6. День Преполовения Господня (1/1)

Выход басилевса в храме Святого Мокия собрал, как и всегда, огромную толпу народа. Стражники сдерживали многоголосую разноцветную массу, в которой на фоне серых, коричневых и бежевых грубых одежд бедноты яркими пятнами выделялись плащи тех, кто побогаче. Море людей вокруг храма слегка волновалось, как волнуется настоящее море, когда приходит пора задувать влажному летнему ноту. Император Лев, облаченный в златотканый скарамангий и расшитую церемониальную далматику, выглядел отсутствующим и погруженным в молитву. Хор безбородых сладкозвучно возносил молебные песнопения в честь святого празднества Преполовения Господня туда, к темным сводам, где в золотисто-лазоревом мерцании мозаики парил Господь в окружении серафимов. Восстановление мозаик закончили не столь давно, при предыдущем императоре. Здесь, в Мокионе, убранство не было таким роскошным и искусным, как в огромном храме Святой Софии - Лев вспомнил, как неусыпно следил за восстановлением мозаик Софии преподобный Фотий, покойный ныне бывший патриарх Константинопольский. Фотий полагал восстановление уничтоженных иконоборцами мозаик и росписей одной из своих главных задач, наряду с составлением Миробиблиона - важнее была только церковная политика. Политика, печально подумал Лев, старательно вслушиваясь в слова осмогласа. Всюду политика. Только в прекрасном иногда можно найти от нее отдых - в чистом пении чистых существ, которыми являются оскопленные в детстве певцы, в сладостной предуказанности и размеренности церковных служб, в книгах, в неспешных ученых беседах. Служба в честь Преполовения Пятидесятницы подходила к концу, когда император приблизился к амвону, мимолетно отметив про себя, что вокруг него словно образовался круг пустоты - не было ни служек, ни патриарха Николая. На миг Лев ощутил себя беззащитным и вспомнил, что по настоянию патриарха варангская стража была оставлена за пределами храма. “Нечестивым язычникам не место в божьем доме”, - говорил Николай своим отточеным как меч, резким голосом. На возражения басилевса, что варанги приняли святое крещение, патриарх немедленно отвечал, что во-первых это сделали далеко не все, а во-вторых, в их вере не видно истинного благочестия. Лев подумал было, что благочестия немного и в его собственном брате, кесаре Империи - но патриарх говорил столь уверенно, что Лев решил уступить ему в этот раз. Не следовало ссориться с Николаем теперь, когда угольноокая Зоя денно и нощно молится о ниспослании им со Львом сына. И тогда от патриарха будет зависеть крещение будущего наследника Ромейской империи и его признание законным сыном. - Господи помилуй! - прошептал Лев, стараясь утишить волнение, нахлынувшее в его сердце. - Господи, помилуй, спаси и сохрани ото всякого зла!*** Жаркое солнце так и било в начищенные до блеска бляхи тяжелых поясов, металлическую отделку ножен и, словно от зеркала, разлеталось сотнями зайчиков от лезвий тяжелых секир в руках выстроившихся перед церковью стражников средней этерии. Эмунд ощущал легкое беспокойствие - впервые император был в храме без своих верных телохранителей. С ним было всего четверо кандидатов, которых Эмунд считал лишь декоративной стражей. Рядом с ним бряцнуло оружие - Бьерн, опустив секиру, старательно вытягивал шею, стремясь разглядеть происходящее в церкви. Он, видимо, тоже не был спокоен - чутье воина подсказывало, что готовым стоило быть ко всему. Еще на гипподроме Бьерн все спрашивал его, отчего ромеи говорят, что верят в одного бога, тогда как у них вон сколько статуй разных богов поставлено. Эмунд растолковал парню, что христианскому богу не слишком нравится, когда люди поклоняются еще и другим богам. Бьерн отвечал, что подобное ему знакомо, и рассказал, в свою очередь, как во время празднования Йоля они с побратимом высмеяли короля данов Харальда, оставившего старых северных богов ради христианского бога, и что именно сказал христианский жрец после этого. Эмунда неожиданно для него так развеселил рассказ Бьерна, что он густо расхохотался. Движение и крики в глубине церкви прервали воспоминания Эмунда - из отворенных врат выскочил громадный чернявый детина, сунулся в одну, в другую сторону и с жутким воем, заставившим толпу испуганно податься назад, кинулся бежать. Эмунд не успел подумать о том, кто и почему выбегает из храма с такой поспешностью, как сильное тело метнулось мимо него к убегавшему. Бьерн в три прыжка нагнал чернявого, сбил с ног и, повалив, в белую придорожную пыль, закрутил руки назад.Из храма выбежали перепуганные служки, вслед за ними в окружении кандидатов скорым шагом вышел басилевс. Он казался спокойным, и только когда подошел близко, Эмунд увидел, что у Льва челюсть прыгала от волнения.- Ударить басилевса хотел… прятался за амвоном… дубинка за паникандил зацепилась, - послышалось со всех сторон - подоспевшие кандидаты старались загладить свою оплошность. Впрочем, сам Эмунд чувствовал себя не лучше них. Стар я стал, впервые подумалось ему, стар и медлителен. А может, колдовство, порча?В отличие от него, Бьерн не колебался ни мгновения. Все еще сидя верхом на пойманном, он вытащил из-за пояса кинжал и, схватив чернявого за волосы, задрал ему голову, как жертвенной овце.- Убить его, конунг? - обратился он к императору. Лев, которого этот простой и жестокий вопрос вывел из оцепенения, покачал головой. Злобно ухмылявшийся, несмотря на боль, перепачканный пылью убийца показался вдруг необыкновенно похожим на прежнего императора Василья. Словно мертвый басилевс явился к своему наследнику с того света, чтобы напомнить… Лев зажмурился - кровь… когда императора Василья умирающим, с переломанными костями и разбитой головой привезли с охоты, мозаика на полу перистиля была перепачкана кровью. - Грешник… великий грешник я пред лицом твоим, Господи! - прошептал Лев побелевшими губами. - Он был не один, - громко сказал Эмунд, обводя сгрудившихся царедворцев таким взглядом, что у многих душа ушла в пятки. - Я хочу знать, кто послал его.- Да, да… В темницу, допросить… - овладевая собой, проговорил император.*** Никон обмакнул каламос в чернила и продолжил писать своим четким убористым почерком. В последнее время он шифровал часть своих записей с тем, чтобы в последующем включить в составляемую им хронику царствования нынешнего басилевса лишь то, что будет уместно. Однако прилежание и скрупулезность побуждали его записывать все без утайки, и в его рукописях появлялось все больше и больше зашифрованных мест.“Неимоверно дерзкое покушение скверно отразилось на здоровье государя. Он пожелтел лицом, глаза беспокойно горят. Гуморы его тела пришли в сильнейшее расстройство, что, конечно же, происходит по причине расстройства душевного. Все вечера басилевс проводит теперь в молитве в крошечной часовенке, отделанной еще заботами покойной супруги его, августы Феофано. В Городе шепчутся, будто к покушению причастен кесарь Александр, который в означенный день не присутствовал на праздничной службе, сказавшись нездоровым. Иные вменяют покушение в вину патриарху, рвение и усердие которого проявляется скорее на ниве политической, нежели в области духовного пастырского благочестия. Я тоже склонен считать причиною покушения скорее человека недалекого и склонного к горячности, коим является кесарь Александр. Патриарх же Николай представляется мне куда более тонким и опасным противником, не склонным ко столь прямолинейным поступкам.Не далее, как позавчера я застал своих учениц - августу Анну и ее наперсницу - в большом волнении. На лице Анны заметны были следы слез, что для нее необычно. Я успел заметить, что она склонна проявлять свое горе и недовольство по не слишком серьезным поводам - тогда как глубокое горе и треволнения словно налагали на нее железную маску сдержанности. В большом волнении принцесса Анна спросила меня, слыхал ли я что-либо о короле провансальском и итальянском Людовике. Когда же я в подробностях рассказал все, что мне было известно об этом властителе, коего не столь давно короновали императором Запада, поведала мне, что отец говорил с нею о возможном браке с этим молодым королем. Я решительно не знал, что ответить. О Людовике я слышал как о властителе вздорном, заносчивом и взбалмошном - и подумал, что при слишком живом нраве принцессы двоим таким людям не ужиться вместе. Но предпочел придержать язык, ибо браки царственных отпрысков редко сопровождаются сердечной склонностью и родством душ. Они представляют собой союз скорее политический, нежели сердечный. Однако мои соображения были прерваны восклицанием принцессы, что она не желает уезжать в неведомые края к вздорному мальчишке и бросать отца, которому грозит большая и несомненная опасность.А вчера на гипподроме состоялась казнь - покушавшийся на жизнь басилевса Ромейской империи был разорван колесницами при большом стечении народа. Его жестоко пытали целую неделю, однако он только выкрикивал проклятия государю и никак не обнаружил своих сообщников. Удалось узнать лишь, что имя его Стилиан и что родом он из Пафлагонии. Я видел его лицо, когда его привязывали за руки и ноги - в этом лице не осталось ничего человеческого, на меня смотрело несчастное существо, прискорбное умом. Полагаю, таковое его свойство было умело использовано заговорщиком или же заговорщиками”.***Призвав Эмунда в свой особый покоец, император Лев опустился в кресло без спинки и тяжело бросил кисти рук на подлокотники. Со дня покушения прошло более двух недель, и басилевс, казалось, оправился от потрясения. Он перестал казаться восставшим из могилы призраком, речь стала звучать спокойно, размеренно и взвешенно, как всегда, и, как и всегда, подкрепляли ее сдержанные округлые плавные жесты белых рук. Сперва Лев заговорил о покушении, о своих догадках, о брате Александре. Эмунд отвечал скупо, догадываясь, что не за этим император позвал его.- Грешник я, Эмунд, - сказал вдруг Лев. - Грешник великий. Стоял я у храма, смотрел на того несчастного безумца - и видел прежнего… государя… - с усилием договорил басилевс.- Прости, государь, - отозвался варанг. - Стар я стал, не успел сам его схватить. Словно помутнение нашло.- И на тебя также? - с живостью перебил Эмунда император. - Помутнение! Око нечисто, грехом затемнено. - Что было сделано, государь, о том сожалеть не пристало, - сурово отрезал Эмунд. - А стеречь тебя мы будем теперь вдвое. Сын быстрее и сноровистее меня стал.- Нет… - тихо и безнадежно, сникая, возразил басилевс. - Нет, Эмунд. Уж ты по-старому будь сам при мне. Оба мы грешники, одною кровью связаны. А чистое око пусть чистоту и оберегает. Я велю сына твоего поставить телохранителем к августе. - Государь… - смущенно начал Эмунд. - Бьерн - хороший воин. Но патриарх, господин Николай - как бы он не воспротивился.- Патриарха я умирю, - властно проговорил Лев, вставая с кресла и превращаясь в того императора, которого Эмунд всегда знал. - В пару к твоему сыну я назначу телохранителем Стефана Склира. Я видел его в свите Андроника, а недавно его сделали комитом схол.- Скажу тебе, государь, что напрасно ты это делаешь, - заявил Эмунд, сдвинув брови. - Логофет Андроник ненавидит нас, варангов, и свита его вполне разделяет эту ненависть. Недалеко до несчастья, если поставить Андроникова парня вместе с таким, как мой Бьерн.- Твой Бьерн и самому кесарю способен дать отпор, - с тонкой улыбкой возразил Лев. - Стефана я ставлю лишь для того, чтобы патриарх не поднял крик, что мою дочь, августу ромеев, охраняет язычник. Стефан хороший христианин. Но ты ведь знаешь, Эмунд - в столице у него никого нет. Если что и случится меж ним и твоим Бьерном... - император подошел вплотную к варангу и пристально, снизу вверх взглянул в его холодные светлые глаза. - Мстить за него будет некому, - закончил Лев.Эмунд усмехнулся - басилевс всегда очень хорошо знал своих воинов.