Лихорадка (1/1)

- Яген… Яген… - голос едва слышен, чуть громче вздоха – по имени.Медик склоняется над больным, вслушивается чутко – очнулся?- Что? – спрашивает, хмурясь.- Яген… не уходи…Яген…За окном давно стемнело, на столе теплится светильник, отбрасывает причудливые тени на бледное словно восковое лицо. Пугающе видеть его неподвижность – словно застывшая маска, словно мертвец. И голос такой же – едва слышный, хриплый, ломается высохшей серой травой, пеплом рассыпается – отойди чуть дальше и не услышишь уже.Бредит?- Яген…Танто хмурится, ловит сухую горячую ладонь, нащупывает обрывчатую нить пульса.Злится. Вглядывается в окостеневшие, невыразительные черты, силится уловить хоть что-то. Нет, даже губы не шевелятся, только едва заметно вздрагивают ресницы.Треклятая лиса – ничегошеньки по тебе не поймёшь.Мастер скрытности и обмана, лицемерная скотина…Яген не хочет признавать, что злиться на себя.Потому что не заметил, потому что внимания не обратил, занятый своими делами. Как обычно. Наги никогда не был особо общительным… не то слово, он и необщительным то не был - от него раз в три дня можно было слово услышать, если повезёт. Танто силится вспомнит, когда он что-то говорил ему последний раз и не может – месяц назад? Больше? Точно, когда Ичиго появился… а потом?Память подводит.И в этот раз ни слова не сказал. Ходил как обычно, молчал… как обычно. А на четвёртый день его еле добудились. Так и то – глаза открыл, маску свою вечную нацепил, прошёл четыре шага и рухнул.А над лопаткой, на светлом хлопке юкаты, расползалось алое. Тёмная кровь, дурная, гнилая.Сам виноват?Братья визг подняли, а он только зубы сцепил и потащил его к себе в медпункт, кроя последними словами. Про себя, разумеется.Кого кроя? Да разве разберёшь?Видел ведь, что вернулся с задания мокрый насквозь, в тине перемазанный. В болото, говорил, свалился, всё нормально.А про рану смолчал.В принципе, любой бы смолчал: раны той – царапина. От проклятого клинка, болотной гнилью приправленная.Воспалилась, лихорадка началась. Почему и тогда не сказал? Почему не пришёл? Я же тебе брат, я бы тебя вылечил…Я… не заметил… - Яген… не уходи…Не ухожу, сижу с тобой, луна вон в окно лезет, плохая луна для таких ран, распухшая, скоро полнолуние… Лекарство вот сделал, пей.По капле в пересохший рот, терпеливо. Отвар густой, горький, хоть бы поморщился, будто не чувствует ничего. Бревно. Безэмоциональное.- Яген…Да что ж тебя заклинило, тут я. Бредит? Заснул бы нормально, мигом на ноги встал. Сказал бы сразу и вовсе не лежал бы тут…Заметил бы…- Не уходи… люблю тебя…Бредит.Бредит же?*Нагикицуне засыпает незадолго перед рассветом, когда луна уходит и чернота за окном становится совсем уж непроглядной и замолкают даже ночные птицы и неуёмные лягушки в пруду. Дышит тяжело, с хрипом, бредит. А лицо неподвижное, только руки, как чужие – дёргаются пальцы, выламываются, скребут по постели.Яген берёт эти пальцы в ладонь, держит некрепко, и слушает как постепенно затихает, выравнивается дыхание, как перестаёт частить пульс.Спит, наконец то. Обычный, исцеляющий сон.И сам срубается тут же, пристроив голову на край подушки, чтоб слышать дыхание. И не выпускает руки из ладони – пульс под пальцами ровный, отсчитывает удары сердца, пластает оставшееся до рассвета время прозрачными ломтиками.Время чужой жизни.Оно не кончается наутро, какой бы тяжёлой не была лихорадка, и маленькие танто, дежурящие под дверью, разом переводят дух.Яген согласен с ними, но проведать больного не позволяет – еще рано.Больше у Нагикицуне не поднимается температура, и дыхание остаётся ровным. Сон – тоже лекарство, - так думает медик, следя за ним, и в голове не укладывается – разве он, самый скрытный из братьев, может быть влюблен? И в кого – в него, клинка, чье главное увлечение медицина и наука.Яген не слишком обольщается на свой счет – характер не сахар, разве что терпением может похвастаться, но даже это...Яген не помнит их разговоров, не помнит ни одного взгляда вслед. В журналах влюбленность характеризовалась интересом, влечением и совместным проведённым временем. Но лис делал все наоборот.Быть может не о нем думал, не его звал?Надежда слабая, и Яген это понимает. Но и поверить не может – черт, он на свой скальпель поспорить готов, что такого не может быть!Но реальность тычет в лицо с настойчивостью и уточняет вкрадчиво "А если ты и этого не заметил?"И оправдаться он не может.Никак.Когда Накигицуне приходит в себя, время близится к вечеру, а за окном стремительно опускаются сумерки.Он открывает глаза и долго бездумно пялится в потолок. Прихотливые узоры старого дерева расплываются под взглядом, словно текут водой сквозь пальцы или сквозь время.- Очнулся? – знакомый голос выдёргивает из мутной сонной одури. Если скосить глаз вправо, видно Танто-медика, поднявшего голову от стола.Глупый какой-то вопрос, а что не видно? Или может быть ты ставил надо мной опыты и теперь выясняешь, сохранилась ли личность или вышел первоклассный зомби. Интересно, быть зомби хорошо? Больно ли это, когда ты уже мёртв?Мысли соскальзывают куда-то в сторону, и отвечать становится поздно. Да и нечего тут отвечать – ясно же, что очнулся.Можно мне теперь уйти?Словно в ответ, Яген подходит ближе, отрезая пути к отступлению. Склоняется над ним, цепко заглядывая в лицо.И чего молчишь, спрашивается?Нагикицуне отводит глаза. Его лицо привычно бесстрастно, но медик видит – пытается сбежать. Улизнуть, просочиться мимо, спрятаться, словно Яген его здесь четвертовать собрался.И хочется посмеяться – с таким поведением какая влюбленность, разве так бывает?Нет, глупо.Медик заставляет открыть рот, осматривая слизистые, водит ладонью перед глазами и прижимает пальцы к запястью. Пульс под подушечками быстрый, гулкий, кажется, слышишь его в ушах, как биение собственного сердца.Яген хмурится, касается артерии на шее.Теплый.Нагикицуне покорно отворачивает голову и сжимается под руками, каменеет. А на лице ничего, даже белесые ресницы не дрогнут.Боишься показать реакцию?Медик ведет влево. Цепляет кожу пальцами, нажимая сильнее, и Накигицуне вздрагивает, сгребает пальцами простыню, сжимая в кулаке.Страх?Нет. Да и никогда он не боялся.Привязанность?Какой она должна быть, если он даже глаз не поднимает, желая быстрее сбежать?Боль?Что, снова решил не причинять неудобств, спрятавшись и зализывая раны?Мало тебе было.- Сейчас принесу обезболивающее. И в следующий раз лучше скажи, что неприятно, - медик отходит к шкафчику, краем глаза следя за реакцией.О, выдохнул.Странный.Накигицуне безропотно выпивает кисловатое лекарство и откидывается на постель. Бледный в прозелень, он не пытается встать, но Яген уверен, стоит лишь отвернуться – серебристым хвостом мелькнет за дверью.- Я сейчас принесу еды. Ты остаешься здесь до завтра, раньше не выпущу.Он не слышит ответа, закрывая за собой дверь, но, вернувшись после короткого разговора с Митсутадой, находит лиса все там же, на постели. Будто и не шевельнулся.Чем же я тебя так пугаю?Нагикицуне молчит. Покорно позволяет осматривать себя, молча терпит обработку раны, не справившись после болезни, принимает помощь, когда Яген помогает ему сесть и суёт в руки миску с питательным и вкусным варевом.Не возмущается, в отличие от братьев и лиса-напарника, что их не пускают в кабинет, увидеть наконец очнувшегося больного.И молчит. Только едва заметно вздрагивает стоит коснуться, да пульс частит под пальцами, словно… словно…Что тебя тревожит, брат?Ягену кажется, что он даже рад, что к нему не пустили толпу сочувствующих. Или даже не так – испытывает облегчение. Но Яген вовсе не уверен в своих наблюдениях, он не силён в проявлениях человеческих чувств и эмоций.Да и пойми хоть что по этому безэмоциональному лицу…Яген накрывает ладонью судорожно сжатый кулак, до побелевших костяшек стиснувший грубую серую ткань одеяла.- Если что-то не так, просто скажи, я не хочу снова лечить тебя, когда станет уже поздно.Наги опускает светлые ресницы, пряча потускневшее золото взгляда.Вновь молчит. Не хочет отвечать? Не может?В чем дело?Яген не спрашивает, сам не зная, какого ответа пытается добиться.Да и толку?Люблю, говоришь?..Отходит к столу, берет в руки книгу. Ему не нравится происходящее и не нравится то, что творится. Не понимает он ничего в человеческой психологии.Как и в лисьей.Накигицуне не двигается, равнодушно глядя в потолок, и невольно вспоминаешь, как раньше он подходил ближе, как желал удачи то в очередной проказе, то в предстоящей операции, а иной раз и отвлекал неугомонную малышню, давая побыть одному. Танто, что те дети, не всегда знали, когда остановиться.Когда это поменялось, если задуматься? Яген помнит ночь, когда появился Ичиго. Тогда он сам, уставший от ожидания и чужих переживаний, желал побыть один. В комнате вызова царил полумрак. Меч, безымянный, на покрытой тканью подставке, едва виднелся в тени, а сквозь неплотно прикрытые сёдзи просачивалась короткая полоса света. Он следил за ней, иногда касался пальцами и ждал.Может быть, он слишком верил в наивную жажду маленьких братьев, что скоро, обязательно сегодня, Ичи-нии придет к ним. Может быть, поверил рассказам про сбывающиеся желания.Может быть, устал видеть слезы и тоскливое ожидание в родных глазах.Нагикицуне вынырнул из тени перед ним, бесшумно, как привидение.Посмотрел прямо, кажется, последний раз тогда не став отводить взгляд.- Идем.И Яген пошел, не чувствуя под ногами крепкого и надежного пола.После этого Нагикицуне словно пропал из его жизни. Испарился, как не было, перестав быть частью их семьи. А Яген, впервые получив возможность тратить время на себя, интересные трактаты и исследования, попросту… не заметил этого.И словно этого было мало, в эти дни он повторил эту же ошибку.От собственной вины становится тошно, а Накигицуне с его молчанием и вовсе делает ее в разы сильнее. Не обвиняет ведь, просто… не реагирует. Словно ему рядом даже дышать тяжело.Всю душу выел за неполные сутки. Чертов лис.Медик давит желание приложить ладонь к лицу и откладывает книгу в сторону, так и не запомнив ни строчки.Накигитсуне вздрагивает, когда он поправляет одеяло и проверяет вновь зачастивший пульс, задерживая пальцы на запястье.- Отдыхай, - Яген с некоторым злорадством накрывает ладонью его лоб, проверяя температуру, и уходит в смежную комнату, устраиваясь на узком и коротком диванчике.И ворочаясь с боку на бок, вставая для проверок и помогая ослабевшему учигатане добраться до уборной, он уверен – в эту ночь ни один из них не сомкнул глаз.*С утра Нагикицуне чувствует себя праздничным деревом – новогодней ёлкой или там цветущей сливой – вокруг него толпится вся компания танто и даже кое кто постарше пришёл. Лисёнок, прежде безжалостно выдворенный из медблока железной рукой медика, запрыгивает на руки, вереща, утыкается мордочкой под подбородок и кажется готов когтями вцепиться, лишь бы больше не оторвали. Все наперебой интересуются здоровьем, тревожатся, зовут куда-то, а он стоит дуб дубом и не знает что ответить ?всё в порядке?? Нет. ?Я уже здоров?? Да будь иначе, фиг бы его Яген выпустил.Вот и остаётся что стоять молча, под излишне пристальным вниманием и ждать пока мохнатый приятель аклемается и за него отбрешется.Учигатана не знает, почему их двое. Он не носитель духа, никаких лис в его ковке не участвовало, мифов тоже не предусмотрено – история у него вообще крайне скудная и унылая. Мелкий лисёнок даже его частью не является – они не чувствуют друг друга как близнецы-хэйанцы, спокойно могут расходиться на любое время и расстояние, мысли тоже не делят, и ранения его тела никак не отражаются на зверёныше. Просто в момент персонификации их оказалось двое – он, ущербный, не способный нормально проявлять эмоции, облекая их в слова, и маленький золотой лисёнок, болтливый и общительный. Они неплохо дополняли друг друга, даже наверное привязались – вон как малыш испереживался – но и только. Отличная боевая команда с усовершенствованными функциями разведки. Может хозяин так и задумывал? Никто из них не задавался этим вопросом.Его тянут в сторону столовой и он покорно следует за толпой маленьких братьев, хотя с куда большим удовольствием сейчас удрал бы куда подальше, забился в любую подходящую нору и носа не высовывал. Но в цитадели непреложное правило – выздоравливающих кормить и баловать, даже вот так глупо выздоравливающих от болотной лихорадки подцепленной по собственной дурости.В цитадели с развлечениями не густо, а получившим человеческие тела клинкам хочется успеть всего и побольше, вот и изобретают поводы устроить праздник.Внимательный взгляд медика жжёт лопатки, так что хочется взвыть дурниной – убирайся, прекрати, не смотри…Но где он – ущербный – а где кричать и прочие эмоции, и от лиса тут помощи не дождаться, он даже ему, никому не расскажет. Никогда. Ни за что.Хорошо хоть, все привыкли, что у него рожа кирпичом и не ждут от него никаких проявлений. Даже будь он способен улыбаться, смог ли бы?