8. Ахилл и Ифигения (1/1)
Целое прекрасное утро тратить на то, чтобы слушать непонятное бормотание сутулого монаха! Стирбьерн переступил с ноги на ногу, разминая украдкой затекшие ступни. Дни, когда Никон занимался со своими ученицами латынью, он считал самыми неудачными, и более всего его злило то, что Стефан, стоящий с другой стороны дверного проема, кажется, прекрасно понимал, о чем идет речь, и слушал с интересом. Неизвестно, заметил ли Никон то, как мается Стирбьерн во время обсуждения латинского оригинала “Размышлений”, но он, закончив чтение, закрыл тяжелый кодекс, отодвинул его в сторону и произнес:- Ну что ж, оставим на время Марка Аврелия и поговорим о том, как изображают идеальную преданность долгу другие весьма достойные авторы. - Например, Гомер, - с улыбкой сказала Анна и взглянула на обоих телохранителей. - Но мне бы не хотелось, чтобы преданность долгу отозвалась у моих доблестных охранников болью в ногах. Потому я хочу, чтобы вы сели. Если господин Никон не против, разумеется. Никон благожелательно кивнул. Феодора же, которой и без того неловко было в присутствии двоих молодых мужчин, из которых один то и дело взглядывал на нее с выражением тихой собачьей тоски, сделала вид, что внимательно просматривает “Ифигению в Авлиде” Еврипида, лежащую перед нею. Стефан присел на скамью, стоящую вдоль стены, а Стирбьерн остался стоять.- Садись же! - сказала Анна.- Дурного же мнения о нас женщины, - процедил Стирбьерн, отведя глаза и будто бы ни к кому не обращаясь, - если считают столь слабыми, что мы не можем постоять во время караула. На несколько мгновений воцарилась тишина, затем Стефан как ужаленный подскочил со скамьи, схватившись за меч.- Августа приказывает тебе сесть, - сдавленным от ярости голосом проговорил комит. - И ты подчинишься!- Не нужно! - вскочив, принцесса в два шага оказалась между ромеем и варангом. Она предостерегающе подняла руки, будто пытаясь оттолкнуть их прочь друг от друга. Затем обернулась к Бьерну.- Я не имела иного намерения, кроме как дать вам обоим возможность послушать великого Гомера. Мне кажется, сидя наслаждаться его стихами гораздо удобнее. Сам удивляясь своей покладистости, Стирбьерн одернул перевязь с мечом и спокойно сел на скамью, не обращая более внимания на Стефана. Слово скончавши, воссел Фесторид; и от сонма воздвигсяМощный герой, пространно-властительный царь Агамемнон,Гневом волнуем; ужасной в груди его мрачное сердцеЗлобой наполнилось; очи его засветились, как пламень.Этот Гомер был воистину великий скальд - перед внутренним взором варанга возникло лицо короля Эйрика в тот злополучный день, когда его, Стирбьерна, изгнали из Швеции во второй раз. Он так живо представил себе пылающее гневом лицо уппсальского владыки, что судорожно стиснул зубы, а серые глаза приняли яростное выражение.- Ты так ненавидишь Агамемнона, Бьерн? Все еще во власти своих мыслей, Стирбьерн поднял глаза на задавшую этот вопрос кубикуларию принцессы.- Этот конунг не кажется мне достойным и разумным правителем, - отвечал он, чуть помедлив. - Но и Ахиллу не следовало ссориться с царем из-за такого пустяка, - сказал Стефан. - Пустяка?! - хором произнесли Бьерн и принцесса Анна - и ошеломленно посмотрели друг на друга.- Он же любил Брисеиду! - возмущенно вскрикнула принцесса. - Его лишили законной доли в добыче, - еще более возмущенно добавил Бьерн. Феодора заявила, что недостойно воина не подчиняться царю из-за женщины. Варанг, едва сдерживая гнев, возразил ей, что Ахилл, как он помнит, и сам был царем. Никон, некоторое время наблюдавший за их спором, не вмешиваясь, наконец подал голос. Он говорил негромко, но все сразу же замолчали, прислушиваясь к тому, что говорил монах.- Ну что ж, представим себе, что Брисеида не была частью добычи Ахилла. Если бы это была просто девушка, к которой потянулся он своими желаниями - достойным ли было бы ради обладания ею отказаться повиноваться Агамемнону?Стирбьерн приготовился было сказать, что разумеется, в таком случае Ахилл поступит так, как поступать не должно - и вдруг его будто ударило изнутри: разве не то же самое сделал он сам? Разве он не отказался оправдываться после того, как провел ночь с королевой Сигрид - а ведь это могло помочь, и не было бы ссоры. Почему он не рассказал конунгу Эйрику о недостойном поведении королевы? На этот вопрос ответа у него не было.- Северяне так мало знают Гомера, что даже не могут составить собственного суждения о поступках его героев, - ввернул с насмешливой улыбкой Стефан. - Они далеки от ромейской учености.Первым порывом Стирбьерна было вытащить меч и прикончить наглеца тут же, на месте. И возможно еще месяц-два назад он так и сделал бы. Но охлаждающе разумное дыхание столицы ромеев успело исподволь подействовать на него, поэтому Бьерн только шумно выдохнул, справляясь с прихлынувшей яростью, и заговорил с подчеркнутым спокойствием:- Быть может, я действительно немного знаю о твоей земле и твоих скальдах, ромей - но ты знаешь о моей земле и того меньше. Наши конунги не нуждаются в том, чтобы нанимать ромеев в свои дружины - а ромеи, как больные калеки, ни одной войны не могут начать без наемных мечей северян. Должно быть, их собственные руки уже неспособны держать оружие? - Ну что ж, - сощурился Стефан, синие глаза его под густыми ресницами метали молнии. - Думаю, мы найдем способ выяснить, кто из нас лучше держит в руках меч, варанг.- Довольно! - голос принцессы срывался. - Довольно, слышите? Я приказываю вам остановиться.- Слушаю, государыня, - смиренно наклонил голову Стефан. - Да, августа, - помедлив немного, повторил его движение Бьерн.Никон, горько сожалевший о том, что явился невольной причиной возникших неприятностей, готов был уже прекратить занятия, хотя до обеда оставалось не менее часа. Однако августа Анна, взяв в руки книгу Еврипида, с мягкой улыбкой обратилась к нему:- Учитель, ты прекрасно читаешь и слушать тебя - одно наслаждение. Почитай нам, прошу тебя! И возможно тогда господин Бьерн поймет, что Ахилл делал в жизни и еще кое-что, помимо того, что воевал и ссорился. Монах раскрыл книгу и бережно перевернул пергаментную страницу. Феодора, слушая давно знакомые строки “Ифигении в Авлиде”, про себя удивлялась тому, как будто разом повзрослела ее царственная подруга после рокового покушения на императора. В поступках Анне все реже проступали черты веселого и беспечного ребенка, она все чаще была не по годам строгой и сдержанной. Гораздо менее стало неожиданных перемен настроения, принцесса вела себя ровнее. Феодора мысленно вознесла молитву за то, чтобы августе хватило силы духа пережить все испытания, и одновременно испросила силы духа для себя самой - дабы не отклониться от избранного еще в отрочестве пути.Еврипид и превосходная манера чтения Никона захватила всех. Стефан, слушая об отчаянии предназначенной в жертву богам царской дочери, думал о Феодоре, которую ее родичи собирались принести в жертву собственным планам, выдав замуж вопреки ее сердечной склонности. А Стирбьерн поглощал строки Еврипида, казалось, всем собою - история несчастной Ифигении, дочери Агамемнона, завладела его воображением. Слушая скальдов, Бьерн всегда казался сам себе немым, силящимся высказаться - в нем бушевали моря чувств, ощущений и мыслей, но едва он пытался ухватить их, остановить, запечатлеть и оставить в памяти ясный образ, как видение меркло, образы расплывались, и оставались лишь тени, как остаются тени человеческих следов на замываемом морским прибоем песке. Вот и сейчас целый вихрь мыслей и чувств кружился в нем, пока великий ромейский скальд разворачивал свою историю: презрение к Менелаю, толкающему брата на убийство дочери ради успеха своей войны, и к Агамемнону, не останавливающемуся в своем стремлении к власти перед низостью и предательством самых близких, восхищение словами Ахилла:ПокаАтриды нас вели ко благу, первыйЯ был за них... Но злому - я не раб. “Но злому я не раб”, - повторил про себя Стирбьерн. И слушал, слушал далее о решимости храброго ромейского воина защитить девушку, которую он прежде даже никогда не видел. Защищать, сражаясь сразу со всем войском; Стирбьерн представил, как вышел бы Ахилл один против всего войска конунга Эйрика - и вздрогнул.Но более всего поразила сама Ифигения, которая, узнав обо всем, готова была отдать себя в жертву добровольно. Что-то в этом было будоражаще непонятное, неуловимое - будто разгадка ужиным хвостом вилась перед Бьерном и никак не давалась в руки.Самый конец чтения был прерван появлением Эмунда, заявившего, что августу требует к себе император, ее отец. Старший варанг должен был сам препроводить ее в покои государя. - Вам надлежит ожидать госпожу в большом перистиле, - бросил Эмунд обоим телохранителям и, не прощаясь с Феодорой и Никоном, вышел вслед за Анной. Монах принялся суетливо собирать книги, дощечки и каламос, а Феодора, попрощавшись и бросив опасливый взгляд на Бьерна, тоже быстро выскользнула за дверь. Стефан вскоре также ушел - напоследок он красноречиво брязнул мечом, чуть выдвинув его из ножен и с лязгом вдвинув. Стирбьерн, сделав вид, что не заметил этого, принялся помогать Никону собрать книги. Теперь он смотрел на эти казавшиеся ранее бесполезными кожаные бруски совсем другим взглядом - в них таилось не меньше мудрого, чем в рунном искусстве его побратима Бьерна Асбрандсона. К тому же в Миклагарде знание значков не было чем-то священным - значки в книгах разбирали многие, и даже для воинов это не считалось зазорным. Эмунд, правда, с пренебрежением отзывался о грамотности греков, и Стирбьерн был с ним согласен - до сегодняшнего дня.- Дай я помогу тебе отнести книги, господин Никон - их много, и весят они тоже немало.Монах, которому и правда нелегко было тащить гору кодексов из хранилища и обратно по узкой витой лестнице и коридорам, с благодарностью согласился принять помощь. - Скажи, господин Никон, - идя за ученым монахом по коридору и стараясь не рассыпать книги, неуверенно начал Бьерн, - а сложно ли - научиться разбирать эти знаки?Никон с неподдельным удивлением взглянул на молодого варанга. - Нетрудно, - ответил он наконец, - но требует времени и прилежания.*** Заручившись согласием монаха учить его и услышав, что история Ифигении окончилась вполне благополучно, Стирбьерн вышел в перистиль с мозаичным полом. Это место ему нравилось - птицы и звери, искусно выложенные на полу, казались живыми, и рассматривать их можно было бесконечно. Перистиль выходил в маленький дворик, уютный и зеленый, в центре которого был овальный бассейн с маленьким фонтаном в виде мраморного дельфина, из пасти которого струилась вода. Еще выходя в перистиль, Бьерн услышал помимо журчания воды в фонтане визгливые женские голоса. Когда же он ступил из перистиля во дворик, ему показалось, что он попал на представление здешних бродячих актеров.- Досифея, опомнись! - Стефан, растерянный и смущенный, стоял перед фонтанчиком, руки его повисли беспомощно как плети, будто он лишился возможности двигать ими. - Я пальцем до тебя не дотронулся. Я действительно говорил с тобой вчера ночью, но я и пальцем до тебя не дотронулся.- Пальцем? - молодая женщина в желто-оранжевом мафории отняла от лица руки, и Стирбьерн увидел на ее лице свежие ссадины и царапины. - О нет, ты не дотрагивался до меня пальцем - ты просто избил меня и… и… Я свидетельствую о том, что господин комит пытался принудить меня к греховному… греховному… - женщина всхлипнула и закрыла лицо руками. Плечи ее мелко тряслись от рыданий. Еще одна кубикулария и Феодора бросились утешать Досифею. Феодора бросила на Стефана взгляд, полный гнева и презрения.- Это правда, комит Стефан? - вышедшая в перистиль Анна медленными шагами подошла к Досифее, все еще закрывавшей лицо. Заставила показать ссадины, осмотрела принесенную кубикуларией в качестве доказательства разорванную, окровавленную тунику. - Взять под стражу! - недрогнувшим, бесцветным голосом приказала она, указывая на бледного как полотно Стефана. Двое схолариев с копьями наперевес подошли к ошеломленному молодому воину и встали по обе стороны от него. Комит, у которого тряслись руки, даже не попытался сопротивляться. Он провел рукой по волосам, словно стараясь унять дрожь - а темневшие на белом лице глаза были устремлены на Феодору. Бьерну вдруг стало по-настоящему жаль его - как ни рассердил его сегодня этот ромей, но все же он не казался способным на подобный поступок. - Погоди, госпожа августа, - подошел он к принцессе. - Быть может, он действительно не виновен…- Да ты… да как ты смеешь! - задохнувшись на миг от возмущения, крикнула принцесса. - Плетей захотел?- Нельзя обвинять, не доказав, - не обращая внимания на ее гнев, сурово проговорил Бьерн. Принцесса быстро подошла к рыдающей Досифее, схватила ее за руку, а другой сдернула мафорий.- Иди сюда! - повелительно бросила она. - Иди! Каких еще доказательств тебе нужно? Бьерн молча осмотрел царапины, следы ударов и ногтей на щеках и шее кубикуларии. Во взгляде Досифеи мелькнула злость, и она тотчас поспешно отвела глаза и всхлипнула. - Я опозорена, - сдавлено пробормотала она, - если он не женится на мне - я опозорена. Бьерн с ухмылкой взглянул на удивленную принцессу.- Скажи мне, Досифея, - недоуменно проговорила Анна, - зачем же тебе в мужья человек, который тебя избил?- Я люблю его и все ему прощу! - выкрикнула кубикулария. - И он любит меня! Но он хотел чтобы я принадлежала ему до свадьбы…- Она лжет! - закричал Стефан и рванулся вперед. Стражники схватили его за локти. - Она лжет, я в том клянусь спасением души своей! Я не люблю ее и никогда не желал видеть ее своей супругой!- И то правда, - раздался надо всем, как трубный глас, зычный голос Эмунда. Все замолкли, а принцесса, с которой сползла маска суровой властительницы, взглянула на Эмунда с почти детской растерянностью. - Прошлой ночью я проверял караулы и слышал разговор комита Стефана и этой вот красавицы у бассейна, - продолжал Эмунд, медленно идя меж колонн перистиля. Его сапоги внушительно стучали по мозаичному полу. - Она сама предлагала ему себя.- О боже!.. - выдохнула Феодора.Эмунд махнул было рукой стражникам, но, будто спохватившись, обратился к принцессе:- Разреши воинам освободить этого человека, августа?- Да-да, - все так же растерянно проговорила Анна и, справившись с собой, более твердо прибавила: - Освободить комита Стефана.Идя прочь из садика с бассейном мимо Сигмы к садам Буколеона, Анна вдруг остановилась у трех апельсиновых деревьев, под которым стояла мраморная скамеечка.- Стефан, Феодора, останьтесь здесь, - смягчив повелительный тон улыбкой, сказала она. Комит безмолвно поклонился, а Феодора недоуменно взглянула на подругу.- Останьтесь, я сейчас же вернусь, - с улыбкой повторила Анна. Кивнула Стирбьерну, веля ему следовать за собой.- Я хочу, чтобы они могли поговорить наедине. Им это необходимо, - сказала принцесса, когда скамеечка под апельсинами скрылась за другими деревьями, а впереди забелел Буколеон. - Ты рассудила мудро, госпожа, - ответил Бьерн. - Неужто ум женщины удостоен похвалы? - весело засмеялась Анна. Потом, став серьезной, спросила: - Скажи, отчего ты сразу поверил в невиновность своего недруга? Только лишь оттого, что он, как и ты, мужчина?- Нет, августа, - качнул головой варанг. - Прежде всего потому, что он не кажется мне способным на подобное…Он замолчал - впереди, в просвете между двух белых зданий заискрился морской простор. - А еще почему? - уловив недосказанность, спросила Анна. Бьерн молчал - проявлялось что-то, до сих пор бывшее неясным и неуловимым: Ифигения, не захотевшая жизни ценой смерти другого… пустые темные глаза Сигрид, произносящей “тогда это будет твоей погибелью” за миг до того, как закричать, призывая слуг, и объявить, что он, Бьерн, силой принудил ее лечь с ним.- Потому что со мною было подобное, - будто кидаясь с головой в зеленую морскую пучину, выпалил Стирбьерн. И, сам ужасаясь тому, что делает, рассказал принцессе о Сигрид, которую он никогда не мог понять, о том, как он слушал песнь о Брюнхильд на собственной помолвке - и о том, что произошло в ту же ночь между ним и женой короля Эйрика…Он понятия не имел, что должно и что не должно говорить августе, что должно, а что не должно говорить девушке, почитающей христианского бога с его множеством запретов. Анна слушала его серьезно, чуть сдвинув тонкие каштановые брови, из-под которых глаза ее сверкали морской синевой. - Я так и не знаю, отчего я не оправдался перед дядей, - закончил Бьерн. Тяжело и устало вздохнул. Анна некоторое время молчала, потом оглянулась, прислушалась к шелесту листьев под ласковым ветерком. Молчать было невыносимо, и нужно было непременно что-то сказать, что угодно, пусть и не относящееся к делу. - Будет дождь.- Нет, - качнул головой Стирбьерн, всматриваясь в голубое, уже слегка выбеленное жарой небо. - Ты просто пожалел ее, - вдруг сказала Анна шепотом. - Пожалел, как жалеют калеку. - Сигрид не калека, - возразил он. Принцесса улыбнулась, медленно протянула к нему раскрытую ладонь, потом, будто передумав, сжала кулачок, словно ловя невидимую муху. Тонкая ручка опустилась.- Калеки ведь не только те, что без рук или без ног, или умом прискорбные, - сказала Анна. - Есть такие, что рождаются, а у них внутри не хватает чего-то. Бьерн хотел спросить, чего же именно не хватало у Сигрид, но почувствовал, что это уже неважно. Только и было сейчас важного, что море и морские глаза в такой опасной близости... Послышались шаги - к ним по усыпанной гладкими камешками дорожке шли Стефан и Феодора.