II (1/1)

В последующие дни Кевин откровенно наслаждается тем, как Криденс пытается вести себя, будто ничего не было. По сути, ведь и правда ничего такого: просто братско-дружеская помощь в снятии напряжения. Многие мальчишки в их возрасте творят подобное ради эксперимента, чтобы открыть в себе новые неизведанные ?горизонты?, или, например, чтобы не заморачиваться с девчонками, которые слишком много ломаются. Некоторые соглашаются на взаимную дрочку из-за отсутствия девушки, только вот их дрочка была односторонней, да и Кевин в любой момент может заполучить себе любую хорошенькую соску.Когда все варианты анализа произошедшего не находят подтверждения и заканчиваются, Криденс поднимает руки вверх и капитулирует. То рождественское объятие действительно не было благодарностью. Благодарностью было то, что случилось после, хотя и здесь Кевин урвал что-то для себя. В трех словах: не без выгоды. Последний замок, ключик к которому лежит на самом дне вулкана, и Криденс шагает внутрь него, уже не боясь обжечься.Удивительно, но в один момент Ева даже помогает ему разобраться, сама того не подозревая.—?Что, система полетела? —?Кевин не смотрит в сторону матери, когда она заходит в их комнату и кладет на стол диск. Тот самый из стопки Кевина, где один похож на другой.—?Да, полетела,?— отвечает она, выглядя пристыженной. —?Полагаю, так мне и надо.Ее сайт с ?НОК?, очевидно, накрылся медным тазом. Криденс, ставший свидетелем их неловко-короткого разговора, вспоминает, что Кевин зачем-то коллекционирует целый набор компьютерных вирусов. Очередной странный выбор, но было бы еще странней, интересуйся Кевин почтовыми марками. Если Ева не понимает тягу сына к подобному деструктивизму, то Криденсу удается понять.На многие заданные ?зачем?? Кевин отвечает односложно, но к его любимым вопросам относится ?в чем смысл??, потому что тогда он отвечает обескураживающее ?ни в чем?. Смысл в том, что смысла нет, потому что лучшая суть для Кевина?— отсутствие сути. Он не кичится тем, что при желании может сломать мозг любому психоаналитику, ему вовсе это и не нужно.Кевин сам как вирус: чудовищный в своей простоте и простой в своей чудовищности. Он привык забирать и отнимать. Сначала, в детстве, это было что-то материальное, вроде того водяного пистолетика, который он отобрал у Криденса, или велосипеда, хулигански угнанного у соседского мальчишки. Теперь же, поняв, что материальность для людей представляет меньшую ценность, он берет планку намного выше. Он отнимает, сколько себя помнит: спокойную жизнь у матери, возможность у сестры почувствовать себя любимой, надежду у той самой назовем-ее-Элис на прошлогоднем школьном балу, после которого бедняжка не знала, куда себя деть только потому, что Кевин прошептал ей на ухо нечто ужасное. Кевин отнимает.В конце концов, на Рождество он отнимает у Криденса последнюю точку возврата.Весна в этом году теплая. Лето совсем близко, поэтому солнце печет нещадно, и скрыться от него можно только где-нибудь в теньке под деревом или дома. Под конец учебного года в школе завал: приходится корпеть над домашними заданиями, писать контрольные и проверочные и проходить тесты на профориентацию на уроках психологии. Криденс отвергает эти тесты, потому что знает свою цель в жизни и идет к ней, безвылазно глумясь над новыми картинами в свободное от школы время. Его не пугает то, что художники сейчас не востребованы: он всегда сможет найти работу ландшафтного дизайнера или художника-оформителя в какой-нибудь рекламной компании. Уйма возможностей и уйма целеустремленности.Кевин же возвращает на учительский стол пустые бланки. Он не хочет проходить профориентацию, потому что даже не знает, чего хочет от самой жизни. В пять лет он заявил матери, что будет жить на пособие и, кажется, до сих пор рассматривает этот вариант. С его складом ума можно спокойно работать в отделе криминалистики или мозгодробителем, который будет допрашивать заключенных, но Кевин насмехается над этой мыслью.—?Жизнь то еще дерьмо, и копаться в чужом я не собираюсь,?— говорит он.Кевин играет и стреляет. Нужно радоваться, что у него вообще есть хотя бы такие хобби.Погода позволяет выходить на улицу в одних футболках и шортах, и все с удовольствием пользуются такой возможностью. Криденс сидит в тени дома на заднем дворе и пытается продумать детали пейзажа на рисунке. Сегодня идет плохо, но, впрочем, вся творческая деятельность ничто без вдохновения. Если бы Криденс верил в муз, то сказал бы, что его муза покинула его на очень долгое время. Белый лист уже стерся в катышках от постоянных разводов, а ластик укоротился ровно наполовину.Сили прыгает возле Криденса, напевая какую-то песенку из мультика, и с интересом наблюдает за чужими ловкими мазками по бумаге.—?Я тоже хочу попробовать,?— заявляет она, опираясь на его плечо.Криденс кладет в маленькие пальчики масляный карандаш и поудобнее перехватывает рисунок, чтобы сестре было легко наносить штрихи.—?Вот это дерево,?— он указывает на пока еще не закрашенный дуб в самом углу. —?Обведи по контуру, только не торопись. Здесь важно терпение.Селия послушно приставляет темно-зеленый кончик к четко прорисованной листве и начинает первые линии. Нужен нажим посильнее, но ее ручки слабенькие, как и полагается всем шестилетним деткам, поэтому карандаш соскальзывает и мажет мимо, но Сили не оставляет попыток.Пока сестра выводит каракули, Криденс отводит взгляд в сторону. Кевин как всегда сосредоточен во время тренировок: брови сведены и немного нахмурены, глаза сощурены и смотрят сквозь прицел, идеальная ровная стойка говорит о том, что опыт с каждым разом берет свое. Арбалет в его руках смотрится естественно и органично, слово он продолжение его тела.Старый лук теперь пылится где-то в шкафу, потому что разница между этими двумя видами стрелкового оружия достаточно велика, и нужно осваивать что-то новое, что и делает Кевин с завидной регулярностью.—?Я все испортила,?— Сили издает полный сожаления хнык.—?Все в порядке, Сили,?— Криденс пытается подбодрить, хотя знает привычку этого ребенка вечно винить себя во всем, даже если вины нет. —?Все равно это не самый мой удачный рисунок.—?Твои рисунки лучше, чем мои,?— произносит она приободрившись.Криденс улыбается.—?Ты тоже будешь хорошо рисовать, когда подрастешь. Опыт приходит с возрастом,?— он протягивает ей раскрытую ладонь. —?Давай попробуем вместе.Селия обхватывает карандаш, а Криденс направляет ее руку в нужную сторону. Сестре нравится процесс и она улыбается, когда начинает получаться пышная розочка.—?Только розы не бывают зелеными,?— на всякий случай предупреждает он шутливо. —?Ладно, Сили, иди покидай мячик.Криденс улыбается. Солнце светит прямо в глаза, и он сладко жмурится, примериваясь фиолетовым мелком к новому листу бумаги. На самом деле сейчас не хочется ничего серьезного, и Криденс просто чертит первое, что приходит в голову. Он погружен в свои мысли и даже сначала не пугается, когда мелок буквально отбрасывает из его пальцев. Руку резко простреливает острой болью, настолько сильной, что внезапный вскрик вырывается из груди. Криденс ничего не осознает?— не успевает даже, только ощущает, как немеет рука, и замечает алые неровные струйки, капающие вниз с предплечья. Мышцы прошивает насквозь: тонкое древко выходит с другой стороны руки. Сознание мутит, и только потом Криденс видит торчащий наконечник стрелы.Пронзительный крик Селии слышен, кажется, на всю улицу, а Криденс едва может разобрать что-либо и просто проваливается в темноту. Он готов поклясться, что перед тем, как закрыть глаза, он видит расчетливый и смотрящий точно на него взгляд Кевина.Его тошнит. Внутренности выворачивает от боли, которую невозможно приглушить даже сильными обезболивающими и антибиотиками. В больнице он мечется на неудобной кровати и тратит все силы на то, чтобы не смотреть на сквозную рану и торчащую из нее пятимиллиметровую стрелу. Хирурги переговариваются между собой, советуются, как лучше всего извлечь ее из предплечья без риска оставить обломки внутри, но Криденсу плевать на способ?— главное, чтобы вытащили. Он проводит несколько часов в лихорадке, и болевой порог, как назло, снижается и заставляет прочувствовать каждый дюйм стрелы досконально: вот ей обламывают наконечник, вот ее на пробу шевелят… Вот ее выдергивают, и у Криденса перед веками взрываются вспышки ярко-красного.Родители ждут где-то снаружи. Они наверняка хотят знать, что произошло, но ирония в том, что Криденс сам не знает, ведь он упустил тот момент, когда Кевин нацелился и спустил механизм. Возможно, он не целился, возможно, все вышло совершенно случайно. Криденс продолжает утешать себя этим, но выходит ужасно неправдоподобно.Его отпускают только спустя пару часов, когда рану промывают и накладывают противно пахнущие мази поверх тонкого слоя марли. Бинты пережимают верхнюю часть руки, но давление особо не чувствуется из-за вколотой инъекции. Врачи советуют воздержаться от лишних нагрузок и иногда сжимать в ладони небольшой резиновый мяч, чтобы не дать мышцам атрофироваться, пока все будет заживать.Дома Криденс лежит в кровати и бесцельно пялится в потолок. Пялится день, два, три. На ближайшее время это становится его привычным занятием, помимо редких вылазок на кухню и ванную. Конечно же, он знает, что Ева и Франклин пытались поговорить с Кевином на счет произошедшего, и они поговорили, если это можно так назвать.Криденс присутствовал на этом ?семейном собрании?, на которое его не позвали, правда ему пришлось стоять на лестнице за стеной и нагло подслушивать. Родители взволнованы, как будто это они выстрелили сыну в руку, а Кевин спокоен, как никогда.—?Кев, мы не хотим, чтобы ты чувствовал свою вину… —?Франклин до смешного мягок и наивен, но только не Ева, которая перебивает на полуслове.—?Нет. Ты можешь не чувствовать вину, но, тем не менее, ты виновен и прекрасно об этом знаешь,?— жестко произносит мать. —?Случайно это или нет, но ты больше не будешь тренироваться в пределах нашего дома. В городе есть много стрельбищных площадок.—?И все же скажи нам, Кев,?— отец просит его и не понимает, что окончательно превращается в слепца, каким и был всю свою жизнь. —?Мы постараемся не злиться и уж тем более не наказывать тебя… Ты знал, куда целился, или все вышло… спонтанно?Просто поразительно, насколько Кевин беспечен. Хотя нет?— ничерта поразительного.—?Очень трогает ваша забота,?— непринужденно хмыкает он. —?Но я не чувствую вины. Все вышло случайно.Криденсу вовсе не нужно подслушивать разговор, чтобы узнать правду, которая так и не прозвучала, да и вряд ли теперь прозвучит когда-нибудь.Они перебрасываются безбожно короткими фразами в школе и дома. Криденс не ждет сверхоткровенности от Кевина?— знает, что бесполезно, а сам Кевин привычно бесстрастный. Если в его мотивах и есть причинно-следственная связь, то она зарыта очень глубоко. Едва ли Кевин сам себя понимает, но при этом каждое его действие в этой жизни?— четко продуманный шаг, словно он одолевает понятные только ему барьеры.Криденс вспоминает их давнишний разговор про стеснительность и невесело усмехается, мысленно заменяя исходный вопрос на новый.?Скажи-ка, Кевин, как можно осознанно выстрелить в руку собственному брату??.?Просто?.Самое ужасное то, что Криденс готов простить. Глупо прощать человека, который намеренно не признает за собой ошибки и вины, но тем не менее он прощает. Криденс пытается изменить хоть что-то в их отношениях, сколько себя помнит, но теперь пора посмотреть правде в глаза и признать собственное бессилие.Криденс плохо справляется с одной рукой. Он сидит на кровати и пытается сменить грязные бинты на новые, но ему удается только снять марлевую повязку, дальше же?— неудача за неудачей. Новый бинт не обхватывает предплечье с нужным натяжением и спадает, едва Криденс успевает обмотать по второму кругу, а просить кого-то?— лишний раз убеждаться в своей долговременной неполноценности. Ему ненавистно то, что теперь он еще нескоро сможет приступить к своим картинам, что в школе приходится переспрашивать преподавателей по несколько раз во время лекций, потому что пальцы часто не слушается.Отборные словечки невольно слетают с языка, когда мягкая ткань вновь спадает вниз, и Криденс с остервенением откидывает от себя уже успевший пропитаться капелькой крови бинт. Он не сразу замечает присутствие Кевина в комнате, а когда видит?— старается не смотреть в глаза слишком долго. Бинт приземляется у ног Кевина бесшумно и совсем нечаянно. Он поднимает его с пола, одаривая Криденса критическим и?— на мгновение кажется?— понимающим взглядом.Кевин подходит к нему плавно и медленно, как крадущаяся пантера, и встает напротив. Отряхивает побывавшую на ковре повязку и говорит спокойно:—?Дай руку,?— он садится рядом и не встречает ни отклика, ни сопротивления, когда касается чужого плеча.Кончиками холодных пальцев Кевин проводит у самой раны, затянутой неплотной красной корочкой, и несильно нажимает по краям, где кожа чувствительна и воспалена. Криденс ощущает неприятное давление, но позволяет брату с интересом разглядывать результат своих ?трудов?. Кевину и правда нравится, это видно по оценивающему огоньку в его глазах, который он даже не пытается скрыть. Всматривается в пронизанные мышцы, как художник в свою лучшую работу.—?Тебе кажется это забавным? —?Криденс спрашивает, не зная, зачем.Когда Кевин поднимает серьезный взгляд, внутри все неуютно сжимается, как будто Криденса раздевают и рассматривают под микроскопом.—?В этом есть откровение,?— произносит Кевин, как-то непривычно-любовно водя по самому болезненному и нарывающему.Криденс не находится с ответом. Он солидарен с мнением Кевина и пугается данного факта, как кошмара, после которого просыпался в детстве в холодном поту.Сквозная рана в его руке подобна завесе. Ничего не стоит ?шагнуть? за нее и убедиться, что ты, как и поголовно каждый на земле, всего-навсего кусок мяса, сверху облаченный моралью, интересами и красивой ?упаковочкой?. Тонкость граней почти философична, как и всё прочее, что имеет рамки.Кевину нравится смотреть на это. Он не считает раны и ушибы красивыми. Красивыми он считает их суть, которая рассказывает только одну правду: люди уязвимы.Кевин приподнимает руку Криденса и ловко обматывает ее бинтом несколько раз, разрывая конец на две половины и туго затягивая узел. Когда он уходит, Криденс смотрит ему в след и думает, что никогда в жизни не применит на себе чудеса лазерной коррекции. Эта рана становится не только откровением в чистом виде, но и своего рода мазохистским воспоминанием. Память о том, как легко Кевину удалось проникнуть под его кожу во всех смыслах.Недели тянутся долго. Все кажется каким-то формалиново-вязким, а с мертвой точки сдвигаются только учебные и бытовые дела. Селия впервые устраивает скандал, и Криденс справедливо вносит это в список прогрессов. В конце концов, все до последнего думали, что мягкотелая и уступчивая Сили никогда не научится отстаивать свои позиции и мнения, однако ее истерика, закатанная на почве арифметики, приятно удивляет.Криденс помогает ей складывать три и пять, иногда давая что-то посложнее чисел до десяти, и соглашается с ней в том, что математика?— невообразимая скука. Возможно, сестра пойдет по стопам матери и в будущем займется туристическим бизнесом, ведь ее интересы к дальним странам куда шире, чем можно предполагать. Она берет у Евы старые карты, неровно приклеивает их скотчем в своей спальне над кроватью и обводит ярким розовым фломастером города, которые хочет посетить. Ее не тянет к экзотике, как мать, но к чему-то неизведанному?— определенно. Она понимает, что нужно преодолеть кучу страхов, чтобы войти в пока еще далекую от нее взрослую жизнь, но при этом продолжает бояться даже самых обыкновенных ситуаций.В прошлый раз обнаружив в своей комнате паука, Сили побледнела и издала лишь слабый писк. Она никогда не кричит, привыкнув выражать эмоции тихо и даже немного загнанно, а такая черта характера считается признаком слабости в современном обществе. Страшно подумать, что ожидает Селию в будущем, если она пугается любых резкостей и тем более вида капли крови.—?Криденс,?— зовет она и осторожно теребит повязку на его руке. —?Это больно?Сложно отвечать на подобные вопросы ребенку, который мухи не обидит.—?Немного,?— отчасти он говорит правду, потому что стрела в плече?— меньшее из зол, которые могут произойти в жизни человека. —?Сначала я даже не почувствовал, потому что это было неожиданно. Я был… в шоке.—?Что такое шок?Криденсу хочется тепло улыбаться тому, как много ей еще предстоит узнать.—?Это состояние, когда ты не знаешь, куда себя деть,?— Криденс останавливается на более-менее простой формулировке. —?Как будто не веришь, что это происходит с тобой. Наверное, так.—?Кевин ведь не хотел обижать тебя? —?по-детски грустит она, и Криденс понимает, что впервые вынужден соврать сестре.—?Конечно, нет,?— он натянуто улыбается. —?Кевин никогда не сделал бы мне больно,?— не получается разобрать, кого он утешает больше: ранимого ребенка или себя, но ответ приходит ровно в ту секунду, когда он видит притаившегося в дверях Кевина.Приступ астмы у Криденса случается в конце весны совсем внезапно.Соседи постоянно что-то пилят, шумят, перекатывают тяжеловесные бревна по своему участку. Все вокруг привыкают к здоровенным бульдозерам у их ворот, а вот к тошнотворному запаху краски, разносящейся чуть ли не по всему району, никто не привык.Приступ застает Криденса врасплох. Так случилось лишь однажды, когда ему было пять лет: тогда он впервые сильно заболевает, и ОРВ мощно ?бьет? по слабым бронхам. Криденс едва помнит ощущения, испытываемые им в глубоком детстве, но уверен, что сейчас все намного серьезнее. Голова кружится от витающих в воздухе химикатов, а грудь сдавливает нещадно.Криденс еле доползает до двери и не успевает ухватиться за ручку, как падает на спину, в бессилии сжимая кулаки. Мышцы сокращаются в спазмах где-то внутри, и выдохнуть оказывается просто невозможно, словно грудь придавливают бетонные плиты. Если бы он был способен сейчас на проявление радости, то непременно обрадовался бы вовремя пришедшему в комнату Кевину. Криденс беспомощно хрипит и умоляет взглядом о помощи, но Кевин стоит над ним, а его лицо?— точно недвижимый камень.Кевин не спешит оказывать помощь. Кевин не хочет помогать.Его взгляд безразличен и сменяется смутной заинтересованностью, когда он садится на колени рядом с мечущимся по полу Криденсом. Любой другой давно помог бы или хотя бы крикнул на помощь, но Кевин?— не любой другой, и Криденс для него все равно что заманчивая зверушка для личных опытов. Кевин протягивает к нему руку медленно, словно думает, как лучше подступиться, но когда его пальцы уверенно обхватывают напряженное горло Криденса, все мысли выстраиваются в четкую последовательную картинку.Криденс издает невнятный сип и слабо вцепляется в чужое запястье, и этим словно подстегивает сжать ладонь на своей глотке крепче, но при этом постепенно, будто с осознанием дела. Дышать не получается, паника сковывает почище любых цепей, и спустя пару растянувшихся в бесконечность секунд Криденс перестает сопротивляться. Он не видит смысла, да и оставшихся крупиц сил недостаточно. Его жизнь в руках Кевина, она утекает медленно и плавно. Остается только поддаться течению.Если это и правда последние минуты его жизни, пускай он уйдет из мира так же, как и пришел в него?— смиренно и принимая происходящее, как данное. Большим пальцем Кевин ведет под подбородком, подцепляя его и вынуждая Криденса смотреть свои в глаза. Прикосновения почти невесомы и дразнящи, как будто он решает, что делать со своей игрушкой дальше, а его рука усиливает давление вокруг шеи, забирая и выжимая до последней капли. Кевин забрал у него ?бразды? правления уже очень давно. Наверное, именно поэтому он, не имея причин доказывать больше что-либо, в следующую секунду разжимает руку и искривляет свои губы в косой полуулыбке, напоследок ощутив замедленный под подушечками пальцев ускользающий пульс.—?Мамси,?— зовет он негромко,?— Криденсу плохо.Его откачивают. Всеми позабытый ингалятор в аптечке таки дожидается своего часа.Криденс больше не хочет спрашивать ?почему?? или уж тем более ?за что??, которые звучат жалко даже в собственных мыслях. То, что происходит,?— это есть, и это данность. Смешно подумать, что все могло бы сложиться иначе. Криденс приписывает себе последнюю стадию идиотизма не без оснований: ему обидно не то, что собственный брат едва не устроил ему ?экскурс? в потусторонние пространства, а тот факт, что Кевин не довел дело до конца. Сожми он пальцы покрепче и не позови кого-нибудь?— и ситуация приобрела бы кристальную ясность, ведь намеренно дать кому-то умереть?— сплошная однозначность без лишних подтекстов.Кевин же не оставляет и намека на конкретику, и это мучит. Он сводит все шансы понять что-либо к ничтожному минимуму, потому что двусмысленность и многозначность?— его натура. Кевин умен и расчетлив, поэтому он вплоть до миллисекунд дробит то время, что он держит Криденса за горло, чтобы вовремя отпустить. Конечно же, он не думает убивать своего брата, даже если такое желание имеет место быть. Если.Криденс привык, что прозрачные намерения?— совсем не про Кевина. В то время, как подростки хотят быть понятыми, Кевин не хочет, чтобы его понимали, а Криденсу нужно понять его, иначе просто тронется головой. Тупик, в котором нет места альтернативам. Кевин может душить его, может лишать жизни постепенно, может пронзить ему еще одну руку?— Криденсу плевать на состояние своей внешней ?оболочки?, но вот внутренняя, кажется, дает трещину, и это намного хуже, чем все прочее. Он давно не лелеет надежду, что с Кевином будет по-другому, но все еще верит в откровенность между ними.В этом водовороте Криденс начинает медленно, но верно терять себя. А ситуация с учителем театрального мастерства, которая происходит спустя несколько дней, не делает лучше.Гладстон-Хай заботится о своих учащихся. Школа хорошо спонсирована, оснащена передовыми технологиями, которые помогают лучше усваивать информацию в процессе обучения, и педагогический состав признан лучшим в городе. Никто не говорит, что инциденты и скандалы?— нечто очень далекое от Гладстон-Хай. Разборки здесь возникают как раз так же, как и в других учебных заведениях: кто-то сказал, другому не понравилось, третий подтвердил… Или как там бывает?Еву и Франклина нельзя назвать самыми скандальными родителями. Мать слишком взросла, чтобы кидаться на обидчиков с матами или чего хуже?— кулаками. Лучшим проявлением своего превосходства в спорах она считает только ум и начитанность, относя излишнюю конфликтность к асоциальности, а Франклин по своей натуре очень спокойный и тихий. Однако, когда они достают из почтового ящика письмо от администрации Гладстонской школы, сперва впадают в тихое удивление. Новость о предполагаемых методиках преподавания мисс Пагорски разослали всем ее ученикам в надежде на подтверждение или опровержение.—?Очевидно, дамочка любит привлекать внимание молодой аудитории,?— выносит Ева сухо, передавая мужу письменное уведомление-просьбу явиться на школьный совет на следующей неделе.—?Пока что это лишь предположение,?— говорит Франклин неуверенно, но с долей беспокойства. —?Хей, Кев, ты же вроде как посещаешь ее театральный кружок, да?В гостиной места достаточно, чтобы не пересекаться и не сталкиваться друг с другом, поэтому Криденс сидит на диване рядом с отцом и упорно избегает диалогов с братом.—?Ну да,?— отвечает Кевин, как-то поежившись.—?И ты не замечал за ней ничего такого? Опиши ее.Когда Кевин неестественно для своего поведения, но умело-наигранно чешет затылок, Криденс сразу напрягается, чувствуя неладное. Только не может понять, с чем или кем именно что-то не так.—?Ну, она странная,?— он пожимает плечами. —?Иногда ведет себя и одевается не совсем… Не как учительница.Ева напрягается.—?Что значит ?не как учительница??—?Джинсы в обтяжку, полупрозрачные блузки. Еще у нее часто торчат… Слушай, мамси,?— выдыхает Кевин,?— без обид, но я бы хотел поговорить об этом в чисто мужской компании.Хорошо придумал, подмечает Криденс молча. Его не покидают странные ощущения по поводу этой ситуации: в конце концов, Кевину обычно насрать на присутствие матери, даже если он собирается произнести слова ?член? или ?сосок? несколько раз.Ева послушно уходит, и выражение ее лица хмурое и почти нечитаемое.Правдивы слухи или нет, но Криденс раскусывает театральность Кевина сразу же. Викки Пагорски частенько заменяет учительницу Криденса по литературе, когда та в силу своего возраста уходит на очередной больничный, и новость о ее некомпетентности вызывает шквал эмоций, если не возмущения.—?Итак, ты хочешь сказать, что эта ваша мисс Пагорски не носит, эм… лифчик? —?Франклин выглядит так неловко, словно объясняет основы полового просвещения, о котором почти никогда не разговаривал с ними за все эти годы.—?Не всегда. Но это особенно видно, когда она ставит какую-то взрослую сценку и возбуждается. Знаешь, соски набухают, все дела…—?В нарядах мисс Пагорски есть что-то провокационное, но это не значит, что она ведет себя некорректно,?— Криденс вмешивается, испытывая жуткое чувство дискомфорта. —?Как педагог она замечательная.—?Это правда, Криденс? —?отец заметно волнуется. —?И ты никогда не замечал за ней что-то странное или вызывающее? Помимо отсутствия бюстгальтера, разумеется.—?Говорю же, она нормальная.Кевин усмехается слишком громко, обращая внимание на себя, но отводит взгляд, когда отец кидает вопросительный взгляд.—?Ладно, возможно, я ошибаюсь,?— с не присущей для него неуверенностью произносит Кевин, как будто сомневается.—?Не бойся сказать правду, Кев. Если эта психопатка что-то сделала тебе…Кевин продуманно сжимается, изображая неловкость.—?Ну, она часто просит меня оставаться после окончания занятий отрепетировать сценку еще пару раз. Но для нормального учителя она часто нарушает личное пространство. Я бы даже сказал, слишком.—?И? —?Франклин сжимает зубы в нетерпении. —?Говори как есть. Мы взрослые люди, сынок.И когда Кевин начинает говорить, у Криденса словно выбивает почту из-под ног. Он проваливается в мутный вакуум, полный протестов и собственных выкриков на тему ?неужели-ты-ему-поверишь??. Обида сдавливает горло. Криденс не знает, как все было на самом деле, но тем не менее, он не верит, что эта преподавательница, которая едва ли может разговаривать с кем-то, не зажимаясь всякий раз, способна на то, что описывает сейчас Кевин.—?Теперь мы точно идем на это собрание,?— решает Франклин, закипая о гнева. —?Сумасшедшую нужно посадить за решетку к чертовой матери!Криденс готов поклясться, что Викки Пагорски не делает и половины того, в чем ее оклеветали. У него нет доказательств, как и у самого Кевина, и фраза ?крыть нечем? справедливо относится к ним двоим.На собрании воздух будто электризуется, да так, что возникшее всеобщее напряжение осязаемо и его можно резать ножом. В кабинете директора Стрикланда огромный полукруглый стол, за котором мисс Пагорски сидит, вытянувшись в тонкую струну: кажется, тронешь ее или задашь наводящий вопрос?— и та лопнет.Родители, Кевин и Криденс сидят на противоположной стороне, и каждый усваивает что-то для себя по мере этого процесса разбирательств.—?Надеюсь, ты понимаешь всю серьезность нашего дисциплинарного слушания,?— обращается Стрикланд к Кевину. —?Будь честен и приведи пример того, как и когда мисс Пагорски показывала себя с непедагогичной стороны.—?Ну,?— Кевин выдерживает небольшую паузу,?— мисс Пагорски часто просила меня оставаться после уроков, чтобы поднатаскаться ?для роли?, в чем я до сих пор не уверен. Обычно она подходила непозволительно близко и… Ну, знаете, прикасалась. В последнее наше индивидуальное занятие она превзошла саму себя.—?Расскажи нам поподробнее, не опуская детали,?— вежливо просит Стрикланд.Криденс смотрит на свою учительницу, и ему хочется утешить ее хоть словом. Безвкусные светлые кудряшки, веснушчатый курносый нос и затравленный, полный застывших слез взгляд. Обвинение ?домогательство до несовершеннолетних? никак не вяжется с ее далеко не коммуникабельной натурой.—?В последний раз мы репетировали отрывок из ?Коня?, и мисс Пагорски постоянно прикасалась к моей груди, говоря, что мне нужно научиться дышать с помощью диафрагмы. Потом… —?Кевин нервно сглатывает, и Криденс почти верит ему. —?Ее рука была очень близко от моей ширинки, и она даже коснулась меня там пару раз, словно случайно. Послушайте, я не хочу никому больших проблем…—?Продолжай, Кевин,?— директор слушает его очень внимательно и предсказуемо ведется.—?Когда она прикасалась ко мне, говорила о том, как сильно ее возбуждают конские… пенисы.—?Это правда, мисс Пагорски? —?Стрикланд обращает на нее свой взгляд. —?Вы когда-нибудь уделяли Кевину чрезмерное внимание?Бедняжку кидает то в жар, то в холод.—?Да,?— отвечает она,?— но исключительно потому, что мальчик очень талантлив и…—?И вы клали свою руку ему на грудь и постоянно прикасались?—?Я прикасалась к нему, чтобы создать контакт между нашими героями, не более того. Но я никогда не трогала его… там,?— Викки задыхается в удушливой волне стыда.—?А конское достоинство? —?Стрикланд давит на нее слишком сильно. —?Вы говорили, что это возбуждает?—?Возможно,?— учительница мямлит и тонет в своем волнении с головой. —?Я пыталась объяснить, почему кони стали символом половой потенции… Поймите же, мне просто было нужно, чтобы ученики не теряли интерес! Нужно было чем-то увлечь их в искусство…—?Единственного, кого вы увлекли?— это себя на скамью подсудимых. Вы знаете, что по законам нашей страны вас ждет несколько лет заключения?Викки Пагорски молчит. А ей и нечего сказать. Она просто отчаянно желала понравиться своим ученикам, она хорошая учительница. Первый раз в жизни, когда Криденс видит, как энтузиазм подводит кого-то так жестоко. И вся эта ее откровенная одежда и безобидные касания?— попытка повысить в самой себе уверенность и по возможности передать ее ученикам.Криденс снова опускает бессмысленный вопрос ?почему?? и медленно впадает в тихое горькое сожаление.—?Кому-нибудь есть, что добавить? —?Стрикланду, как и всем не терпится подвести итог слушания.И Криденс слышит собственный голос, будто сквозь вату:—?Я хочу высказаться в защиту мисс Пагорски.Тишина звенит в ушах. Родители, должно быть, думают, что он спятил. Впрочем, сам он не так далеко ушел от этой мысли.Директор выжидающе скользит по нему взглядом, словно проверяя на прочность, а вот Кевин… Когда они встречаются глазами, можно сравнить это с ветвями молний, сверкающих в темном небе неожиданно и будоражеще-опасно.—?Я бы хотел узнать имя ученика, подавшего заявление в школьную администрацию,?— Криденс молится, чтобы чутье не подвело его спонтанное решение.—?Леонард Пуг,?— мрачно отвечает Стрикланд. —?Это что-то меняет?—?Пожалуй, многое,?— уверенность просыпается в нем мгновенно. —?Раньше мисс Пагорски всех устраивала. До того момента, как у них с Ленни возникли разногласия на почве обучения.—?Ты обвиняешь нашего ученика в преднамеренной клевете? Своего брата тоже? Что ж, это достаточно серьезное заявление, Криденс.Родители качают головой, но ему плевать.—?Обвиняю. Вы знаете Ленни, мистер Стрикланд. А еще его знают одноклассники, которые не раз становились свидетелями их споров, зачинщиком которых был он сам. Я знаю, что это слабый аргумент… В конце концов, проверьте статистику эффективности. Я уверен, показатели учащихся возросли после того, как мисс Пагорски стала преподавать здесь.Учительница смотрит на него благодарно, едва сдерживая слезы, а Криденс поджимает губы и думает, что только роет себе яму, в которую он свалится по приходу домой.—?Мы не имеем стопроцентных доказательств, что юноши говорят правду, но на пустом месте скандал, очевидно, возникнуть не может,?— Стрикланд явно мечется, это видно по тому, как нервно он перекатывает между пальцами ручку. —?Вы уволены, мисс Пагорски. До суда дело не дойдет, поблагодарите за это Криденса. Мы закончили.Ни одна из чаш весов правосудия не перевешивает друг друга. Это можно считать маленькой победой, если исключить нервотрепку, разрушенную карьеру бедной учительницы-энтузиастки и того разочарования, что видит Криденс в глазах родителей. Всю дорогу домой они молчат. Мать ведет машину, вцепляясь в руль так сильно, будто хочет вырвать его с корнем, Криденс сидит рядом, а отец и Кевин позади, но даже так можно ощутить их убийственное настроение. Криденс знает, на что он шел. Он ?переходит Рубикон?, теряя возможность вернуться назад, и единственное, о чем жалеет?— о том, что не привел больше аргументов в защиту бедняжки.Он не хочет думать о Кевине. Не сейчас. К черту все доводы, догадки и анализы?— Кевин устраивает представления без причины, и думать об этом?— лишний раз подводить себя к краю, за которым ждет только сумасшествие. Ева молчаливо закипает от того, что ситуация с мисс Пагорски навечно останется такой туманной и что ей пришлось торчать на этом совете, который все равно не принес никаких ?плодов?. Естественно, как мать, она взволнована все еще не подтвердившийся историей с домогательствами, но она больше мать для Селии, чем для Кевина и Криденса, поэтому скоропостижно забывает о случившемся. Она обязательно обсудит с мужем произошедшее, но, скорее, это будет не беседа родителей, а переброс ленивыми фразочками за бокалом вина или просмотром телевизора. Франклин остывает так же быстро, как и Ева.А Криденс не может остыть. Его все еще немного потряхивает и прошивает мелкими разрядами: смелость это или глупость, но он считает, что поступил верно. Когда по возвращению родители устраиваются на диване в гостиной, Криденс поднимается наверх, чтобы позорно сбежать в ванную комнату. Ему нужно остыть, собрать мысли воедино, включить холодный душ и немного померзнуть под ним, отрезвиться.Ступеньки кажутся бесконечными, и на последней Криденс едва не падает. Не потому, что спотыкается, а потому, что ощущает короткий мощный толчок в спину, выбивающий воздух из легких. Ноги предсказуемо заплетаются, и Криденс почти падает, но его дергают за футболку с такой силой, что слышен треск ткани, разошедшейся по швам на воротнике. Кевин заталкивает его в ванную комнату и дает лишь пару секунд, чтобы осознать, что происходит.Криденс ведет плечом, все еще ощущая на нем отпечатки чужих пальцев, и смотрит. Кевин зол. Его ноздри раздуваются в пышущем гневе, губы сжаты в кривоватую линию, залегшая в складках еле заметных морщинок ярость свидетельствует о том, что она скоро перестанет быть такой тихой и молчаливой. На слушании все идет не так, как Кевин ожидает, а ему не нравится то, что неожиданно. Он привык творить свои дела и предугадывать результат с потрясающей точностью… Криденс же разрушает этот принцип одной лишь фразой. Последняя капля?— вот, что происходит.Криденс решает сдаться на милость ?врагу? без предварительного боя. Он получает то, на что рассчитывал, помимо оправдания учительницы,?— получает возможность на откровенность между ними. Променивать такой шанс на ненужные слова?— все равно что дать задний ход, когда ты в шаге от своей цели. Кевин никогда не церемонится. Не будет и сейчас. Он налетает на Криденса быстро, беря его руки в захват за спиной, и толкает к раковине. Резкость, с которой Кевин делает это, вызывает ядреную смесь страха и медленно всплывающего с самого дна души удовлетворения, покалывающего на ладонях. Криденс дергается на пробу, и чужие пальцы впиваются в футболку сильнее, болезненно прихватывая кожу и в кулаке сжимая мягкий хлопок, который продолжает жалобно трещать под натиском.Криденс тоже трещит и надламывается: снаружи, внутри, глубоко-глубоко, где таится самое сокрушительное, всепоглощающее и ищущее выход. Он смутно видит их двоих в отражении в зеркале напротив, но сосредоточение его эмоций сейчас только в Кевине. Кевин держит его, заламывая одну руку за спиной, и едва ли контролирует свою ярость. Когда они доходят до этой точки невозврата, Криденс вдруг понимает, что видел Кевина, переходящего любые грани многочисленное количество раз, но никогда?— застывшего на этой самой грани. Кевин балансирует с ним впервые, и, возможно, самого Кевина это пугает.Позвоночник Криденса ноет от неудобной позы. Кевин сзади, прижимается всем телом, держит его и зло дышит в затылок, шевеля горячим воздухом короткие волоски. Криденса ведет от этого затянувшегося бездействия, а потом он слышит звон бляшки собственного ремня и шорох, с которым падают вниз джинсы.Кевин прижимается бедрами к его заднице, давая почувствовать свое беспрецедентное и безапелляционное намерение. А потом все превращается в туман, потому что сознание мутит и необратимо плывет.Кевину хватает слюны для того, чтобы ворваться по ней в чужое тело,?— ее совсем немного, так Кевин показывает, что не собирается делать исключение и быть терпеливым. Криденс в его руках, а в руках Криденса?— голая душа, которую он уже готов вознести на жертвенный алтарь. В этот момент он чувствует, что души у него больше нет, и есть только пустота, вводимая ему Кевином постепенно на протяжении всей жизни, как доза.Сначала идет туго и невероятно больно для обоих, но Кевин с остервенением продолжает протискиваться вперед сквозь неподатливые мышцы, крепко удерживая Криденса за бедра. Щеки Криденса обжигает влага, он сам напоминает разгорающийся пожар: пожар в груди, в мыслях, пожар вскипает под кожей, пожар между ног и в заднице, которую словно проткнули раскаленным прутом. Он смутно подмечает, что обычно Кевин не пренебрегает презервативами. Обычно. Но ведь сейчас все отличается от того, что было у Кевина с девчонками, и Криденс самую малость ощущает себя привилегированным. Он принимает физическую боль настолько, насколько вообще можно принять что-то, что заставляет тебя страдать, но вдруг осознает, что эту боль нужно пригреть и полюбить, иначе она сведет с ума.Он представляет, как выглядит со стороны то мессиво между его ног, и в животе все скручивается в тугой узел: член Кевина распирает его, выворачивая воспаленные края при каждом малейшем движении, толкается глубже, разрывая самое нежное и чувствительное. Криденс пытается отвлечь себя от ощущений, а в голове только ?так-надо-так-надо-ты-должен-терпеть-так-надотакнадонадонадо…? Кевин перехватывает его поудобнее, в далеком подобии объятия обвивает руками живот и дергает на себя. С его губ срывается удовлетворенный хрип, а с губ Криденса?— всхлипы вперемешку с полустонами, потому что он не разбирает чувств: ему хорошо и плохо одновременно, да так, что контрасты сливаются в единый лихорадочный жар.Он смотрит на свои руки перед собой, до побеления костяшек вцепившихся в раковину, и склоняет голову вниз, чувствуя, что член Кевина в его заднице скользит намного легче, но Криденс не хочет думать, за счет чего именно. Кевин трахает его коротко, резко, быстро, гонясь только за собственным удовольствием. Он не умеет по-другому, тем более не сейчас, когда всё это больше напоминает своеобразное наказание. Криденс ничего ему не обязан, но отдает, не должен позволять, но позволяет. Чувство собственного достоинства и воля характера под большим вопросом, однако это не имеет смысла, потому что смысл творится сейчас, в эту самую минуту, в этом самом месте.Криденс слабо подается назад, встречая рывки Кевина на полпути, и ноги едва держат его. Только Кевин вжимает его в эту злосчастную раковину, не позволяя упасть. Его пальцы вплетаются во взмокшие пряди Криденса и дергают наверх, заставляя запрокинуть голову и упереться взглядом в большое зеркало. Отражение, как мощный удар под дых?— Криденс не верит, что смог превратиться в это. По лицу течет пот, разорванная футболка оголяет плечо с отпечатками на нем чужой ладони, спина прогнута до хруста, возбужденный член сочится мутными каплями. Кевин тесно прижимается к нему сзади: он даже не потрудился снять рубашку, а только приспустил штаны до колен. Даже в этом демонстрация своего принципа. Он все еще держит Криденса за волосы и смотрит ему в глаза через отражение, словно говоря ?Посмотри на себя. Теперь ты такой. Это я сделал?. У Криденса глаза слезятся от боли и натяжения в висках, и он сжимает зубы, лишь бы оставить за собой хотя бы последнюю каплю достоинства и не издать сопряженные с муками стенания, даже если очень хочется.Кевин трахает его так, словно пытается выбить из него если не непокорность, то точно дух. Он обхватывает шею Криденса ладонью и оставляет на ней алый след, ведя рукой ниже и размазывая кровавые потеки. Криденс не сразу осознает и видит, что следы крови не только на нем и на руках Кевина: она на одежде, на краях белой раковины и струйками по ногам. Криденс не удивляется. В голову словно ударяет, и Криденс клянется, что в этот момент разгадывает Кевина целиком и уже наверняка. До чего смешно осознавать, что Кевин вовсе и не был никогда загадкой. Кевин прост и этим вводит в заблуждение каждого.?Как можно иметь собственного брата, Кевин???Просто?Всегда только ?просто?, и это парадоксально самый честный и прозрачный ответ. Всю жизнь Кевин переступает те грани, которые никогда бы не переступили другие люди. Линий запрета нет, потому что линии запрета только в голове. Перейти, стереть черту и ни о чем не думать?— идея-фикс Кевина оказывается столь ясна, что Криденс мгновенно отпускает себя и срывается в острый оргазм.Он не помнит, когда Кевин кончает в него: скорее всего, спустя пару мощных, с оттягом, толчков. Криденс сползает вниз, не чувствуя ног. Его пробивает крупная дрожь, а глаза видят перед собой только пол, усеянный размазанными алыми каплями. Его вырубает на долгие минуты, а просыпается с веками, кажущимися тяжелее свинца.Он сидит на полу, прижимаясь к прохладным плитам стены, а потом кое-как приводит в порядок себя и заодно непривычно пустую ванную комнату. Добрести в таком состоянии до спальни?— нечто из ряда вон, потому что все тело напоминает желе и ноет, не говоря о том, что внизу нещадно припекает. О причинах и следствиях он подумает завтра, а еще лучше?— когда-нибудь потом, а сейчас, забираясь под тонкое одеяло, он желает только провалиться в блаженную пустоту.Криденс просыпается среди ночи по банальнейшей из причин. Глотку сушит так, что больно. После нескольких часов отдыха он ощущает ломоту, очень похожую на ту, которая обычно возникает из-за интенсивной серии упражнений на физкультуре: в первый день еще нормально, на второй вроде терпимо, а вот на третий?— адово испытание. Криденс нацепляет на себе первые попавшиеся под руку пижамные штаны и спускается на кухню, искренне ненавидя каждую ступеньку.Ели бы он знал, что ожидает его там, заперся бы в своей комнате на очень долгое время и не выходил из нее даже под страхом смерти. Но он еще не знает, а когда видит замершего на лестнице Кевина и слышит голоса родителей за стеной, внутри все обмирает. Что-то не так. Что-то очень нехорошо.Кевин видит его, но не говорит ни слова, с нечитаемым выражением лица продолжая слушать.—?…конечно же, ты не веришь мне,?— Ева зла и огорчена одновременно. —?Я не спятила, Франклин, и знаю, что видела.Из кухни доносится звук вскрываемого вина?— видимо, разговор имеет более чем серьезный масштаб.—?Значит, ты видела неправильно,?— мрачно раздается голос отца. —?Должно быть, они просто случайно оказались рядом или что-то вроде, но никак не…—?Оказались рядом? —?она усмехается. —?И член нашего сына оказался в заднице нашего второго сына тоже случайно?Грудь Криденса сдавливает, и мысли охватывает неподдельный ужас. Кевин почти разделяет его эмоции. Почти.—?Это какая-то ошибка,?— наконец произносит Франклин тихо.—?Ты прав,?— выдыхает Ева. —?Их рождение?— вот единственная ошибка.Дальше Криденс не слушает: не хочет и не может слушать.Он плетется наверх, неосознанно тяжело дыша, и пытается сглотнуть, но ком в горле просто огромен и отдает горечью. Он не помнит себя в этом урагане всплывающих фактов и слов, которых никогда не хотел слышать.Кровать принимает его?— болезненно-взволнованного и отчужденного?— обратно. Накрыться с головой и заснуть?— то, что так нужно сейчас, но глаза не слипаются, а сердце быстро и оглушительно бьется в тишине комнаты. День был слишком долгим и изматывающим, надо только пережить его, однако Криденс не уверен, что у него получится. Глаза застилает мутная пелена.Когда дверь в спальню тихо распахивается, он на мгновение задерживает дыхание.Кевин ступает бесшумно, но совсем не по направлению к своей кровати?— он идет к кровати Криденса. Криденс двигается к стене, когда Кевин приподнимает одеяло и устраивается рядом, и они смотрят друг на друга, не моргая, разделяя что-то переломное и душащее. На самом деле Кевину всегда было плевать на родителей: он с детства чувствовал неприязнь матери, чрезмерную слепую заботу отца и откликался сухой неприязнью в ответ. Он никогда не строил иллюзий. Иллюзии строил только Криденс, который игнорировал тот факт, что их с Кевином завели, как ручных зверушек, как последний штрих в картину ?идеальной семьи?. Он знал об этом и предпочитал не думать лишний раз, но сейчас, когда эти слова прозвучали вслух, становится все по-другому и внезапно убийственно.На удивление они оба порываются что-то сказать, но слова для Кевина?— вода, а Криденсу слова не нужны. Темнота уютно кутает их своим покровом, они просто смотрят друг на друга, умещая головы на одной подушке. Как в детстве, когда Криденс пришел в кровать к брату, только сейчас все наоборот. Кевин не умеет утешать, даже если захотел бы научиться этому. Для него подвиг?— лечь в одну кровать с тем, кого он не переносит по многим причинам, и ждать каких-то фраз покажется слишком высоким требованием. Поэтому они молчат, но Криденс рад довольствоваться даже такой малостью.А потом Кевин переходит единственную из всех граней, которую никогда не хотел переходить: кладет ладонь на плечо Криденса в подобии на успокаивающую ласку и поджимает губы. Получается плохо, но вполне искренне. Кевин мастерски умеет играть роли как в жизни, так и в театральном кружке, и до чего горько видеть, что этот человек не может проявлять обыкновенное сопереживание. Но Кевин пытается. Хотя бы за это нужно отдать ему должное.Криденс уверен, что Кевин окончательно принимает то самое решение, когда ложится к нему в кровать.Утром Криденса посещает желание пустить себе пулю в висок. Он смотрит в зеркало и видит невыспавшееся существо с мешками под глазами размером с кулак и всклокоченными волосами. ?Паршиво??— слишком мягко, чтобы выразить нынешнее состояние, которое, кажется, скоро обратится в перманентность. Он трогает себя ниже поясницы и одергивает руку сразу же, потому что это ощущается, как прикосновение к открытому нерву. Возможно, фактически так и есть, поэтому Криденс ставит себе ?на заметку? посетить врача. Ему не будет стыдно?— стыд и страх он потерял еще вчера. Впрочем, сегодня четверг, а середина недели у Криденса обычно проходит гладко. В любом случае он надеется на это.По-хорошему, стоит остаться дома и проваляться целый день в постели?— залечить раны, которые отзываются болью не только на теле, но и где-то внутри на уровне путающихся эмоций. Однако Криденс все же порывается идти на занятия, чтобы отвлечься хотя бы до вечера. Может быть, это самоубийство?— переться куда-то, когда ходить нормально не получается, но он не помнит, когда в последний раз принимал мудрые решения, так что плевать.Криденс входит на кухню и мгновенно ощущает себя голым, потому что все три пары глаз устремляется именно на его нелепо перебирающую ногами фигуру. Взгляды совсем мимолетны, но они обрисовывают сложившуюся ситуацию достаточно четко: каждый из них разделяет между собой секрет, который не секрет вовсе, от чего всё кажется еще более нелепым и как будто постановочным. Из всех четверых иронию оценивает только Кевин, потому как он единственный привык получать удовольствие от подобного. Его взор задерживается на Криденсе дольше, чем взгляд ?я-тебя-не-замечаю? отца, ?пролистывающего газету?, и матери, которая внезапно находит в расчесывании волос Селии что-то интересное. В этот момент Криденс завидует способности Кевина относиться ко всему равнодушно, потому что сам Кевин наверняка ловил на себе такие же взгляды этим утром и даже остался с родителями в одном помещении в снедающей тишине.Кевин свеж и бодр. Он стоит, оперевшись локтями о высокий стол, и бездумно перебирает пальцами раскиданную горстку разноцветных хлопьев. Он ведет себя так, словно вчерашний день?— исключительно плод воображения Криденса и никого более. Они не говорят друг другу ни слова, но порой глаза умеют говорить лучше, чем губы, и именно поэтому Криденс находит в глазах брата подтверждение вчерашнего дня, хотя Кевин и скрывает то, что все-таки это было значимо для них обоих. И речь не о том, что происходило в ванной, а о том, что было после, в кровати. Тот миг единения, надежда на который, казалось бы, давно потеряна. Для Криденса это кардинальный скачок вперед в их отношениях, а для Кевина?— большая проблема.Сдвиг с мертвой точки не кажется таким радужным. Криденс чувствует себя совершенно иначе, словно заражается от брата пустотой. Эфирность окружающего пространства пугающе естественна, хочется сесть и уставиться в одну точку, пока время будет течь мимо.Кевин тоже ведет себя иначе. Он выглядит иначе. Криденс долго присматривается к нему, когда родители уходят на работу, и хочет думать, что нынешнее состояние брата эфемерно. Хлопья под ладонью Кевина превращаются в дробленое крошево, но он все равно продолжает стоять и гипнотизировать взглядом свои действия, раздавливая на кончиках пальцев остатки.Когда Криденс тянется к другому концу стола за стаканом воды и случайно мажет по руке Кевина, кожу обжигает влажным холодом. У Кевина испарина.—?Выглядишь вяло,?— Криденс говорит с чуткостью детского терапевта, но осторожно. —?Все… нормально?Кевин наконец смотрит на него.—?Лучше не бывает.Его ровный и уверенный тон идет немного в разрез с самочувствием. Криденс пожимает плечами, решая не спрашивать ничего больше, только окликает Кевина перед тем, когда тот, кое-что забывая, идет к выходу.Рюкзак брата кажется странно неподъемным, но Криденс не обращает на это должного внимания и просто передает его в чужие руки.—?Спасибо,?— сухо благодарит Кевин и, помедлив, сжимает пальцы на крепкой пряжке.Он уходит в школу раньше Криденса. Впрочем, и без разницы в расписании они редко когда отправляются на занятия вместе.На уроках Криденс рассредоточен и дезориентирован. Он честно старается слушать новый курс истории, основы философии и правила испанского, которые пытаются вложить в учеников преподаватели, однако где-то после пятого урока признает, что сегодня не предназначен для умственной работы. Время течет медленно, и Криденс неусидчив как никогда. Странно, но ощущение иррациональной тревоги, не покидающее с самого утра, только возрастает, будто нарастающая барабанная дробь перед грандиозным фолом или учащенное биение сердца за пару секунд до того, как произойдет разрыв.Он ?устаканивает? свои беспорядочные мысли и просто ждет, когда прозвенит звонок. На переменах ему совершенно нечем заняться. Раньше он таскал с собой листы формата ?А4? и маленькие тюбики краски, чтобы было чем занять себя в перерывах, хотя теперь такое занятие совсем его не прельщает. Невозможно рисовать, когда голова кажется чугунной, а из пальцев рассеяно валится обыкновенная ручка во время записей на лекциях. Поэтому Криденс просто стоит у своего шкафчика и перебрасывается редкими фразами с одноклассниками. Грир увлеченно рассказывает о том, что ее и еще восемь учащихся сегодня позовут на награждение премией за достойный вклад в образовательную среду Гладстон-Хай, которое пройдет в спортивном зале. Криденс пропускает ненужную информацию мимо ушей: когда-то он старался быть образцовым учеником и даже примерял на себя роль главного активиста класса, но потом стало как-то не до этого.На последнем уроке Криденс даже умудряется отвечать на вопросы учителя и вести диалоги касательно изучаемого материала. Ему никогда не стать биологом, но сегодня он с головой погружается в предмет, лишь бы не думать о чем-то, что путает мысли.Когда в школе раздается оглушающий рев сирены, всё внутри сжимается в тугой узел и ледяным комом оседает в груди. В коридоре слышен панический гул учащихся и громкий голос директора, возвещающий о том, что нужно произвести срочную эвакуацию. Класс Криденса последний покидает свою аудиторию и толпится в коридоре среди других пятисот учеников, которые создают своим нервным шепотком шумихи больше, чем звук системы пожарной безопасности.Криденс не чувствует запаха гари или каких-то взорвавшихся химических веществ, в воздухе витают только порывы сквозного ветра из приоткрытых пластиковых окон. Он передергивает плечами, поеживаясь от холода, и спускается по лестнице, ведущей к заднему выходу. Криденс находит странным то, что их не выводят через главный вход, который намного больше и просторнее и который бы явно ускорил процесс эвакуации, но когда все обходят здание, становится видно, что двустворчатые двери главного входа закреплены тяжеловесными желтыми ?криптонитами?.На переднем дворе стоят кареты скорой помощи и полицейские машины, освещая вечернюю темноту яркими, бьющими в глаза мигалками. Криденс не понимает ровным счетом ничего, только одна мысль мелькает в голове, как назойливая муха: кто-то пострадал. Возможно, он плохой человек, потому что не испытывает страха за других, а ищет в толпе только одного человека. Кевина нигде не видно, и от этого глотку сковывает, точно цепями, не позволяя нормально дышать. Криденс мечется в толпе, не зная, куда деть себя и свое удручающее беспокойство.Из скорой помощи вывозят несколько каталок, гремящих по асфальту железными колесами. Доктора говорят что-то о поступившем в участок звонке с известием того, что Гладстонская школа стала объектом жестокого нападения. При словах ?один пострадавший и девять убитых? Криденс начинает видеть происходящее перед глазами чернильными разводами, как будто на зрачках отпечатались смазанные пятна. Барабанная дробь в голове набирает обороты и стоит гулом в ушах, да так, что становится почти невыносимо. Криденс выходит вперед кучи кричащих и орущих в слезах и панике людей и нетерпеливо прослеживает действия команды пожарной безопасности, которая стоит возле двери и примеривается к ?криптониту? слесарной пилой. Металл не поддается сразу и пронзительно скрипит, как будто острой резью по перепонкам. Звук, с которым распиленный на пополам замок ударяется о землю, превращается в эхо. Вибрация гудит только секунду, но в сердце Криденса она оседает очень мерзко и очень надолго.Полиция открывает двери, держа оружие наготове. Этот момент кажется таким длинным, что становится невозможно унять внутреннюю дрожь, и когда все видят, Криденс вдруг понимает, что предпочел бы ничего не видеть: ни сейчас и никогда более. Толпа позади взрывается ором, криками, плачем и даже угрозами.Кевин выходит из здания под бурные надрывные возгласы и медленно, как будто у него есть время целого мира, поднимает руки вверх.Дробь в голове доходит до финальной точки… И наконец обрывается.Криденс отшатывается назад на слабых ногах. Впервые он хочет видеть царапины, раны, ушибы и окровавленную одежду на Кевине, лишь бы кровь была его, лишь бы жертвой стал он, а не наоборот. Но его белая рубашка чиста, как совесть, и руки расслабленно подняты вверх в милостивом жесте сдавшегося преступника. Кевин плавно ложится на землю, скрещивая запястья за спиной, и довольно смотрит на Криденса исподлобья. Кевину не нужно искать его в толпе?— он будто знает наверняка, что увидит брата ?в первых рядах?, и не ошибается.Где-то в глотке застревает отчаянное ?что ты, мать твою, наделал?, так и не сорвавшееся с языка, потому что Криденс понятия не имеет, как ему реагировать и что делать. Кевина ведут к полицейской машине, и он непрерывно смотрит Криденсу в глаза безо всякого волнения или сожаления. Его лицо ровное и спокойное, как гладь воды. Он позволяет себе полуулыбку, когда его припечатывают к капоту машины, и усмехается под стать какому-то победителю, только что сорвавшему крупный выигрыш. Кевина сажают на заднее сидение, и тогда Криденсу совершенно по-девчачьи хочется приложить ладонь к стеклу, но рука не поднимается. Все тело будто бы парализовано.Первый порыв?— поговорить с кем-то из спецслужб или очевидцев, потому что Криденсу нужно подтверждение того, что он не спятил, или спятил, как минимум, не один. Но Криденс не может произнести ни единого слова. Внимание толпы устремляется на больничную каталку, которая больше не пуста: на ней лежит чье-то тело с торчащей из него стрелой и покрытое белой, мгновенно пропитывающейся кровью тканью.Тогда Криденс перестает смотреть. Он отворачивается и уходит прочь, вяло протискиваясь сквозь плотную толпу, и навсегда запоминает тот взгляд и те минуты, когда для него открывается одна простая истина. Сегодня Кевин собирает десять трофеев, но самый главный выстрел пронзает последнюю цель не буквально. Мишень, прикипевшая к груди Криденса с самого младенчества, все-таки дожидается удара.Ева приезжает спустя несколько минут после того, как Кевина увозят в участок, и именно с этого момента начинается водоворот, полный расспросов полиции, дачи сбивчивых показаний и разговоров с адвокатурой. В этот день мать пьет больше, чем обычно, и сверху накидывает таблетки успокоительного с непозволительно частой периодичностью. Отец приезжает из своего офиса так быстро, насколько позволяют медленное движение на дорогах и пробки. Должно быть, для него удар?— узнать, что один из его сыновей?— которым он давал максимум заботы и любви?— совершил массовое убийство, но еще ужаснее для него было бы узнать, что Кевин был бы рад с ним ссориться хоть иногда, потому что Франклин слишком старался быть хорошим отцом и именно этим отвращал от себя.Родители разговаривают на кухне до поздней ночи и приглушенно давятся всхлипами негодования. Если Ева и пребывает в отчаянной горечи, то не потому, что ?мой сынок не мог застрелить из арбалета своих одноклассников!?, а потому, что как раз таки в глубине души она всегда знала, что Кевин на это способен. Ее фамилия теперь очернена из-за того, кого она не любила и не хотела, а урок это или проклятие?— она решит когда-нибудь потом, со временем.Криденс надламывается молчаливо. Дома он садится на пол подле идеально застеленной кровати Кевина и прижимает колени к груди, со стороны смотря на свою яркую половину комнаты, как на нечто чуждое. Она уже не отражает его мир и идет в разрез с его внутренним порывистым ритмом. Все эти картины, фотографии и памятные сувениры?— такая нелепость сейчас, как если бы человеку предложили проводить больше времени с тем, чего больше не существует. Обыкновенный мираж.В этот день он засыпает на постели брата, зарываясь лицом в грубый хлопок наволочки.Дорога до Чатема в среднем занимает пару часов. Криденс никогда не думал, что ему когда-либо придется ехать в тюрьму для малолетних преступников с первым визитом к брату, поэтому перед этим он принимает определенное количество ?Прозака?, найденного на одной из одиноких полок Кевина, чтобы немного притупить накатывающие волнение и сухую боль в груди. Он не знает, зачем едет туда. Кажется, в последнее время он не знает вообще ничего. Мать не разговаривает с ним со вчерашнего дня после возникшей на кухне неловкости, и в довесок сейчас ее нежелание приправлено не только шоком от того, какую сцену она застала в ванной, но и тем, что один из ее сыновей?— зачинщик массового убийства. Сложно гадать, что происходит в голове Евы сейчас, когда Криденс не может нормально разобраться в своей.Франклин наотрез отказывается ехать с ними. Его подавленность объяснима и вполне оправдана, а отказ типичен для родителя, который любил вовсе не сына, а идею того, каким бы этот сын мог быть. Криденс думает, что в тот день ?розовые очки? сломались у многих.В Клавераке их встречает охранник и очень вдумчиво вчитывается в документы, прежде чем сопроводить в камеру для посетителей. У каждого места есть свой запах, и здесь пахнет удушающим отрешением напополам с когда-либо пророненными бессмысленными фразами. В этих серых стенах нет ничего притягательного или же, наоборот, отталкивающего, и Криденс ежится от окружающей его монохромности. Потом же становится как-то все равно.Они с Евой сидят спиной ко входу, поэтому слышат только скрип открываемой железной двери и несколько шагов двух человек по бетонному полу. Кевин идет к столу неторопливо и ленно, скосив левое плечо набок, будто человек, обремененный чем-то непосильным. Он садится напротив и оценивающе смотрит прямо в глаза.Непривычно видеть его в одежде, которая на размер больше: местный дресс-код из темно-синих футболки и штанов свободно охватывает его, как правило, отвергающее подобные стандарты тело. Но Кевин, кажется, всем доволен.Ева не может смотреть на Кевина спокойно, поэтому ее глаза бегают по идеально гладкому серому столу в попытке ухватиться хоть за что-нибудь интересное. Криденс же ощущает себя до странности спокойно, словно его душа?— картридж, в который залили черную краску, забыв ввести цветную.Они ничего не говорят, а Кевин не собирается говорить первым: все, что он хотел сказать, он сказал вчера, расстреляв из арбалета десять человек. Это вполне исчерпывающе.Тишина глушит собственные мысли. Пятнадцать минут из всего времени, данного им на разговоры, завершаются тем, что Ева встает из-за стола и выходит за дверь, не сумев вынести давящего безмолвия. Она растеряна сильнее, чем кто-либо, потому что глубоко запрятанные материнские чувства не сходятся с тем, что она обычно испытывает, глядя на убийц. Криденс видит, как Кевин поднимает уголки губ вверх, тем самым в очередной раз подтверждая свою уверенность в сделанном выборе. Впрочем, вчера он держался так же уверенно: признавал свое преступление, с усмешкой смотря в глаза полиции, и без сожаления давал самоинкриминирующие показания.Они остаются одни и даже сейчас продолжают играть по правилам Кевина. Постановка за постановкой, сценка за сценкой, но сам Кевин не играет роль. Он и есть роль, и когда-нибудь людям придется играть его.—?Ей придется продать свою фирму,?— Криденс говорит, потому что нужно что-то сказать.Кевин ведет плечом и разваливается на стуле, как монарх на троне.—?Пускай валяет. Ее брошюры для многострадальных неимущих американцев вышли из моды еще в девяностых,?— он гипнотизирует взглядом свои руки и ногтем скребет шелушащуюся кожу на большом пальце.Кевину скучно. Со вчерашнего дня он смотрит на всех с позиции человека, думающего ?что-еще-я-должен-сказать-чего-вы-не-знаете?, и предпочитает не вступать в диалог первым. Но сегодня он, должно быть, в хорошем настроении.—?Дай угадаю,?— тянет Кевин. —?Мамси не разговаривает с тобой. Более того, она реагирует на тебя, как на самую глупую ошибку в своей жизни, и следит, чтобы ты не дай Бог не подошел к ее златовласке.—?Она моя мать,?— Криденс оправдывается этой фразой, скорее, по привычке, нежели потому, что и правда думает, что это имеет значение. Сейчас ему откровенно срать на какие бы там ни было кровные узы. Они потеряли свой смысл уже очень давно, и у Криденса остается последняя связующая ниточка, которая всю жизнь была предметом перетягивания в их с братом игре.Криденс знает убитых одноклассников поименно, и еще вчера они были людьми со своим укладом жизни, своими проблемами, тараканами… и достижениями. Если бы он не знал Кевина, то сказал бы, что жертвы были случайными и безо всякой закономерности, но дело в том, что Кевин никогда не позволит себе такую низость, как убийство ради убийства. Имена девяти номинантов на премию Гладстон-Хай теперь останутся только на грамотах и доске почета, а что до работника школьного кофетерия… Как это называл Кевин? Издержка.Наличие чего-то, что делало жизнь тех десяти человек полноценной, в итоге стало не успешным творческим началом, а бесславным концом, и теперь у Криденса остается только один-единственный и мучительный вопрос.—?Меня не было в твоем списке,?— когда Криденс смотрит на Кевина, тот задерживает дыхание, словно ждет оглашения этого наблюдения уже очень долгое время.Кевин пристально прослеживает непривычную твердость в чертах Криденса и, удовлетворительно хмыкнув, отвечает:—?Кто сказал, что ты актер?Эти слова равнозначны своеобразному удару в самое сердце, потому что когда человек ставит спектакль, он не убивает публику.Криденс ломается под тяжестью мысли, что публикой был он сам.Кевин поступает так, как ему хочется. Кевин пренебрегает моралью. Кевин высмеивает привязанности. Кевин примеряет на себя звание массового убийцы, чтобы показать, как беспомощны люди с их наградами и успехами. Кевин выставляет это в выгодной ему позиции, заставляя всех думать, что он сделал это из демонстрации своего принципа и идеи-фикс превращать любой смысл в бессмыслие. Но Кевин на самом деле просто-напросто сбегает, забывая то, что когда-то называл побеги признаком трусости.Криденс никогда не хотел быть причиной и следствием. Он не может избавиться от этого предписанного ярма, а Кевин, в свою очередь,?— от Криденса. Как обоюдоострое лезвие, которое режет всё на своем пути и от того становится только острее, но при этом не способно перерезать себя. Эта нить никогда не прервется, и Криденс ощущает мрачное удовлетворение: сколько бы попыток Кевин не принимал, они останутся лишь попытками.—?Время вышло.Охранник открывает перед Криденсом дверь с одиноким протяжным скрипом, и он покидает камеру, не думая оборачиваться и кидать еще один взгляд, который все равно ровным счетом ничего не изменит.Дома Криденс засиживается допоздна. Более-менее обусловленные мало-мальской конкретикой и сосредоточенностью мысли плывут мимо, как у обдолбавшегося морфином наркомана. Криденс не уверен, что точно знает, каково это, но это состояние очень смахивает на рассказы знакомых, которые когда-то баловались подобным.С методичной тщательностью Криденс заправляет кровать Кевина, на которой спал прошлой ночью: раскрытыми ладонями приглаживает складочки вдоль перины, прячет концы темно-серого одеяла под мягкий матрас. Он садится за стол брата и включает лампу, регулируя свет на более мягкий и приглушенный, и зачем-то берется за первую попавшуюся тетрадь из небольшой стопки. Она немного истрепана по краям и предсказуемо однотонна. Кевин редко менял тетради и блокноты, только тогда, когда те действительно заканчивались, а этой, кажется, уже несколько лет.Криденс открывает в самой середине и попадает на школьное сочинение, написанное братом еще в восьмом классе. Оно относится к тем самым сочинениям, вводящим в ступор преподавателей и отличающимися идеальной орфографией и сарказмом, потому что вместо личностного подхода в написании Кевин демонстрировал лаконичную последовательность и односложность.?Криденс?— мой брат. Криденс живет со мной в одной комнате. Криденс ложится рано спать. У Криденса астма. В школе Криденс отвечает на уроках. Криденс относится к урокам серьезно. На уроках он слушает. Криденс любит папу, маму и сестру. Криденс не злится. Криденс не умеет обижаться. Криденс рисует. Криденс носит с собой карандаши. Криденс мечтает. Он хочет стать художником. Криденс улыбается. Криденс мой брат. Криденс другой?.Немногословная умеренность сочится откровенной издевкой, поэтому ближе к старшей школе учителя уже перестали ждать от Кевина художественные обороты и средства выразительности. Криденс усмехается, закрывая тетрадь, и кладет ее обратно в выдвижной ящик компьютерного стола ровно между полупустыми, расчерченными в клетку блокнотами. Идеально. И правда, в итоге никак полутонов.Криденс долго сидит и смотрит на стену, прежде чем мысли, наконец, полностью оставляют его. Он берет из шкафа старый лук Кевина и идет в комнату к родителям. Кевин прав. Пересечь линию оказывается чертовски легко.