Глава 17. Память на старость, старость на память (1/1)

От автора: мне очень стыдно за то, что я так задерживаю продолжение. Но, наверное, все уже знают, что я - однофандомник - подсела на Хеталию крепко. Настроя писать этот фик уже нет никакого, и стараюсь ради вас. Мы в ответе за тех, кого приучили к своему фанфику (с)Имя ветерана взято из реального списка, но настоящий Михаил Максимович, слава Ками, цел. И да, в его репликах нет ошибок, я всего лишь постаралась передать речь одного из ветеранов, которого мы навещали с классом на 9 мая много лет назад. Дикая, на мой взгляд, смесь трасянки и русского литературного языка.О, это неподражаемое чувство – знать, что скоро наступит конец привычному ходу жизни. И вы пытаетесь запомнить каждую мелочь, чтобы потом, когда все бесповоротно изменится, перелистывать в своей памяти фотоальбом, в котором снимки – кадры прожитых моментов, с постепенно меркнущим, но слабо мерцающим еще долгие годы глянцем. Только вы должны помнить, что этот фотоальбом не положишь на полку. Его не сохранить для потомков, фотографии не проявить чем-либо материальным и даже моральным. Истинную красоту можете оценить лишь вы, лишь с вашим взглядом на них глянцевые карточки будут настоящими. И эта красота исчезнет вместе с вами.Вы стареете и уходите, забирая с собой стопки фото, а вместе с ними – целый мир, созданный вами за годы жизни, неповторимый, уникальный. Такого никогда не было ранее и не будет в последующем. Стара мысль, да все еще актуальна. Мне бывает немного жутко от осознания того, что за тысячелетия существования человеческой расы исчезло так много, несоизмеримо с тем, что было создано. В небытие ушло стократ большее. Несмотря на улучшение демографической ситуации, мы вымираем, друзья мои. Важные открытия не совершаются сто пятьдесят тысяч раз в день, а исчезают чужие вселенные именно с такой частотой.Многие не до паники, но все-таки побаиваются стареть. Слишком многое наслаивается на вас за это время, тело ссыхается, становится немощным. Вы уже не тот молодой раздолбай без единой морщинки на улыбающемся лице. Сказать молодому, что в будущем он не способен будет пройти пару шагов без клюки, что есть придется только определенные продукты, что он будет ходить под себя, ибо продираться в темноте к клозету или нашаривать под кроватью утку – не комильфо… Ему будет противно, он не захочет верить в это до конца, хоть и понимает, что избежать подобной участи не выйдет, разве что в одном случае. И тут нападает когнитивный диссонанс. Человек априори хочет жить долго – ну, я не беру в расчет психически больных. Но и стареть не хочется. Прожить дольше и ненавидеть свою немощность или лечь в гроб молодым и прекрасным, но так и не успеть насладиться жизнью в полной мере? Вот в чем вопрос. Ответ на него никто толком дать не может. Впору мне сейчас с коварной улыбкой добавить: ?Не мы решаем, друзья мои, совсем не мы?.Я не люблю стариков – от них пахнет скорой смертью, безнадежностью. Они похожи на затухающий костер, такие же серые, пламя их активности, жизни скрыто под толстым слоем пепла, и порой не понимаешь, остаточное тепло от них исходит или же что-то еще есть в кучке черно-белых головешек. Но ворошить потухающий костер порой бывает опасно – от неосторожных движений он может так легко потухнуть. Вы боитесь сразу двух вещей: стать причиной этого угасания и покрыться пеплом самому, постепенно затихая, старея вслед.Признаюсь честно, я тоже боюсь старости. От осознания того, что в твоем распоряжении дни и недели свободного времени, которое ты будешь тратить на бесконечные размышления и воссоздание воспоминаний, становится жутко. И очень пусто. Я чувствую скорое завершение истории, в которую я опрометчиво вляпалась. И я снова останусь одна. Благо, терзать себя этим мне придется недолго. Это я почему-то знаю точно. Все уйдет, сотрется из дневников будней, а потом меня не станет. Просто исчезну и все. Так и не познавшая старости, прекрасная в своей молодости. И от этого до абсурдности весело – лучше уж так, чем постепенно разваливаться на части.А пока щелкайте мысленным фотоаппаратом. Больше вам делать нечего в нашей никчемной и бесцельной жизни, где каждый работает на свое благополучие, которое уйдет вместе с человеком под землю.- Мацуда, положи на место, - хмуро пробормотала я, глядя в потолок. Естественно, меня и не подумали послушать. Этот кавай успел меня задолбать всего за несколько дней, похлеще того же Бяши или бесповоротно испортившегося Линда. Всюду лезет, все лапает, постоянно пищит – и никуда от этого кошмара не деться. А еще он жрет, как свинья. – Положи, я сказала, - с трудом подняв свою уставшую тушку с дивана, я подошла к каваю и отобрала старенькую пожелтевшую папку, оставшуюся мне от отца. Я могу показаться слишком сентиментальной, но мне нравится изредка доставать полуразвалившиеся и помятые черно-белые фото и тщательно рассматривать, выискивая в родных чертах что-то новое. Фото прапрадеда. Знак Героя Советского Союза блестит даже на темных фото, снятых на старый фотоаппарат с никудышной вспышкой.Сейчас стало модно следовать идеологии всем известного Адика, не так ли? Лично я считаю, что все здравое и рациональное в его идеях сгубила ненависть. Он мог бы добиться большего, гораздо большего. Не мне судить, лучше мы жили бы в случае поражения или хуже. Вообще, я к этой теме почти равнодушна, если бы не один волнующий меня момент. Господа нацисты, поройтесь в своей родословной, прежде чем метать дымовые шашки в толпу ветеранов, возможно, вы погубите члена своей семьи. Каким бы ни было мое отношение к сложившейся много лет назад ситуации, я всегда буду уважать этих людей. Много было патриотичных лозунгов, но когда над вашей головой свистят снаряды, а рука, пронзенная пулей, безвольно повисла вдоль тела, как-то не до государственного счастья. Люди сражаются за собственную жизнь и счастье, а это я высоко ценю. Хотя если задуматься, то достойно ли их желание выжить и состариться уважения? Вы помните мои слова ранее? А ведь все-таки стоит. Раньше мыслей о подобном в головах простого человека не было, а если и было, то весьма редко. Они сохранили то, что хотели сохранить, их фотоальбомы толще наших в сотни, тысячи раз. Поклонитесь вместо того, чтобы сбить старика с ног и сорвать с парадного пиджака медали.Я слишком много болтаю сегодня. Делать больше нечего. Каваи ведут себя более-менее нормально, ну, за исключением Мацуды, и мне попросту скучно.Ноги в кроссовки, Бяшку под мышку, Мацуду оставить на Стефана – в путь, за новой головной болью. Металлически звякнув, ключи отправились в карман, сдерживающее связку колечко неприятно уперлось в ногу. Ничего, при ходьбе не будет особенно мешать.Адрес владельца кавая показался смутно знакомым. Вспомнить бы, на кого я там нарвусь, но нет, никаких мыслей по этому поводу. Совсем недалеко, дом через дорогу. Но за поворотом начинается сквозняк, и я мерзну от порывов холодного ветра. Бяша, не заботясь о конспирации, оглушительно чихает под курткой. Я шлепаю его по оттопырившейся заднице, задница недовольно ворочается, а сам Бяша хнычет. Пора соорудить ему что-нибудь потеплее его водолазки. Носить по дому маленькие теплые носочки наша краля отказался, но при выходах на улицу все-таки подчинялся – эта осень выдалась особенно холодной.Вот и нужный дом, квартира на первом этаже. Домофон выдран с корнем, поэтому железная дверь открывается, как сарайная, без труда. Поднявшись на один пролет и прочистив горло, я нажала на висящую на добром слове кнопку звонка. Неприятная трель отдавалась в недрах квартиры так, что казалось, будто там сплошная пустота. Ждать ответа пришлось долго, но потом я услышала странный звук, который тотчас же объяснил задержку и сменил мой скептичный настрой на нечто более сочувственное… Звук шин, катящихся по линолеуму.- Кто там?- Здрасте, - отозвалась я. – Кавай ведь у вас живет?- Кто-кто? Не знаем таких.?Бля?.- Артемис, человечек маленький, - повторила я чуть громче и огляделась. Благо, никто из жителей подъезда, будь то обитатели квартир или бомжи, не вылез в самый неподходящий момент.- Да, у меня. Сейчас-сейчас, - дверь, обитая обветшавшим дерматином, отворилась. На пороге – стоял, сидел? – махонький сухонький старичок.- Здравствуйте, - повторила я. – Вот, пришла проведать, как он тут живет, - Бяша очень кстати высунул башку из-под куртки и уставился на хозяина квартиры.- Ой, еще один! Вы проходите-проходите, - старичок бойко завертел руками колеса инвалидной коляски, отъезжая назад. Я прошла в прихожую, закрыла за собой дверь и стянула кроссовки. Обычная квартира в советском стиле, ничего необычного.- Давненько ко мне никто не заходил. А мне даже и предложить нечего, - вещал хозяин, заезжая в гостиную. Я прошла следом и присела на диван. Нет, я определенно здесь была ранее. Дежавю.- Спасибо, не нужно, я только кавая проверить, - нечего навязываться, Тишка.- Тебя зовут-то хоть как, дочка?- Летиция, - я чуть улыбнулась стариковскому обращению.- Вот уже где мода пошла, - покачал головой хозяин. – А я Михал Максимыч, будем знакомы, - протянул он руку. Я неуверенно ее пожала. Совсем сухая, морщинистая кожа, а сама рука такая хрупкая, страшно сломать… И застарелые мозоли на ладонях.- Ну как тут Артемис поживает? – спросила я, предупреждая возможные попытки старика разговориться на полдня.- Не могу я за ним уследить, совсем-совсем не могу, - сокрушенно сказал Михаил Максимович. – Шустрый он больно, туды-сюды шныряет, мне и не угнаться. Весело с ним, да больно хлопотно. Слушай, дочка, может, возьмешь его себе? Вон, и этому не скучно будет, - он указал на Бяшу, зачем-то растягивающего себе щеки руками и корчащего страшные рожи.- У меня их и так двенадцать, - усмехнулась я. – Вы уверены, вам не грустно будет без него?- Да не, дочка, не волновайся так, - махнул рукой старичок. – Я когда в магазин выхожу, так людей и вижу, не грущу. И детишки заходят, на выходные-праздники.- Ваши дети? – уточнила я.

- Да што, какие-такие мои! – хохотнул дед. – Вученики.Я еще не совсем деградировала, сидя за ноутбуком, а потому быстро сложила в уме два и два.- Так вы ветеран? – я честно не хотела коситься на скрытые пледом ноги. Так получилось. Но, видимо, Михаил Максимович уже привык к подобному, а потому сдвинул плед в сторону. Я сглотнула – ноги были только до колена, голени и стопы отсутствовали.- Под Борисовом снарядом накрыло, - пояснил он. – Много-много наших полегло, да вот повезло мне. Лежу я в окопе, думаю, все, смерть пришла моя. И тут слышу – говор по-нашему! А я тихо-тихо лежу – фашисты, черти эти, нашую мову знали маленько. Стоят надо мной, я зажмурился, тут слышу – рогочут! Открываю глаза – Петька со второй роты стоит, да еще наши. Донесли тогда до больницы-госпиталя, выходили меня. И на парад от девятого мая выносили еще, своими силами, - старик расплылся в улыбке, предавшись воспоминаниям. Ну, я так и знала, любят они это дело. Но история завлекла, даже не своей жизненностью. Меня опять сдавило чувство дежавю.- Где-то я это уже слышала, - пробормотала я.- Вестимо, слышала, - мне показалось, или на меня иронично посмотрели? – Я ж тебя сразу, дочка, узнал. Ты тогда еще махонькая-махонькая была, приходила с вучениками другими. Я ж чего запомнил: все стоят вместе, друг за дружку уцепились, да гомонят-гомонят помиж собой, а ты в дверях встала, с ножки на ножку переминаешься – слушаешь. Мало-мало таких приходит, чтоб интересно было…Все. Вспомнила.- Простите, Михаил Максимович, - виновато произнесла я. – Забыла я что-то, теперь вспоминаю.- Молодые еще, помнить должны, - старичок шутливо погрозил мне пальцем. Мне опять захотелось по-детски улыбнуться. – Ну ладно, вижу-вижу, утомил тебя. Не спорь, - поднял он руку, стоило мне только открыть рот. – Ты заходи еще, дочка, да приноси малюточку с собой.- Хорошо, - я даже забыла о цели своего визита. – А где он?- А ты позови-позови его, - посоветовал старичок.- Артемис! Арти! – воскликнула я, поднимаясь с дивана. Как и следовало ожидать, мне никто не ответил. Только на кухне послышался шорох. Я направилась туда. Открывшаяся мне сцена привела меня в шок. На ручке кухонного шкафчика в петле, связанной из огрызка бельевой веревки, болтался багрововолосый кавай и конвульсивно дрыгал ножками.Уэди говорила, что он склонен к суициду. Черт побери, я и об этом забыла.Счет шел на секунды. Подбежать, подхватить кавайчика на руки, стянуть с шеи и шкафчика веревку и отбросить прочь. Артемис тяжело дышал и потирал красный след на горле. Я не удержалась: схватила его за шиворот и шлепнула по жопе. Кавай на это только хмыкнул и потянул ко мне ручки.- Тупое ты животное, - прошептала я и прижала Артемиса к себе. Вернулась в гостиную. Михаил Максимович все так же сидел в инвалидной коляске рядом с диваном.- А вы уже и подружились, - обрадовался он, увидев, как вцепился в меня кавай. – А я-то все слежу, как он прыгает везде да ползает, все норовит учудить-намудрить. Уже и на кухне чего мастерил?- Да, - соврала я, не моргнув. Не могу я ему объяснить, чем все это время занимался Артемис. Ну не могу и все тут. Удивляюсь, как старик за ним успевал все это время и спасал от самоубийства.- Ох, и славно оно. А, вот, возьми их. Он намастерил тут, - старик указал на что-то, лежащее на тумбочке. Я подошла ближе. Это оказались куклы. Тряпичные, веревочные, даже соломенные. А, да, Артемис же мастерит кукол… Что-то слишком многое я забыла. Пора прочистить фотоаппарат, Тиша.- Спасибо, - я собрала куколок и положила в карман куртки.- Да не за что. Давай, дочка, иди-иди да корми шалопая, а я тут сам уже.- Я вам надоела? – снисходительно улыбнулась я.- Не-не-не, ну чего ж? Ты заходи еще, а я подремать тут надумал.- А, хорошо, - засиделась я и впрямь, на улице начало смеркаться. Прошла в прихожую и начала обуваться. Михаил Максимович выехал следом. – Я еще спросить хотела… Вам помогают спускаться по лестнице?- Не, дочка, своими силами, - вздохнул старик. – Ты вот выйдешь, глянешь, там горочка такая. Давнехонько я попросил ее установить, так и послушали, молодцы. Только неудобно-неудобно, там над нею ящики почтовые, так наклоняюся, чтоб не задеть чего. А на улице тоже сам, до магазина недалеко, до банка таксамо. Там меня знают, помогают, коли чего-чего.- Правильно, раз помогают, - кивнула я. – А Уэди же далеко отсюда каваев раздает, где вы Артемиса раздобыли?- Да вертался я домой, гляжу – у женчины сумка ходуном ходит-ходит. Да и спросил, что там такое. Отвезла она меня до дому, открыла сумку – а там он сидит! Говорит, возьми, дед, чтоб не скучно было. Последний, говорит, он у меня такой. Я и взял, больно приглянулся.- Понятно тогда, - я повернула защелку и открыла дверь. – Спасибо вам, Михаил Максимович, за разговор и за человечка.- Да иди уже, Михал Максимыч спать уже хочет, - захохотал старик.- До встречи, - кивнула я напоследок и закрыла дверь. На площадке не горела лампочка, и по лестнице пришлось спускаться на ощупь. Спуск для колясок и колясочников действительно был. И ящики. Много раздолбанных железных почтовых ящиков. Как он вообще умудряется под ними проскальзывать, да еще и спускаться нормально? Руки бы поотрывать таким добрякам, что поставили спуск именно в это место.Артемис все так же висел на мне. С большим трудом я запихнула его под куртку. Бяше новый сосед пришелся по нраву, насколько я могла судить по довольному взвизгу и последующему урчанию.Зверски холодно. У меня отмерзают конечности, щеки готовы отлипнуть от лица и отвалиться к чертям, веки прикрываются сами собой, защищая глаза от острых ледяных порывов ветра. По небу плывут темные облака, с каждой минутой сумерки все сгущаются. Зажигаются фонари. Мне остается идти еще три минуты, но они кажутся непреодолимым рубежом длиной в вечность. Кавайчики притихли и сжались в комочки под курткой. Тоже мерзнут.Наконец-то подъезд! Онемевшей рукой нашариваю ключи, приставляю кнопку домофона к замку, дверь отвечает писком. Захожу внутрь и еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть от радости – наконец-то тепло! Особенно по сравнению с улицей. Поднимаюсь на свой этаж и открываю дверь. В квартире пусто и темно. Но стоит мне включить свет, отовсюду ползут кавайчики. Как и всегда.Кружка чая. Горячего. И завернуться в одеяло, прижав к себе замерзших Бяшу и Артемиса. Последний перебирал смастеренных им кукол, пока Бяша слюнявил его багровые волосы. А я постепенно отогревалась. Мысли в голове были, определенно, но суть их не улавливалась. Они выскальзывали из диапазона осознанности, и это создавало эффект странной щекотки где-то между полушарий мозга. Единственное, что я могла пока сказать точно, так это то, что я обязательно зайду еще. От Михаила Максимовича пахнет старостью, но это не пугает. Он уже рассыпается пеплом, но видно, что его тепло не остаточное, он продолжает гореть, несмотря ни на что.Тут Артемис подорвался и, спрыгнув с дивана, потрусил куда-то вглубь квартиры. Начинается, блядь.- А ну стоять! – я отставила кружку с чаем, отлепила от штанины разомлевшего Бяшу и побежала следом. Не знаю, нюх у Артемиса на подобные вещи или что, но очень уж он метко открыл ящик со столовыми приборами. Ножи там тоже были. Много, острые.- Ты у меня подобной хренью страдать не будешь, понял?! – я зло тряхнула кавая за шиворот. Мне показали язык. Нет, наказывать я его не буду, ибо, чувствую, бесполезно, как и просто разговаривать. Но и следить за ним сутками я не могу. Остается только…- Стефан, сюда иди! – я видела, что Мацуда уже дрыхнет под подушкой, значит, наблюдающего за ним Лауда можно приставить к новичку. В кухню зашел серебристый кавайчик. – Вот, держи нового подопечного. Следи, чтоб ничего с собой не сотворил, хорошо? – Стефан с серьезным видом кивнул. Вот, золото, а не кавай! Всем им бы стать такими послушными. – А за Мацудой я сама послежу, так уж и быть.Вернувшись в комнату, я приподняла подушку, под которой посапывал самый беспокойный мой кавай. Вокруг его пояса был намотан порванный презерватив, вытащенный из сумки Вики несколько дней назад. Вот гаденыш, все-таки раздраконил.