Глава 11. Могильник (1/2)
Уходили немцы, все дальше в лес. Как хозяева брели, не страшась звуков лесных. Своего у болот, мертвого, оставили. Глазом не повели — будто чужой кто, не их. Не было сожалений. Ни печали, ни скорби. Нелюди были они.
Волжский Алексей с земли подниматься стал, на ногах дрожащих. Трясло его. Свидетелем ужасного чего-то стал, что в голове воли не хватило представить.
— Нелюди, Андрюх, ты глянь, что делают-то...А второй притих, не двигался, развидеть никак не мог. Лица не было на Яровом. Будто стерли. Побледнел.
— Где это видано своих-то... — молвил все Волжский, винтовку в руках зажать пытаясь. Да не давалась — из стороны в сторону ходила, дрожала.
Затихло болото под пением металлическим. Ветра средь стволов завыли. До костей пронизывало.
Птицы вдруг с верхушек темных сорвались — тело, пулей пробитое, ко дну уходить начало. Бурлила вода, пузырилась. Илом утягивала, кровью чужою питалась. Вздохнуло болото — пары свои в стороны бросило, и стихло. Взглядами запуганными провожали русские мертвеца. До самого вздоха последнего топи. Молились, уборы стащив с голов.
— Не по-божески умер. Как скот какой... — прошел к берегу солдат, вгляделся.
Там и второго увидал, пришитого. Отскочил, почудилось думал. Туманы его скрывать начали, холодным покрывалом укутывая. Плотно ложились — в шагах нескольких не увидать было.
— Старшина наш, не простой мужик, — обернулся к кустам парень, хмурился. — За Надьку-то, на все пошел. Спасать его надо. Из рук фашистских забирать.Яровой к другу красться стал. За руку того в кусты поволок, молчать приказал. Шаги послышались скользящие. Оба к земле опустились, тихо на карачках поползли. Надя все выбежать к своим хотела, да онемела страхом. И шага не сделала — свалилась бы. Тряслась Васильева, слово сказать пытаясь, да озноб схватил. Только мычать еле слышно могла. Бесполезно было.
В туман девушка глядела с замиранием, зубами скрежетала, сапог чужой надевая. Выбора не было. Тучи, что в небе гремели, чернее становились. Дождь начинался. И тут рядом гроза мелькнула, вздрогнула русская. В секунду в тумане силуэт увидела незнакомый. И исчезли ребята свои в пелене. Утихли голоса родные в ночи мертвой.
Дождь редкий закапал, усиливался. Потоками обрушивался, следы стирая. Вслед поползла Васильева — вымокшая, раненная — без сил ползла. Гребли руки, землю рыхлили. Размывалась почва с водами дождевыми сильнее. Где болота, где земля не видно было уже. Все в одно смешалось. Да прекратить движенье совесть не позволила. Вина внутри когтями рвать начала. Застучало сердце в груди.— Куда ж вы? Постойте, — хрипела Надя, подняться на колени пытаясь. — Постойте, братцы!Уверенно гауптман шел впереди, хоть и ранен был серьезно. Перед чужаками слабость показать — так лучше сразу замертво лечь. Гордость у них у всех выше носа была. Не спускались даже на помощь своим, раненым. Глядел ему в спину Беляев, сопротивление не оказывал. Выжидал. Горели глаза старшины пламенем решительным. Держал в голове план свой, последний.
Немцы переговариваться стали. Горячо что-то обсуждали. Руками махали — радостно, яро, будто мертвеца ранее не видывали. Так, рутинная работа. Тому и дивился Михаил Ильич, каждого осматривая. Ни в одном не увидел ни капли стыда за содеянное. Сплюнул крови сгусток, как сильнее руки сжали, да взгляд опустил. Как мешок тащили с картошкой. Грубо, небрежно.
— Кажись вот для них жизнь что значит. Тряпка обычная, картошкой забитая. Хочешь — стреляй, хочешь — бей. Свой ли, чужой — роли не играет. Звери во всем звери, — ни звука не произнося, подытожил мужчина, как к лагерю небольшому подошли. Костер уж не горел — размылись угольки водой небесной, шипели еще недолго, пар выпуская. Потом и смолки.Вокруг людей восемь было — пересчитал старшина. Еще двое — на карауле. Их позже заметил. Проблема была, что далеко они друг от друга были. Если и кинул бы гранату, то не больше половины легло бы. А если с собой подрывать — то заманить надо. Вариант за вариантом отпадал. Не складывалась картинка никак. Голову ломал Ильич, да замерли вдруг помощники — прибыли к месту.
Скудно было вещей. Пару мешков спальных, котелки возле болота мерцали в огнях слабых. Заметил старшина и яму вырытую, чьи стенки глиняные вниз ползли от воды. Но спокоен был, словно страха не чуял. Понял, наконец. Заморены немцы голодом. Зажаты в тисках. Идти некуда им — потерялись.Как и думал старшина — сразу на расстрел не повели. Перед капитанов посадили на колени, руки позади связав. Пытать сначала будут, думал. Пока своего латали командира, Беляев рассматривал врага своего — ножевое у него алело. Больно по размеру клинок русский напоминал. Худощавым был, да крепким. Лицо выразительности не теряло немецкой. Усмехнулся. Немец тот взгляд поднял леденящий.— Пытай, коль жаждешь. Пытай, не жалко мне. Только не получишь ты с этого ничего, белобрысый, — под ноги плюнул гауптману, да во весь голос смеяться начал, словно обезумел.
В секунду его от командира отбросили, в землю размытую лицом. Резко. Не сразу шаги уловил старшина. Медлил враг. Да силы не пожалел — ботинком голову вдавливать начал в грязь. Рычал зверем диким над ним, да сильнее давил. Искры из глаз сыпались. Сорвал он весь гнев свой на русском, словно псину дворовую наказывал. Стиснул старшина зубы. Кровь брызнула изо рта.— Это наказание мне, — хрипел старшина, кровь свою в воде чувствуя. — За ребят. Не искупить смертью собственною. Сам на смерть привел. Хоть выжили бы, хоть...— Товарищ старшина! — что сил было, кричать Яровой начал.