15. Первая виса Бьерна (1/1)

Не так, совсем не так все представлялось Милите Гузуниат. В своих полубезумных мечтаниях, которые овладевали ею каждую ночь – словно брали свое после сухой рассудочности дня, - она видела дочь мерзавки Зои у своих ног, сломленную и покорную. Она видела слезы и отчаяние, она слышала мольбы о пощаде. В мечтаниях она наслаждалась местью и видела своего сына, с улыбкой смотрящего на ее деяния.И – ничего из этого въявь. Ничего. Светлые глаза, смотрящие мимо нее, сквозь нее. Стиснутые губы – нет, Анна не дерзила, не раздувала ноздри как другие строптивые рабыни. Она просто не снисходила. Словно душа ее сейчас отделилась от тела, предоставив это тело мучительнице, и парила в каких-то недосягаемых для Милиты высях или далях. Несмотря на стоны и слезы, от которых принцесса не могла удержаться, когда надсмотрщик избил ее палкой поверх мокрой простыни (на простыне настоял Аристид, опасавшийся, что рубцы попортят его товар), несмотря на закушенные до крови губы и все же прорвавшийся наружу вопль боли, когда раскаленное тавро коснулось ее бедра, - несмотря на это Милита чувствовала, что мучения Анны были лишь страданиями тела. Душа же ее оставалась вне досягаемости, словно хранима была невидимым защитником.На что эта девчонка надеется? Где берет силу? Соленые брызги расходившихся волн долетали до стоявшей на корме Милиты, волны становились все злее. С утра дромон шел на веслах, паруса висели как тряпки; потом судно закачало, и молодой наварх* в разговоре со старшим надсмотрщиком обронил слова ?мертвая зыбь?. С полудня поднялся ветер, надул паруса и погнал корабль в сторону Оптимат со скоростью колесницы на гипподроме. Наварх знал, что приближение к берегу в бурную погоду может стать для корабля роковым. Наварх поглядывал на темневший с одного края, запекшийся как глыба остывающего металла горизонт – там набирала силу серо-свинцовая грозовая туча. Ее раскаленные в заходящем солнце края дышали ощутимой опасностью, ветер крепчал. Наварх, отдавая приказания матросам, понимал, что его судно летит навстречу одному из тех скорых и свирепых штормов, что налетают со стороны Эвксинского Понта в эту пору года, ярятся и воют, превращая ласковую как нимфа, изумрудную Пропонтиду в необузданную менаду, кружащуюся и мечущуюся в диком безумном танце.Милиту тревоги и заботы наварха не занимали – она чуяла беду вовсе не от серо-свинцовой тучи с огненными краями. Беда катилась на нее откуда-то изнутри корабля – а может, изнутри ее собственного существа, изнутри того жуткого мавзолея собственного сына, в который она превратилась. Милита сошла вниз, как всегда прямая как палка, и пошла к помещениям невольников, и двое матросов проводили ее боязливыми враждебными взглядами. - Попомни мое слово, Тит, не вернуться нам живыми. Хуже нет, как черного на судне иметь, - пробормотал один из них и перекрестился. - Ведьма, как есть ведьма! Храни нас святой Николай, Мир Ликийских чудотворец!…Внизу же Милита о чем-то пошепталась с одним из надсмотрщиков. Получив тускло блеснувший золотом кругляш, надсмотрщик покрутил головой, потом попробовал кругляш на зуб – и, наконец, кивнул. - Самого крепкого, говоришь, привести, госпожа? – сумрачно переспросил он.*** Стефан слушал болтовню толстого Аристида в пол-уха – мысли его были тревожны и беспокойны как стайка воробьев в присутствии вороватого бродячего кота. Аристид вещал о чем-то бесконечном и скучном, и гнусавый тонкий голос его раздражал как жужжание мухи в знойный полдень, и взвинчивал без того напряженные до предела нервы Стефана. Торговец, представляясь которому, Стефан сослался на плешивого скупщика и на кудрявого Прокла, закивал оживленно и пробормотал что-то вроде ?давно пора… а то все молодые по кабакам, по девкам, а о деле и думы нет… правильно Тимофей рассудил?. Стефан отвечал невпопад, а то и вовсе мычал в ответ, занятый своими мыслями и тревогами, и Аристид принял его уж совсем за дурачка. Он радовался про себя тому, что плешивый Тимофей, его давний знакомец по невольничьему рынку Константинополя, доверил дурачку-родственнику присмотр за всего одним рабом. Аристид уже прикидывал, как обведет недоумка вокруг пальца и сколько заработает на том рослом крепком парне, которого привел с собой Стефан. А Стефана не покидала мысль о Феодоре – если принцессу похитители еще могут пощадить, то уж с кубикуларией нежничать не будут… Господи, спаси и помилуй!А еще Стефан подумал о надсмотрщике, низколобом загорелом до черноты каппадокийце, который придирчиво проверил колодку Бьерна и, увидев, что скреплена она совсем слабо, скрепил ее запором наново. Теперь варанг не мог сам освободиться, и их так прекрасно продуманный план летел в тартарары. Надо дождаться ночи, думал Стефан. Дождаться когда большинство рабов и часть надсмотрщиков уснут. Когда приблизятся мизийские берега, под защиту которых собирается уйти наварх. - Надо дождаться ночи, - пробормотал Стефан вслух – и краска бросилась ему в лицо, когда он увидел круглые от изумления глаза Аристида: тот только что говорил об особом способе приготовления бараньих яиц, незаменимого средства от полового бессилия. *** Войдя в тесную сырую каморку, где держали невольниц, Милита с удовольствием заметила страх, метнувшийся в темных глазах Феодоры. Лица Анны она не видела, та сидела, отвернувшись и при появлении старухи не шевельнулась. Застыла статуей; Милита вспомнила Зою, ее мать – та, когда выдали ее за сына Милиты, точно также застывала безмолвной несломленной статуей, со всей непреклонностью камня. - Аристид просил меня не портить товар, - заговорила Милита. – Уверяю тебя, августа, что твоя невинность не пострадает. Ибо Господь дал нечестивицам вроде тебя не один телесный вход, чтобы поял их мужчина. Феодора зарыдала в голос, мешая молитвы и проклятия, то взывая к жалости, то призывая на голову Милиты все кары небес. Медленно, страшно медленно Анна повернулась. Лицо ее было неподвижным, но даже при скупом свете масляной лампы в глазах девушки Милита с удивлением заметила что-то, похожее на жалость.- Филоник, - не оборачиваясь, позвала она надсмотрщика. Мельком взглянула на рослого невольника, которого тот привел – босого, в рваной тунике и коротких обтрепанных донельзя портах. - Готово, госпожа, - со скрытой враждебностью сказал надсмотрщик, сняв с парня колодку.- Госпожа Милита, прошу тебя! Пощади августу, пощади, ради Христа! Лучше отдай меня, пусть меня, пусть… - бросилась к ногам старухи Феодора – и вдруг замерла, вглядываясь куда-то позади Милиты. Сзади послышался сдавленный вскрик, но не он привлек внимание Милиты – она во все глаза смотрела на принцессу, на то, как вспыхнуло и ожило ее лицо, как будто ей явилось нежданное чудо, о котором не смелось и мечтать.И когда лезвие вошло под лопатку старухи, швырнув ее вперед, к стене каморки – боль от удара была ничем в сравнении с болью от осознания: она проиграла. И уходящая из тела Милиты Гузуниат жизнь еще позволила ей разглядеть, как бросился мимо нее к принцессе убийца, прикончивший перед тем и надсмотрщика, как Анна, ожив, снова став из статуи человеком из плоти и крови, упала на его руки.- Бьерн… - чужое, чуждое как свист тетивы имя было последним, что слышала Милита. ?Неужели?!?- было последней ее мыслью. И вопль – яростный вопль, - был последним ее звуком, и был он так пронзителен, будто душу старухи Гузуниат уже терзали в адских безднах.*** Стефан вскочил, услыхав дикий, леденящий душу крик, донесшийся откуда-то из помещений для рабов. Он схватил меч и, оттолкнув выкатившего по-рачьи глаза Аристида, кинулся на палубу.Ад кромешный – ветер свистел в снастях все диче, и все скорее несся корабль. Наварх беспорядочно махал руками, пытаясь заставить матросов убрать паруса, а матросы со своими короткими кривыми клинками, беспорядочно вопя, теснились у люка, ведшего на нижнюю палубу. Оттуда доносился треск, крики и ругань, оттуда вывалились двое надсмотрщиков, окровавленных, с перекошенными лицами, один держался за рассеченное лицо, из-под руки хлестала кровь, он выл и визжал по звериному.- Он одержимый, он убил надсмотрщика и хозяйку… освободились гребцы… он разорвал их кандалы… держите… Его не берет железо! – крикнули сразу несколько голосов, когда из люка показался Бьерн с длинным кривым кинжалом надсмотрщика в руке. С кинжала капала кровь и пьяно отблескивала в прорываемой струями закатного солнца накатывающейся полумгле. Качнуло корабль, завалило, волна хлестанула через борт, окатив всех с ног до головы и смывая кровь; надвинулась туча, хищно выметнула острый змеиный язык молнии, и обрушился на палубу громовый грохот.Стефан, едва удержавшись на ногах, поймал миг, когда корабль снова стал ровно, и кинулся к Бьерну.- Ты едва не опоздал, - поймав брошенный ромеем меч, рявкнул варанг. Его лицо было все в брызгах крови – своей или чужой? – а сзади него Стефан увидел две девичьи фигурки.Закрывая собой девушек, оба попятились к борту.- Держите их, что вы смотрите? – вопил выбежавший на палубу Аристид. Но матросам было уже не до него и не до бунтовщиков – из люка выбирались рабы и гребцы; обезумев от воя ветра, усиливавшейся качки и все выше взметавшимися пенными охвостьями волн, они дико кричали и бросались на матросов, колотя их остатками кандалов. Пока Бьерн бился с надсмотрщиками на нижней палубе, Анне и Феодоре удалось открыть общие камеры, а вырвавшиеся оттуда люди сбили запоры двух длинных цепей, на которые крепились кандалы гребцов. Рулевые на кормовых веслах, растерявшись, правили бестолково и вразнобой, корабль развернуло поперек волн, и те с силой налетали на его борта, грозя опрокинуть. С треском ломались весла, и только усиливалась паника толпы обезумевших людей на палубе.- Прыгай! – крикнул Бьерн, схватил обломок весла и подтолкнул Анну к борту – во все учащавшихся молниевых вспышках на долю мгновения он увидел очертания берега, фатомах в двухстах. - Я не умею плавать! - Прыгай!! – Бьерн вскочил на борт и втащил девушку. В этот миг корабль взбрыкнул как норовистый конь, обоих швырнуло далеко вперед – и волны взбесившейся Пропонтиды приняли их. - Господи! Августа!!! – отчаянно закричала Феодора. – Анна!Еще несколько громовых раскатов, еще несколько тяжелых затрещин от волн - и дромон, словно потеряв надежду на управлявших им людей, завалился на бок и тяжело перевернулся вверх днищем.Феодора, прекрасно умевшая плавать, оказавшись в воде, принялась грести вверх, стараясь поскорее выбраться наверх и хлебнуть воздуха. В воде вокруг нее барахтались и отчаянно кричали люди. Тяжелые кандалы одного за другим утягивали гребцов в пучину, остальные, пытаясь ухватиться за обломки корабля, отталкивали ухватившихся раньше, карабкались по головам друг друга и тонули. - Феодора! – послышалось откуда-то сверху: Стефану удалось схватиться за отломившийся акростоль,** вместе с ним за ?рыбий хвост? держались и двое матросов. ***- Ничего… - одной рукой обхватив весло, Стирбьерн другой подтащил Анну поближе к себе, - держись, только за шею не хватай!Он не уверен был, что она вообще его слышит – ветер и волны продолжали выть и стонать, глуша человеческий голос. Бьерна и девушку кидало то вверх, под самые раскаты грома, то вниз, в бездну между волнами. Варанг продолжал грести, правя туда, где, как ему казалось, он видел берег – поперек волн, разбивая их плечом, придерживая за одежду Анну, которая из последних сил держалась за весло. Принцесса была напугана и обессилена, но Бьерн чувствовал, что рассудок ее оставался ясным – она не цеплялась судорожно за его шею, как обычно делают тонущие, она пыталась даже помогать ему грести.Дочерей смири, Эгира жена,Бальдру корабля Дай ступить на твердь,Нанне льна позвольНа Имира плотьВстать. Небесный блеск,Темень разгони!Стирбьерн почти не слышал своего голоса, да и виса получилась так себе - Бьерну Асбрандсону уж точно было бы над чем посмеяться. Но это была чуть ли не первая виса, которую ему удалось сложить. Стало совсем темно, только частые вспышки молнии выхватывали из мглы гребни волн и их пенные шапки светились. В какой-то миг Бьерну показалось, что волны из противных стали попутными – может, здесь было течение? Он уже стал уставать и понимал, что одному ему из сильного течения или водоворота еще, возможно, повезет выгрести, но вместе с Анной – никак. Их поволокло вперед, к вырастающей за волнами темной громаде берега; Бьерн старался править наискосок, чтобы хоть чуть замедлиться – если берег скалистый, а волны останутся такими же высокими, Анну и его просто разобьет о скалы.С каждой волной их швыряло вперед будто щепки в быстром ручье, и в какой-то миг берег вырос прямо перед Бьерном. Анна окончательно обессилела, он с трудом поддерживал над водой ее голову, да и у самого варанга сил осталось совсем немного. Высокая волна подняла его, Бьерн постарался выпрямиться и выставил вперед свободную руку. Галька… только бы не слишком крупная… Ощутив под ногами дно, Бьерн оттолкнулся и, волоча за собой Анну, кинулся грести к берегу, стараясь наполовину плыть, наполовину брести.Волна накрыла их, бросила на колени, но уже не могла уволочь в море. - Держись… – только бы достало у нее силы держаться за него сзади, чтоб если уж падать вперед, на камни, то ему одному. Спотыкаясь на скользкой гальке, Бьерн брел по отмели к высящимся в разрывах молний скалам, сосредоточившись только на том, чтобы удержаться на ногах и удержать тонкие ручки, обхватившие его за плечи. Последние несколько локтей он падал чуть ли не с каждым шагом, почти не чуя боли и уже почти не ощущая ног, поднимался и снова шел, пока едва не уперся в отвесный утес, уходящий ввысь, в темноту. Здесь волнам их не достать, здесь они переждут до утра.Ветер дико стонал в скалах над их головами, а море билось совсем рядом, то ли распевая победную боевую песню, то ли воя в бессильной ярости оттого, что двое вырвались из его холодных объятий. Анна дрожала как измокший зверек, она прижалась к Бьерну, стараясь хоть немного согреться. Бьерн обнял ее из последних сил, ощутил прикосновение холодных губ где-то ниже правого уха и даже успел улыбнуться, прежде чем страшная усталость бросила его в черное небытие сна.