав?—?Да везде ты прав. Только не забывай, после этого Радостина на семь лет упекли, скажи спасибо, что не расстреляли. И диверсант его в коме больше года провалялся.Я помолчал. Помню, как Грачёв (в романе названный Кириллом Петровичем Скворецким) жаловался, что Виталия, вышедшего из тюрьмы, с трудом удалось уговорить сесть в машину, на которой за ним приехали сам Грачёв и его новый сотрудник Тихонов, когда-то служивший у них в партизанском отряде ещё мальчишкой.—?Главное, что оба живы до сих пор,?— напомнил я и добавил напоследок. —?И вообще, фамилии с именами надо было давать от противного.—?А разве в романе не так? —?криво усмехнулся Андрей.Я в ответ промолчал.Подмосковье. Август 2003 г.Вспоминая одно, невольно вспомнил и другое, как я совершенно случайно угодил на один допрос Большакова, который меня совершенно не касался.1943 г. Июль. Москва. Наркомат госбезопасности.Вот и зачем спрашивается, мне сообщили, что юркин кабинет занял какой-то новый сотрудник, прибывший как раз после ранения в партизанском отряде? Меня такая злость взяла. Нет, я понимал, что лично мне юрин кабинет был заказан?— свой имелся, но так просто отдать кабинет и мне не сообщить, это ни в какие ворота не лезло. Там же столько моих бумаг оставалось. Я бы хоть свой архив до конца разобрал. С другой стороны, я подозревал, что архив уже давно разобран по листочку и подшит к делу Старкова. А в остальном, всё как обычно: Юрку?— в расстрельный подвал, а меня на фронт, сначала в полковую разведку (только через линию фронта я сотню раз ходил), а потом в апреле сорок третьего организовали СМЕРШ и я оказался там по протекции Судоплатова.Буквально летя по коридорам наркомата, я затормозил лишь у дверей бывшего юркиного кабинета. Долго не решался взяться за ручку, вспомнив, как видел Старкова в последний раз в сентябре сорок первого.Сухановская тюрьма. Сентябрь 1941 г.Какая в Сухановской тюрьме тишина, особенно ночью и перед чьим-нибудь расстрелом. Впрочем, расстреливали ночью довольно часто, несмотря на сворачивание ?охоты за ведьмами?. С другой стороны, сейчас война и ?спящие? агенты повылезали из всех щелей.Мои шаги гулко отдаются в коридоре среди закрытых дверей камер-одиночек. У одной из них останавливаюсь, так как меня там уже ждут. Конвойный открыл дверь и впустил меня внутрь.Я зашёл туда, словно в воду перед прыжком и встал у порога. На меня в упор смотрели прозрачные юркины усталые глаза. Обречённости в них не было, словно их обладатель уже давно смирился с тем фактом, что закончит свою жизнь у расстрельной стены.—?Зачем пришёл? —?наконец спросил он.Я пожал плечами и прошёл дальше. Сев на табурет, что стоял у стола, я ответил:—?Хотел вас увидеть.—?Какая честь, Валерий Геннадьевич, какая честь,?— усмехнулся Старков, забираясь куда-то в тень.Обижаться было глупо. Вообще он сам просил придти, видимо в качестве последнего желания и принести чистое нательное бельё.—?Я принёс, что вы просили,?— сказал я и вынул из портфеля свёрток.Он ещё не знает, что это Вера лично выстирала, нагладила и вручила мне. Когда она это делала, мне казалось, что у неё с головой что-то случилось. Слишком спокойна была внешне, но глядя на неё хотелось орать от безысходности.До сих пор не могу понять, как они, Юра с Верой, вообще умудрились сойтись? Точнее будет сказать, что Вера сама, как истинная женщина, вообразила себе что-то там. Насколько я знал Юрку, его женщины волновали мало?— только в качестве трамплина для личных целей. Будь то Алёна, дочь одного из партийных функционеров, которая родила ему сына и от которого Юра не то, что бы открестился, когда её отца с матерью арестовали, а скорее был к нему равнодушен. Ребёнок таинственно исчез, когда пришли уже за Алёной. Правда, ей повезло?— всего лишь отправили подальше от Москвы. Далее была ещё парочка жён/дочерей, а потом вдруг в юрино личное пространство со всем пылом ненависти и юношеского максимализма ворвалась Вера. Оставалось только удивляться, как Юрка пропускал мимо ушей весь поток ненависти, который Вера выливала на него при каждом удобном случае. И ведь не боялась, зараза такая! Что потом меж них случилось, я не знал?— не было меня в Москве почти месяц, но перемена была разительна. Веру словно подменили, а вот Юрка был мрачен, как грозовая туча. А потом случилось то, что случилось: юрино терпение лопнуло аккурат в тот момент, когда товарищ нарком Берия отчитывал подчинённых за пытки к арестованным, намекая на то, что времена Ягоды и Ежова пришли. Мыслить, мол, надо по-новому. Зря он это сказал, да ещё с такими ?толстыми? намёками в сторону Старкова (можно было подумать, что он единственный), поскольку оппонент в долгу не остался и высказал всё, что он думает о тех, кто ?мыслит по-новому?. Да, прямо на общем собрании. Представляете, что тут началось? Вот то-то и оно.Пока я предавался мыслям, Старков вдруг резко сбросил китель на пол, а потом рванул нательное бельё и остался с голым торсом. Я видимо не смог удержать на лице ужас, с трудом сглатывая слюну.—?Понимаешь,?— Юра на меня не глядел. —?Перед расстрелом раздеться заставят, а кровавые тряпки от тела отдирать не хочется.Я молчу. От количества ран и синяков на теле Старкова рябило в глазах. Унимая подкатывающуюся к горлу тошноту, я смочил принесённое полотенце водой и попытался обтереть избитое тело Старкова. Глядя на моё лицо, Старков молча вырывает мокрое полотенце и цедит сквозь зубы:—?Уходи!—?Что?—?Уходи говорю. Я сам.—?Да ещё чего,?— вдруг злюсь я и киваю на раны. —?Это называется по-новому мыслить?Старков вдруг усмехается:—?Вроде того. Уходи, прошу!Поняв, что сейчас Юра вот-вот сорвётся, я подобрал с пола окровавленную рубашку, сложил в портфель и подошёл к двери. Про Веру решил не говорить. Когда мне уже открыли дверь, я услышал тихое:—?Прости меня, пожалуйста.—?И ты тоже,?— ответил я и стремительно вышел прочь.1943 г. Июль. Москва. Наркомат госбезопасности.Сколько я стоял у дверей кабинета я не знал, но дверь вдруг отворилась сама по себе и понял, что надо заходить. Вошёл я злой на весь свет, предварительно постучавшись для проформы.О-па! Да тут старый знакомый?— Константин Павлович Грачёв. Как-то я перебирался через линию фронта, используя его партизан для прикрытия. Увидев меня, он улыбнулся и поздоровался:—?Добрый вечер, товарищ Кузнецов.—?И вам не хворать. А вы меня запомнили.—?Ну, гости из Москвы у нас редко бывали, не то, что в соседнем отряде.Ответ Грачёва я уже не слушал, понимая, что ворвался на допрос. Нисколько не стесняясь, разглядываю в упор того, кого он и его помощник допрашивают. В ответ на мой суровый взгляд на меня со страхом уставился белокурый молодой человек. В его голубых глазах был такой ужас, что я даже невольно бросил взгляд в сторону окна, чтобы в его отражении убедиться в отсутствии на моей гимнастёрке (не переоделся с дороги) следов крови и прочего костного мозга фашистов. Забыл постирать перед вылетом, только проветрил.Н-да, а юношу уже едва ли от страха чуть не трясёт. Неожиданно понимаю, что никуда уходить не хочу и, конечно, сейчас влезу не в своё дело, но что-то в облике допрашиваемого царапало взгляд. Что не понятно, но по ходу дела разберёмся.—?- Я поприсутствую на допросе, если вы не против, Константин Павлович? —?я прошёл в кабинет.Судя по взгляду Грачёва, ему, кажется, какие-то доброхоты уже доложили, чей это был кабинет и кем мне приходился бывший владелец, но он ничего мне не сказал и жестом предложил войти. Хотя мог и отправить куда подальше. Дело, которое он сейчас вёл, меня совершенно не касалось. Молодой сотрудник из новеньких взволнованно посмотрел на меня. А я уже откровенно рассматривал чудо в перьях, сидящее передо мной (я по привычке сел в кожаное кресло рядом с юриным столом, как когда-то). Невысокий, худой молодой человек лет 23-25, с голубыми глазами в обрамлении длинных ресниц. Его тонкие пальцы музыканта то и дело нервно переплетались в замок. Ну и где они отыскали такое ?сокровище?? ?Они??— это гитлеровцы.Краем глаза вижу, как нервничает напарник Грачёва. Это чего ж ему такого молодого-то дали? Сам Грачёв в Москве и так человек новый и этот ещё ни туда, ни сюда. С другой стороны, Грачёв?— чекист опытный, пусть и на Смоленщине работал, а принцип везде один. Скорее всего, решили приставить молодого, чтобы опыта поднабрался, а то вон в глазах только идеалы партии и комсомола светятся.—?Извини, Константин Павлович,?— спрашиваю я (любопытно же!). —?А кого допрашиваете?—?А-а,?— махнул рукой майор. —?Это по делу продсклада. Потом расскажу. Кстати, познакомься,?— он кивает в сторону молодого сотрудника НКГБ. —?Это Виталий Иванович Радостин.—?Очень приятно, Валерий Геннадьевич Кузнецов.Мы с Радостиным пожимаем друг другу руки через стол.—?А как зовут вашего диверсанта и шпиона? —?я холодно оглядываю сгорбленную фигуру.—?Валерий Геннадьевич,?— укоризненно говорит Константин Петрович, хотя его глаза смеются. —?То, что он?— шпион и диверсант, ещё доказать надо.—?Ясно,?— криво усмехаюсь я. —?Мы теперь просто так не задерживаем. Что ж, военное время?— другие законы.?Мыслим-то по-новому!??— усмехаюсь про себя.Тут, наконец, вскидывает голову Радостин:—?У нас сейчас другие методы.Грачёв озадаченно смотрит на Радостина. Я прищуриваюсь и спрашиваю:—?Это, какие другие? Поясните, товарищ младший лейтенант.—?Я знаю, что вы ещё при Ягоде и Ежове служили,?— бурчит про себя Радостин.Типа, этим всё сказано.—?Это откуда ж вы знаете, а? —?иронизирую я, заставив своим взглядом смутиться Радостина.Смутится-то он смутился, но упрямый блеск в глазах давал понять, что мнение не поменяет. Спасибо, млин. Лично я на допросах не бил, давил больше на психологию, а вот Старков… Старков, бывало, пару раз срывался капитально. Помню, как за одного избитого задержанного ему ещё от Ежова досталось, хотя бывший нарком и сам порой не гнушался применять исключительные меры воздействия. Второй срыв?— это уже при Берии. Когда Лаврентий Павлович прямо заявил на общем собрании о недопустимости таких мер и назвал фамилию Старкова, тот в долгу не остался и прямо и чётко высказал всё, что он думает о двойных стандартах ставленников Берии. Высказал со всеми фактами. И на сей раз, ему отвертеться не удалось?— высшую меру наказания привели в исполнение.—?Так откуда? —?я одним глазом наблюдаю, как пугается задержанный.Спор закончился не начавшись?— Грачёв прерывает нас и заставляет вернуться к допросу задержанного Бориса Сергеевича Большакова.Допрос продолжается. Судя по всему, наш смазливый диверсант заврался и запутался. Н-да, плохо совсем видать у фашистов с кадрами, раз послали такое вот чудо, да ещё и в Москву. Вопросы от майора и его напарника сыпались один за другим, и каждый требовал конкретного ответа.Теперь Большаков уже беспрестанно отирал пот, облизывал верхнюю губу. Я невольно засмотрелся на его губы. Судя по всему, он даже не совсем понимает, КАК движение его языка действует на окружающих. Впрочем, Грачёв и Радостин остались равнодушны. А вот я… Я вспомнил, как слизывал кровь со своих губ Ежов, доведя меня тогда до дрожи по всему телу. Не удивительно, что Старков тогда не удержал себя в руках. Я встряхнул головой, отгоняя свои неприличные видения. А Большаков тем временем всё больше и больше путался, ответы его были маловразумительными.—?Где остановился Захаров в Москве, у кого? —?внезапно спрашивает Грачёв.Я молча кривлю губы в подобии улыбки. Мне интересно, что ответит задержанный.—?Захаров? —?замялся Большаков, видимо собирался с мыслями. —?Я?— я не знаю. Он мне не говорил.—?Не говорил?! —?буквально рычит Грачёв. —?Значит, прикажете понимать, вы жили в Москве не вместе, а порознь? Отвечайте.—?Мы… то есть я… мы жили порознь. —?Большаков говорил с отчаянием. —?Хотя нет, вместе.Я отворачиваюсь, чтобы скрыть улыбку. Ответ Большакова отдавал двусмысленностью. Справившись со своими эмоциями, я вновь поворачиваюсь к задержанному, а Большаков видимо что-то вспомнил и сообразил, что лгать бессмысленно. Да, запутался он, заврался и замолчал.—?Кстати,?— дожимает Грачёв,?— почему, рассказывая о том, куда вы кинулись из прокуратуры, вы умолчали об Аристарховых?Я с трудом удерживаю на лице невозмутимое выражение лица. Неужели речь идёт о профессоре Аристархове?! Какого чёрта немцам понадобился этот старый пень? Насколько я помню, до войны он что-то там разрабатывал. Берия целый год мотался к нему, как к себе домой, но потом дело заглохло. Видимо угадав шестым чувством моё удивление, Грачёв одними губами, беззвучно, сообщил мне, что молодой человек знаком с семьёй профессора.—?Аристарховы? —?забормотал Большаков. —?Профессор Аристархов? А что, что я должен сказать?—?Ну что сказать, это уж вам знать.—?Но, товарищ майор…—?Гражданин,?— жестко сказал Грачёв. —?Гражданин майор. Товарищей больше для вас здесь нет, запомните. Итак, почему вы молчите об Аристарховых? Думаете, не знаем? Наивно!—?Нет, я так не думал. Просто… просто я не хотел впутывать профессора в эту историю.—?В какую историю?Большаков не ответил. Он сидел понурясь, покусывая губы и молчал.—?Вот что, Большаков,?— заговорил Грачёв. —?Пора понять, что вы изобличены. Факты против вас. Все, что вы тут рассказали (майор приподнял со стола протокол допроса),?— ложь. Ложь и чепуха. Ни слова правды. Ваша ложь обернулась против вас. Вы думаете, мы не знаем, что ваше удостоверение личности?— фальшивка? Командировочное предписание?— фальшивка. Продовольственный аттестат?— опять фальшивка. И вам это превосходно известно. К чему же лгать? Нет, так дело не пойдет. И в молчанку играть не выйдет. Мой вам совет: одумайтесь. Пока не поздно, расскажите все. Сами. С самого начала. Не ожидая, пока мы начнем вас изобличать. Вас следователь уже предупреждал о последствиях. Сейчас мы вам предоставляем последнюю возможность. Ясно?—?Да, това… гражданин майор. Ясно.—?Кстати, куда вы девали финку, которой там, в прокуратуре, ударили начальника продовольственного склада?Чего-то не тянет этот Большаков на хладнокровного убийцу. Ну что я говорил? На лице Большакова проступило выражение неподдельного изумления:—?Я? . Ударил? . Но я никогда в жизни не держал финки в руках. Это… это неправда.Большие голубые глаза наполнились слезами. Глаза красивые, но до ежовских глаз ему далеко. Такой синевы ни у кого больше нет. Ну вот, сейчас заплачет. Вздыхаю, глядя как, Большаков уронил лицо в ладони и горько, взахлеб, разрыдался. Во всей его фигуре было что-то мальчишеское: жалко вздрагивали плечи, вздрагивал смешной хохолок на затылке. Он плакал, как маленький ребенок, которого несправедливо обидели. Грачёв долго, внимательно смотрел на него, потом задумчиво произнес:—?Что, тяжело? Понимаю. Очень тяжело. Но выход один?— говорить правду. Только правду…Ну да, у нас скажи правду, сразу же припаяют большой срок, а может и расстрел. Хотя есть вариант поработать на нас, а потом выбросить за ненадобностью. Диверсант Большаков молча, не отрывая рук от лица и продолжая всхлипывать, несколько раз судорожно кивнул головой.—?Вот и отлично,?— сказал Константин Павлович. —?Идите-ка сейчас в камеру, соберитесь с мыслями, потом поговорим. Условились?И тут я решил пойти ва-банк, пока Грачёв не вызвал конвой. Я же чувствую, что-то этот парень на следующем допросе кое-что явно не расскажет, обойдётся нейтральными словами, и даже знаю, что не расскажет, но надо проверить. Одним движением я поднимаюсь с кресла, обхожу стул, на котором сидит этот диверсант недоделанный, опираюсь позади него руками о спинку стула, наклоняюсь к его уху (парень напрягся как струна) и вкрадчивым шёпотом произношу по-немецки одну пошлую фразу, известную лишь в определённых кругах. Большаков дёргается, как от удара плетью и его глаза вновь наполняются слезами, но он молчит. Грачёв и Радостин смотрят на меня во все глаза.—?Что происходит? —?наконец спрашивает Грачёв.—?Да ничего особенного,?— я с силой рву воротник гимнастёрки Большакова, металлические пуговицы прыгают по полу и указываю обоим следователям на основании шеи задержанного. —?Видите эти следы на шее, как от зубов?Краем глаза замечаю, что Радостин краснеет. Вот кисейная барышня! А наш диверсант сидит, как соляной столб и лишь слезы медленно текут по щекам.—?Вижу,?— мрачнеет Константин Павлович.Я обхожу Большакова и сажусь перед ним на корточки, попутно вытирая с его щёк слёзы.—?Если его хорошо осмотрит доктор, то моя версия подтвердится. Его сломали, используя словно…?— я не договариваю, так как вижу, что у Бориса плотно сжимаются губы, да так, что белая полоска обозначилась, но молчать продолжает, уставившись неподвижным взглядом в одну точку.—?Борис, сколько их было? Как долго это продолжалось? —?решаю дожать я.—?Валерий Геннадьевич,?— срывающимся голосом просит Виталий. —?Может, в другой раз спросите?—?Действительно, товарищ Кузнецов.,?— начинает и Грачёв.Я качаю головой:—?Сейчас, иначе он замкнётся, а потом проблем не оберётесь. О таком не каждая женщина сознается, а мужчина тем более. Тем паче, что никто не поверит.Я встаю, силком перетаскиваю Большакова на кресло и усаживаюсь на подлокотник. Повторяю вопрос. Это несчастье продолжает молчать, только слезы глотает.—?Вы жестокий человек! —?бросает вдруг Радостин.—?Жестокий,?— не стал спорить я. —?Только вам потом с ним работать, а он будет что-то скрывать от вас. Какой будет ваша первая реакция, ну? Он не всё выложил, ему верить нельзя, тогда в расход.Большаков начал раскачиваться. Я положил ему руку на плечо и он вдруг уткнулся мне в бок. Ткань моей гимнастёрки тут же намокла от его слёз. Грачёв и Радостин молчали. А меня уже несло:—?Да с ним сейчас надо обращаться, как с фарфоровой куклой.—?Ещё чего! —?возмутился Радостин, вдруг вспомнив, что он работник госбезопасности и к шпионам надо относиться соответственно (угу, самое время!). —?Он Родину предал, а мы возись с ним?Как Грачёв ещё не дал напарнику профилактический подзатыльник, ума не приложу. Пока держит себя в руках.—?Ты будешь с ним возится,?— я смотрю на Радостина злыми глазами. —?Будешь оберегать, обхаживать и даже в постель ляжешь, если потребуется.Чувствую, что Большаков дёргается и тихо говорит:—?Нет. Я не хочу.—?Успокойся, если не захочешь?— спать с тобой не будут.Покрасневший, то ли от злости, то ли от стыда, Радостин шипит:—?Вы других по себе не меряйте, товарищ Кузнецов, а то про вас да бывшего наркома много слухов ходят.—?Виталий Иванович! —?бросает Грачёв. —?Не забывайтесь. Здесь старшие по званию.Я невозмутимо отвечаю:—?Без году неделя, а слухов уже нахватались. Так вот, чтобы пресечь в дальнейшем подобные разговоры, я отвечу на ваши слова. Николай Иванович Ежов?— несчастный человек по сути и как именно от него получали признательные показания, я говорить не буду. Всё это было неприятно и мерзко. С кем он спал и когда, нас это тоже не касается. В основном, все уже мертвы. Лично я с ним не спал [вру и не краснею], но вот за бывшего начальника не отвечу [и здесь недоговариваю]. Ясно вам?Неожиданно Радостин ойкает и прикладывает ко рту палец, с которого капает кровь.—?Порезался,?— сообщает он для всех, наблюдая, как красные капли крови падают на белый лист бумаги. —?Точил карандаш.А сам сидит мрачнее тучи, искоса на меня поглядывает. И тут я чувствую, что наш диверсант недоделанный рвётся из моих рук и словно в горячке шепчет:—?Не надо! Пожалуйста, не надо! Я не хочу это смотреть… Нет-нет-нет!!!Я прослеживаю, куда он смотрит и понимаю, что его взгляд устремлён на лист бумаги, на котором краснеют пятна крови.—?Ну вот,?— вздыхаю я. —?Ещё одно воспоминание вызвали.А Большакова трясёт, как в лихорадке. Я крепко прижимаю его к себе и шиплю:—?Вызывайте врача и скажите, чтобы успокоительное взял.Через полчаса, после того, как врач вколол Большакову успокоительное, его отправили в тюремный лазарет. Грачёв, посмотрев на меня нечитаемым взглядом, вдруг заявляет Радостину:—?Признаюсь тебе, Виталий Иванович, смущает меня одна вещь?— насчет финки. Понимаешь, верю я ему, что он финку в руки не брал, верю, а Попов, помнится, говорил, что финкой его пырнул именно Большаков. Надо бы проверить. Ты съезди-ка с утра на продсклад, к Попову. Потолкуй с ним. Уточни.Радостин молча кивает головой и складывает бумаги. Я достаю портсигар и закуриваю. За окном медленно поднимался рассвет.