День свадьбы. (1/1)

Ее длинные волосы отливали златою медью, так солнце стекается на песчаные дюны, отсвечивая янтарные частицы в раскаленных барханах. Ее глаза были зеленью мшистых лесов и прозрачностью сизых туманов, расстилающихся над горными заснеженными перевалами на рассвете. Ее кожа была молоком, и казалось, что светилась под теплыми бликами ласкового солнечного света, словно звездный свет. Под ее нежным взглядом расцветали бутоны гиацинта и полуночной магнолии, и падшая тень не облекала ее светлый и совершенный облик небесной красоты. В ее волосы вплетали алмазные цветы и платиновый венок с бриллиантовыми каплями, россыпью росы, увенчивающий яшмовые локоны длинных шелковистых волос. И когда он увидел ее, он возжелал зарыться руками в мягкую пелену прядей, прочувствовать через кожу их мягкость, уткнуться лицом в основание шеи, пробуя на вкус сладость нежной, адамантовой кожи. Если бы он провел указательным пальцем вдоль ее бровей, были ли они такими же мягкими как атлас и лепестки жасмина, что укрывают белоснежным ковром его сады под царственной полной луной нефритового отлива. Ее платье было прозрачным кремово-воздушным флером, тонкой взвесью, проходящей над высокими пиками гор, и златые пластины цветочных узоров розы и древних изразцов покрывали ключицы и грудь, оттенок идеального шафрана покрывал запястья, скрывая его черную символику, которую он оставил на коже цвета пахты. Она была счастлива. Ее улыбка, которую он возжелал забрать себе, но не была дарована ему, ослепляла. Совершенные белоснежные, ровные зубы и бутон полных нежно-розоватых губ, вкус которых он помнил до сих пор. Вкус ее рта и мягкость языка, аромат дыхания, в которых он хотел затеряться и утонуть, несмотря на боль, что проникала под его кожу, как ястребиные когти, от исходящей от нее ненависти. Поцелуй, что он украл, сводил его с ума, будоражил рассудок, и одарил бессонными ночами, став проклятым призраком удовольствия, преследующего его в бодрствовании, в муках кошмаров. Он прикрыл глаза, вздыхая отдаленное дуновение, что содержало дурманящий нектар ее истинного аромата, который пытались сокрыть прислужницы Весеннего Двора под хрустальными каплями духов, что сползала соблазнительной струей вдоль лопаток по открытой спине. Мужчина обнажил хищную, почти дьявольскую улыбку, изменившие черты его невыразительного лица, вернув жизнь в фиалковую синеву его мерцающих, как полог неба, глаз. Пустота и бездна стали его обителью с тех пор, как его взор покинул ее, а она продолжала жить, благословляя своим существованием другого, тогда когда он пылал в муках жизни вдали от нее. Он стиснул зубы, едва прикасаясь длинными и изящными пальцами к груди, чувствуя тепло, невидимую тягу, что пронзала конечности и дробило кости, останавливало поток крови, сковывало в тернистых цепях сердце. Как бы он хотел вырвать это влечение из самой сердцевины своего естества, но с каждым днем, проведенным вдали от нее, ему становилось все невыносимее. Его манило к ней, но каждый раз, когда он закрывал глаза, влекомый пагубным соблазном посмотреть на нее со стороны, почувствовать ее сознание, как свое собственное, его пронзало тысячью орудиями. И он избегал мыслей о ней, о ее запахе, о вкусе ее горячих слез, о мягкости коже, о глазах, что с непоколебимой стойкостью смотрели на тех, кто мог раздавить хрупкое тело, ни оставив и пепла. Ее имя звучало эхом в его беспорядочных и холодных снах, в которых он никогда не находил покоя. Жестокая рабовладелица больше никогда не оставит на его теле кровянистых шрамов, а воспоминания об ее омерзительных прикосновениях, змеином языке истлеют. Но та, с кем он связан крепкими нитями, что не разрубить, никогда не посмотрит на него с той нежностью, с той бесконечной любовью, с которой она смотрела на другого мужчину. Когда она спускалась по мраморным ступеням в широкий и длинный холл, куда изливалось полуденное солнце медовым потоком, заполняя все пространство белоснежным светом, по парапетам плелись белоснежные бутоны цветов, словно лозы роз следовали за ней, произрастая от одного ее присутствия. Длинный снежный шлейф свадебного платья струился за ней, и туманные птицы восседали на распростертые пальцы, сверкающие каменьями изумруда и рубина. И Фейра остановилась под лавинами ослепительного света дневной колыбели, поднимая ладони вверх, и, казалось, что с ее рук сквозь пальцы, опадали на землю златые реки, и она закрывала глаза, блаженно улыбаясь ласковому прикосновению к щекам и ресницам. Он выступил вперед из покрова индиговых и лилово-пурпурных теней, черного полога мрака и если за ней следовало тепло дня, то за ним холод ночи. Он жаждал ее, хотел поглотить и раствориться так, как расходится предрассветная дымка на горизонте восхода, как заря, поглощает бездонную темноту канувшей полуночи. И когда он делал очередной шаг, он знал, что она возненавидит его, будет проклинать, клясть имя в жгучести гнева и ярости, которые он ощущал, когда представлял ее в объятиях другого. Но ее боль не сравниться с его агонией, что разъедала кожу, и он больше не мог терпеть, не мог отринуть и вырвать из себя частицу, что возжелала обладать второй половиной. Его суженая, чей портрет он столько раз писал на своих полотнах, наконец-то стояла перед ним, и леденящая одержимость, что готова была воспламенить весь мир, вырвалась на свободу. Рисанд обнял ее, крепко прижимая к своей груди, и от одного прикосновения к ней, он ощутил облегчение, то был глоток чистого горного воздуха, вкус родниковой воды средь пустынных окраин. Он зарывался лицом в бархат золотых волос, что были прекраснее тающей зарницы на закате дня, покрывая небеса аметистом и кармином. Он чувствовал ее дыхание, как свое собственное, видел себя через сизо-изумрудную канву изумительных глаз, окруженных светлыми ресницами. Его губы нежно прочертили влажную линию от подбородка до скулы, когда она устало выдохнула, и воздух выскользнул с манящих уст, сорвался стон удовольствия, словно все это время она была вдалеке от дома. Ее руки потянулись к нему, ладонь прикоснулась к щеке, а вторая рука утонула в иссиня-чернильных прядях. - Я думала, что ты уже и не придешь за мной, - вымолвила она, теснее прильнула к нему, когда щекой он прижимался к тонкой, лебединой шее, изнемогая от жажды, еле сдерживаемый звериным вожделением. И он мечтал покрыть женщину в своих объятиях горячими и страстными поцелуями от кончиков пальцев до самой макушки, чтобы она задохнулась от блаженства, потеряла себя, так же, как и он, забывал себя, умирая вдали от нее. Рисанд знал, что она принимала его за другого. Того, кто преданно ждет ее у алтаря, но не мог оборвать грезу счастья, видение услады. Он оскалился, прикусывая зубами мочку уха, отчего по ее телу прошлась волна ответной дрожи, и еле слышно прошептал:- Я рад, что ты скучала по мне.Его нежный сон оборвался. Он почувствовал, как тело ее напряглось, а паника и страх, что гнались за ней долгие месяцы разлуки, обернувшиеся кошмаром наяву, поглотили разум. Ужас, от которого она так долго бежала, обрел свою форму. Отвращение и глубочайшее презрение отразились в ее морских глазах, исказив яростью прелестные черты. И Рисанд улыбнулся, словно хищник и зверь, коей была его скрытая сущность, когда прикоснулся рукой к ее щеке, накручивая на палец выбившийся локон чистого золота. - Я пришел за тобой, любовь моя. Он был для нее врагом, существом, что был недостоин целовать подол ее платья и склонять голову перед ее ногами, тогда как он не солгал ни единым словом, но ей не стоит об этом знать. Так он думал, когда покрыл ее голову черной мантией своих теней.