18. Звериная тропа государя (1/1)

?Следует иметь в виду, что есть два рода борьбы: один — посредством законов, другой —силы. Первый свойственен людям, второй — зверям, но так как первый часто оказывается недостаточным,то приходится прибегать ко второму?. (Макиавелли ?Государь?)Он увидел во сне новорожденного медвежонка, копошащегося возле теплого тела матери. Медведица, большая, несоразмерная с крошечным детенышем, вылизывала его дрожащее тельце. Медвежонок едва ворочался, когда широкий шершавый язык матери охаживал его бока, голову и мордочку. Шершавость ощущалась кожей, он сам был медвежонком и в то же время видел медведей как бы со стороны. Видел, как язык медведицы сдирал с медвежонка какие-то покровы – кожистые, кольчужные, кровянистые, похожие на старый пергамент, на шелковую миклагардскую ткань, - сдирал, пока не обнажилась живая, ощутимо живая кровоточащая плоть, пока медвежонок не стал гол и беззащитен. Таким беззащитным и открытым он не был никогда. От этой беззащитности в груди делалось одновременно хорошо и больно.Все правильно старики говорили – медвежата рождаются бесформенным комком плоти, и только потом язык матери придает им форму. Вылизывает, вылепляет мощные лапы, стальной хребет и грудину. …Он проснулся посреди ночи оттого, что Анна, спавшая на его плече, пошевелилась и переменила положение. В хибарке застыла та же настороженная полумгла, что и в его сне, и тихое дыхание девушки только усиливало ощущение чего-то грозного, напряженно ожидающего.Нельзя дальше тянуть, думал Стирбьерн, лежа без сна и стараясь разглядеть небо через прорехи в ветхой крыше хибарки. Нет смысла прятаться от того, что надвигается – они с Анной не смогут вечно жить на этом островке. Если они суждены друг другу – судьба найдет способ им быть вместе. Если же нет… пусть лучше все разрешится поскорее. Бьерн тихонько поднялся с ложа, осторожно, чтобы не разбудить Анну, вышел из хибарки. Ночь была светлая от полнеющей луны, звезд на небе почти не было видно. Песок и камешки между жестких травинок превратились в драгоценное серебро и мерцали под луной нежно и таинственно. Где-то за обрывом глухо плескалось море, до ноздрей Бьерна долетал его свежий, бодрящий запах. Он придавал храбрости и отчаянья. Бьерн поднял голову к торжественно плывущей в вышине луне, и на миг ему почудился далекой напев боевого рога. Деревяшки, на которых он начертал охранительные руны, нашлись непостижимо быстро – боги благословляли его решение. Бьерн раздул едва тлеющие угли костерка, подбросил немного сухой травы и, когда пламя ожило, аккуратно положил туда деревяшки. Он смотрел, как пропадают в угольной черноте знаки, и думал о том, что знак Быка, начертанный им на руке Анны, пусть остается. Знак, конечно, успел смыться сам, но Бьерн знал, что он все равно был на руке девушки и давал ей силы. Пусть остается.И на следующее утро море было гладким как шелк, и на горизонте показалась небольшая хеландия, несущая знаки стратига фемы Опсикон.*** Вести через море летят к императору гораздо медленнее, чем ветер или беспутные чайки, кружащие над Пропонтидой и Эвксинским Понтом. Посыльные суда долго вынуждены бли отстаиваться в гаванях, опасаясь разыгравшихся осенних штормов. И потому верноподданическое послание стратига Парфения со свидетельством комита Стефана и Феодоры, кубикуларии принцессы, сообщающее, что Анна может быть жива, и испрашивающее высочайшего дозволения на более обширные поиски, пришло тогда, когда сами эти поиски уже шли полным ходом. Парфений несомненно старался, старание так и сквозило в строчках его письма.А второе письмо, отправленное Парфением гораздо позже первого, пришло тем не менее всего тремя днями позже. В нем сообщалось, что принцесса найдена и счастливо обретается в его, Парфения, доме. Она вполне здорова, хотя и несколько истощена. Лев сжал свиток в кулаке – Парфением он займется потом. Тот никогда не был замечен ни в чем предосудительном – но не многовато ли стараний? Лев почти забыл уже, что для всех его подданных Анна оставалась августой и любимой дочерью императора, и теперь беспокойство судьбе ее злили его и только подхлестывали растущую подозрительность. Нужно изготовить тайный приказ и отправить его с самыми верными людьми. Пусть снарядят скороходную хеландию с опытным навархом и отправят в Мизию. Посланный будет иметь при себе тайную грамоту с приказанием - принцессу и варанга переправить в столицу, последнего заковать.Принцессу по прибытии следует заточить в покоях Дельф, размышлял Лев, а норманна предать смерти на гипподроме, как должно поступать с изменниками. Если варанги могли возвести на престол его самого, то могут возвести и его дочь, в тысячный раз сказал себе император. Можно вспомнить хотя бы Ирину, мать Константинову, или Феодору, вдову Феофила Богоотступника. Патриарх Николай был прав, шептал Лев, тысячу раз прав – негоже ему было полагаться на варвара Эмунда и его сброд. Теперь вот Эмундово отродье злоумышляет на него, на императора ромеев. - Государь, - приглушенный голос кубикулария вклинился в поток мыслей Льва, как чайка в струю рыб, - пришел учитель Никон, просит дозволения войти.Для ежевечернего чтения рановато, но Лев разрешающе махнул рукой – сутулый чернобородый монах действовал на него успокаивающе. А спокойствие Льву сейчас было необходимо.Однако вместе с Никоном пришло отнюдь не спокойствие. Лев не мог понять, откуда в этом тихом и вовсе не стремящемся ко властвованию над умами книжном черве могло появиться столько бесстрашия – Никон осмелился вопросить об августе и, заметив раздражение императора, начал было увещевать Льва в снисхождении и милосердии к дочери. - Ступай, отче, и ведай свое, а нам предоставь ведать наше, - едва сдерживая гнев, проговорил Лев и отвернулся. – Не зря ведь сказано было в Писании про ?кесарю - кесарево?.- Молю, государь!– в отчаянии воскликнул Никон. Он понял наконец, что вовсе не за любовь к варангу порфироносный отец взъярился на свою дочь. - Вспомни как некогда сам ты пал жертвой оклеветавших тебя завистников, когда отец твой заточил тебя в темницу!Этого не следовало говорить! Лев мгновенно припомнил тот страх, который еще с малолетства охватывал его при виде отца, те свои мысли, греховные и глубоко потаенные, которые он приучился скрывать и в которых желал смерти императору Василью. Если это мог я – почему не может… она, подумал Лев о дочери. И даже мысленно не смог более произнести ее имени.- Ступай, отче, к своим книгам, - сквозь зубы проговорил император.***Горе детям отцов жестоковыйных, думал Никон, идя дворцовыми переходами к своему книжному убежищу. Он не был слеп и глух к миру, как многие ученые; и умел замечать малейшие движения душ человеческих Никон, возможно, даже лучше других. Особенно если прикипал к человеку, чувствовал его судьбу как свою. Именно так он стал относиться к Анне после истории с Алексием, и именно так он относился к Бьерну с того самого времени, как учил его греческой грамоте. И конечно он заметил вспыхнувшее между ними, теплое и робкое как солнечный зайчик, - заметил еще до того, как это заметили они сами. Никон помнил как Бьерн тревожился за Анну после того приема, который ей довелось провести, как Анна ждала каждой малейшей весточки о войске под Германикеей. Он был монах, но это нисколько не мешало ему читать в людских душах, словно в раскрытой книге.Слухи в Священном дворце расходятся быстро. Никону не составило труда понять, что если предполагаемая вина Анны и Бьерна в глазах императора еще может быть как-то оправдана, то остальные обитатели дворца - надутые спесью синклитики и раззолоченные краснолицые военачальники, лоратные патрикианки и старшие кубикуларии, - ни за что не простят этим двоим их сильной и отважной любви. И прежде всего Анне – того, что она сама была дитя любви и несла в себе эту любовь как смертельную болезнь. Эти ?остальные? сделают все, чтобы погасить, засыпать золой золотого солнечного зайчика, не дать ему воли освещать темные, застывшие в сухом строгом безмолвии уголки Священного дворца. В таких случаях перестают действовать соображения практичности, и сознание того, что Анна больше не является соперницей в борьбе за власть, не только не остановит, но напротив, подхлестнет рвение тех, кто желает зла августе и ее избраннику. Нет никого беззащитнее влюбленных, и так соблазнительно для многих бывает втоптать их в саму твердь земную…- Отче,- послышался шепот, и от полутемной стены отделилась тень, укутанная в серый мафорий. Никон узнал Ирину, доверенную кубикуларию Зои Угольноокой. Ирину знали все – она серой тенью шныряла по дворцу, все видела и обо всем сообщала своей госпоже. А чего Ирина не могла увидеть сама, то ей нашептывали многочисленные наушники и соглядатаи. Таковыми, как понял Никон, могли быть и низшие прислужники дворцовой кухни, и члены синклита. Ирина качнула головой, приглашая Никона следовать за собой. Это был первый раз, когда всесильная фаворитка обратила внимание на ученого монаха, и Никон понял, что такой случай упускать нельзя. Зоя Угольноокая – одна из немногих, кого император по-прежнему слушал и кому по-прежнему доверял. Если убедить ее, что Анна более неопасна для ее, Зои, пути к верхушкам власти – особенно теперь, когда Зоя носила во чреве будущего наследника Империи, - Угольноокая могла воздействовать на императора.В покоях Зои Никона более всего поразила не роскошь – хоть и утонченная и изысканная в сравнении с обычной дворцовой раззолоченной пышностью , - а наличие аккуратных полок с книгами у самого ложа, на котором полусидела Зоя, кутаясь в теплое серое покрывало.- Я позвала тебя, учитель, - она прервалась, отпив немного из отделанного бирюзой серебряного кубка, - чтобы просить твоего совета. Тон Зои был приветлив, однако Никон сразу же услышал, как дрожали в ее голосе льдинки порфироносного высокомерия. Зоя готовилась к своей новой роли и не сомневалась в успехе.- Увы, госпожа, вряд ли книжник вроде меня, способен советовать в делах житейских, - Никон смиренно склонил голову.Зоя улыбнулась.- Мой вопрос как раз и касается книг, учитель, - сказала она, и в темных глазах вспыхнули огоньки. – Не мог бы ты рассказать мне, чем окончилось дело в ?Эфиопике? Гелиодора* - мой список оказался безнадежно попорчен, Ирина уронила его в жаровню и сожгла всю вторую половину.Стоявшая в стороне Ирина преувеличенно скорбно вздохнула.- Прости, высокородная госпожа, - пробормотала она, опуская голову.- Пустяки, - Зоя опустила ресницы. – Я уже заказала новый список, с прекрасными иллюстрациями. Но мне не терпится узнать… - тут ресницы ее взлетели вверх, и фаворитка императора в упор поглядела на Никона, - чем кончилась история эфиопской принцессы, сбежавшей со своим молодым героем.- Но Гелиодор… - Никон собирался уже сказать, что финикиец из Эмессы не писал о сбежавшей принцессе, когда вдруг до него дошел скрытый смысл слов Зои. – К сожалению, госпожа, память моя не удержала окончания этого романа. Я только помню, что принцесса и ее избранник стали жертвами необоснованных подозрений могучего и грозного властителя. - Как интересно, - задумчиво проговорила Зоя. – И в чем же подозревал их властитель? - Не менее как в посягательстве на свой трон, госпожа.- А ты, отче, уверен, что они этого не желали? – продолжая в упор смотреть на Никона, проговорила Зоя. Что-то дрогнуло в ее голосе.- Я, госпожа, прекрасно знаю, что они этого не желали, - отчеканил Никон. И, спохватившись, добавил: - Гелиодор из Эмессы никогда бы не написал положительными героями злоумышлявших на законного властителя. И еще я смутно помню, - решился, наконец, Никон, - что влюбленные прибегли к милосердию любимой жены означенного властителя. И та стала их заступницей перед своим порфироносным супругом… - Что ж… - Зоя выпрямилась на постели, и в то же мгновение Ирина отделилась от стены и подошла к ним. – Я благодарю тебя, учитель.Когда Никон, сопровождаемый Ириной, покинул ее покои, Зоя откинулась на подушки и задумалась. Она водила пальцем по краю кубка, и глаза ее то и дело вспыхивали густо-лиловым огоньком, какой бывает порой у кошек в темноте. Уже давно вернулась Ирина и застыла безгласной тенью у двери, привычно слилась с полутемным покоем. - Позови плешивого, - сказала, наконец, Зоя. Плешивый евнух-кубикуларий пробыл у Зои совсем недолго, но успел рассказать многое и еще больше успел услышать. На сказанные полушепотом слова Зои он послушно кивал, иногда задавал уточняющие вопросы, но ни разу не выразил удивления. - Ты все понял? Господин Парда сегодня ночует в Западном крыле, – Зоя спустила ноги на пол и махнула рукой Ирине, которая метнулась к разложенному на краю кровати наряду. - Все в точности передам ему, госпожа, - прошептал плешивый. Он исчез почти незаметно, словно растаял в полутьме покоя. А Зоя, одевшись и убрав волосы под покрывало из тонкого лилового виссона, села к столу и раскрыла первую попавшуюся книгу. Когда двери покоя открылись, пропуская императора, она казалась полностью погруженной в чтение и очень натурально вздрогнула, услышав его шаги. - Прости, душа моя, я тебя отвлек? – Лев сел в кресло и по привычке потер руку другой, будто пытаясь смыть с них невидимую грязь. - Ну что ты, государь! – Зоя легко поднялась и подошла к нему. – Я ждала тебя.Она села на услужливо пододвинутую Ириной скамеечку, которая была ниже кресла, но не настолько низко, чтобы это бросалось в глаза, и взяла узкую слабую руку Льва в свои. - Плохо мне, душа моя, - почти жалобно проговорил император. – Один я. Никому верить нельзя. Зоя молчала, поглаживая его запястье, и Лев склонился, прижавшись щекой к ее руке.- Никому нет веры. Патриарх волком смотрит, Андроник недоволен, того и гляди в спину ударит. И дочь… дочь…моя дочь.- Твердым будь, - произнесла Зоя, поглаживая его мягкие волосы. - Буду, - в голосе Льва послышалось рыдание. – Привезут ее… их – я отослал вчера человека к Пафению, он вышлет их на корабле в столицу… Судить. Эмундова щенка - на гиподром, а девчонку в монастырь сошлю. - Государь, я не сомневаюсь в виновности августы, - спокойно проговорила Зоя. – Но кроме свидетельств косвенных и недостоверных, кроме бегства твоих варангов – что можешь ты предъявить на судилище, буде таковое? Лев рывком поднял голову.- А что народ скажет? – озабоченно продолжала Зоя. – Хорошо ли будет, если опорочено в глазах толпы семейство императора? - Неужели ты просишь помиловать? Зоя опустила голову.- Совсем не обязательно им прибывать в столицу, - сказала она. – Варанга – в мешок и в воду. Тихо и без огласки. Принцессу – на Принцевы острова**, или куда подальше. И тоже без огласки. А в народе спустя время слух пустить, что принцесса была послана невестой Людовику Провансальскому, да по дороге приключилось с ней несчастье и кануло все посольство…- Зоя! – император вскочил так быстро, что едва не опрокинул кресло. Собственная мысль, высказанная другим с безыскусной прямотой и неприкрытой жестокостью, поразила его. И сразу сделала сложное возмутительно простым, сняла все преграды.- Правителю должно быть гибким, подобным молодому тростнику, - проговорила Зоя с расстановкой. - И порой должен мудрый правитель подражать повадкам зверя – стараясь придерживаться пути света, ежели это представляется возможным, также вступать и на путь тьмы, ежели в этом есть необходимость для пользы государства. Лев часто закивал.- Необходимость… для пользы… государства… - повторял он торопливо, будто свешивая слова на внутренних весах.- Одна ты у меня осталась, - Лев бросился к сидевшей Зое. – Одна! - Не одна, - прошептала та, поглаживая голову императора, который прижался к ее коленям как малое дитя. – Не забудь… о нем… кто растет в моем чреве. - Не забуду! – покрывая поцелуями ее руки, колени и живот, шептал Лев. – Не забуду… Ради него… ради тебя… все… - Если мне позволено будет дать тебе еще один совет… - сразу становясь из гордой царицы обычной покорной женщиной, проговорила Зоя с мягкой улыбкой.- Разумеется, душа моя.- Не стоит тебе, государь, самому заниматься этим делом. Тягостным и мучительным для сердца доброго правителя и отца. Положись на тех верных людей, кто уже доказал тебе свою преданность. - Есть ли такие? – с тоской проговорил Лев. Вдруг глаза его загорелись. - Николай, бывший этериарх? Да только стар он уже.- У него есть сын, столь же верный тебе, как и его отец, - сказала Зоя. Она хорошо знала, что Николай, один из тех, кто открыл императору глаза на клан Заутца, был чуть не единственным, кого Лев считал своим другом. Но она хотела, чтобы Лев сам вспомнил о Николае, без каких-либо толчков с ее стороны.- Парда! – вскричал император. Зоя легко кивнула. Господь внял моим молитвам, с умилением подумал Лев, глядя на нее, и послал тебя, утешительницу, снимающую бремена невыносимо тяжкие с моих плеч. Как благодарить мне Его и как вознаградить тебя? *** Через два дня на рассвете безо всякого шума, почти крадучись, из гавани Элефантерия вышла быстроходная хеландия и, миновав острова, пошла к юго-востоку, к берегам Мизии.