Глава 7. Средь шумящих берез (1/2)
— Учат, у вас там, на простой народ нападать? На женщин? Зверье паршивое... — зубами скрежетал Гриц, продолжая языком вражеским бросаться. — Меня завалил бы, да девчонку за что? Что сделала-то тебе? У нее винтовка что ли, может граната? Ты глянь на лицо ее запуганное! Глянь!
Немец сморщился, зубы стиснув. Глаза его запачканные кровью в сторону Нади метнулись, как волки на добычу. И сильнее хмурился он, как на взгляд девчачий наткнулся. Тряслась то ли от холода сильнее, то ли от смерти отошедшей.
— Нравится? — не унимался парнишка, ножик сжав. — Нравится страдания видеть человека невинного?
Усмехнулся переводчик. Оглядел своего противника, китель его, звезды на погонах. Чуть назад голову повернул, да на Надю глянул. Глаза пустые его были, серые.
— Надь, беги отсюда. Со всех ног беги. Не двое с ним тут. Отряд, не меньше. Беги, наших предупреди.
Девушка ушам не поверила. На друга глянула: не шутил. Серьезно глядел, нож до бледных костяшек держа. Чуть вбок двинулся, закрывая боевую подругу. Кровь у него рубаху окрашивала. Ранен был: как дошел — сам и не помнил.
— Беги ж, Надь. Чего стоишь? — слезы с глаз его потекли. — Беги, глупая!Капитан немецкий как зверь загнанный был. Каменное лицо у него было, хладное. Глаза словно закатным солнцем светились алым. Кровью горели руки и губы. Ни одна мышца не дернулась, как пулю выпустил в грудь солдатскую. Только дымок от дула легкий в безмолвные березы поднялся. Стоял парень, говорить продолжая, кровь со рта полилась. Надю в сторону пихнул, чтоб шла.
— Нравится, слезы видеть? Нравится ж, видно по тебе. Отродье дьявола...Васильева к другу бросилась, да рукой от нее огораживается. Выставил вперед, да глазами прожигает.
— Только я счастливым умру, немецкая ты псина...Белокурый кровавой улыбкой расплылся. Губы растягивает, а с них тягучая капает. Плечи его задрожали. Смеяться начал, что сил было. Руку в волосы запустил кровавую. Пачкает, сжимает локоны. Да на солдата смотрит.
— Я дома лягу. А ты сдохнешь как псина — на чужой земле...Слабел Гриц. Ноги к земле тянулись. К Наде повернулся вновь. Улыбнулся что сил было, да в сторону леса кивнул.
— Беги, Надька. Беги, родная...Васильева будто к земле приросла. Окоченела телом. Только слезы льются, да на солдатскую одежду падают. Руку тянет к телу осевшему, дрожью исходит. Рот зажала себе. Зубами впилась, чтоб ни звука. Все кровью наполнилось. Едкой, тяжелой в грудь проникало. Дышать не могла.— Беги...Ноги сдвинула кое-как, назад. Смотрит на Грица. На руки его ослабевшие. Бросил ей ножик в крови собственной запачканный, прямо к ногам. Молвит что-то, неразборчивое. И улыбается. Трясущейся ладонью тот захватила. Да в судорогах к себе. Глаза поднимает, в сторону демона смотрит. А он улыбается. Смотрит на нее и улыбается. И шагает. Медленно, размеренно. Васильева похромала в лес рядом, за стволы хватаясь. Падала, ползла, вновь карабкалась. Шел за ней зверь. Но раненный был. Возле каждого ствола останавливался. Смотрел и усмехался.
Гриц вслед смотрел лишь. Да кровью упивался своей. Вокруг тишина повисла. Только березки над головой листвой шелестели, да среди солнца дневного стояли безмолвно белоствольные. Словно молились за упокой его — провожала Родина.— Храни ее, Господи. Спаси. Да убереги от горя. Сыном твоим, Россия, навеки стать разреши.Река впереди шумела. Добралась Васильева, нож прислоняя к груди, да китель придерживая солдатский. Бурная вода была. Камни точила, как лезвие. Мчались листья мимо берегов, гниющие и черные. Из трясины. Шаг сделала, как лицо показалось средь дубов. Впереди топи увидала. Лес кончался. Небольшой островок был. Посреди погибели. Не преодолела бы болота — точно знала. Но нужно своих предупредить.
А немец все ближе был. Еле на ногах стоял. Шел. Улыбался. Жутким Васильева видела его демоном. Без сердца и совести. Мертвецом ходячим. Проклятым. Кем угодно, но не человеком. Таким человеком нельзя быть. Не бывает людей таких.