5. the honor to be (1/1)

Аарон не злится на него за это, во всяком случае, не в 1800 году.Джефферсон решает, что, не отступившись, Аарон предал его, и полностью отстраняет его от партийной политики. Это не имеет значения — у него ещё полно работы. Джефферсон переживает, что федералисты слишком сильно укрепляют своё влияние в судебной власти благодаря исключительности судебного надзора. Он решает подвергнуть судью Сэмюэла Чейса импичменту. Аарон председательствует; остаётся беспристрастным, устанавливает прецедент.(Он улыбнётся про себя, когда с Чейса в итоге снимут все обвинения.)Джефферсон вводит Двенадцатую поправку, согласно которой за президента и вице-президента голосуют на отдельных бюллетенях. Он предельно ясно даёт понять, что в 1804 с ним будет баллотироваться Мэдисон. Аарон же решает баллотироваться в губернаторы штата Нью-Йорк.Он старается держаться подальше от нападок, правда старается. Даже когда Гамильтон начинает активно выступать против него, даже когда Гамильтон публично поддерживает Деомократо-республиканцев, даже когда отрывки высказываний Гамильтона доходят до него.Некоторые обвинения абсолютно абсурдны и принадлежат явно не Гамильтону: листовка, подписанная ?Молодым немцем?, в которой говорится, что Бёрр ограбил имение голландского пекаря на шесть тысяч долларов. Или как газета ?Американ ситизен? заявляет, что у них есть список ?свыше двадцати женщин дурной репутации, с которыми он имел дело, замужних дам, нынче разведённых по вине его совращений, и целомудренных и почтенных леди, коих он пытался соблазнить?.Аарон оставляет без внимания все ?новые и занимательные пасквили? против его личности. Он проводит совершенно честную кампанию, акцентируя внимание на оппозиции против Луизианской покупки и распространения рабства. Федералистские сепаратисты начинают его поддерживать, что не совсем то, к чему Аарон стремился, но он уже давным-давно смирился, что политика укладывает в одну постель самых разных людей. Гамильтон обвиняет его в попытке расчленить Союз. Аарон читает некоторые отрывки, гласящие, что ?его ведение свидетельствует о том, что он стремится взять верховную власть в свои руки… с полной вероятностью попытается её захватить?.Он на всё закрывает глаза. Не удостаивает это ответом. Он пишет Фео, чтобы не падать духом. Они шутят обо всех любовницах, которых у него никогда не было: госпожа по имени Селеста и Ла Ж., которая была ?добродушной и весёлой?, но, к сожалению, ?плоскогрудой?. Над этой они оба от души смеются.Какое-то время кажется, что всё в порядке, словно Аарону даже улыбнётся удача. Затем анонимный памфлет — памфлет, явно написанный Гамильтоном — возбуждает его интерес. Он называется ?Лжец, попавший в свои же сети? и не только обвиняет Аарона в попытках вырвать у Джефферсона президентство на выборах 1800 года, но также гласит, что любая кампания, которую Аарон решит провести, будет полностью построена на лжи. В нём во всех подробностях излагается, что его единственной способностью как провидца было видеть смерти людей в момент касания их кожи; что весь его вклад в развитие Америки был мошенническим с момента Революции, что он пользовался доверием общественности для получения власти и что никто не может противостоять ему и его лжи, ибо никто не может ему возразить.К Аарону впервые приходит понимание, из-за чего он может однажды захотеть застрелить Александра Гамильтона. Ему едва удаётся есть и спать от горящей в нём ярости, от страха, бросающего его в дрожь каждый раз, когда слова всплывают в его голове: слова, которые он когда-то с доверием шептал по секрету, издевательски выплеснутые на бумаге.Последней каплей становится публикация ?Олбани реджистер? письма, отправленного доктором Чарльзом Д. Купером Филиппу Скайлеру. Процитированное заявление Гамильтона не наихудшее из всех его предыдущих, однако в этом его напрямую указывают как автора. Это издёвка — Гамильтон настолько уверен в своих действиях, что даже не собирается оказать Аарону честь очернять его анонимно. Когда Аарон проигрывает в выборах с отрывом в десять тысяч голосов, его терпение лопается.Так что он садится, берёт перо и принимается писать.***Н Йорк18 июня 1804Сэр,Я человек не склонный к гневу, но нахожусь на грани, когда беру в расчёт влияние Вашей жизни на мою. Я говорю, конечно же, о самых недавних выборах губернатора штата Нью-Йорк и Вашей кампании против меня.Я отправляю Вам на прочтение письмо, подписанное Ч. Д. Купером, которое, по всей видимости, было опубликовано некоторое время назад, однако лишь недавно дошло до моего сведения. Мистер Ван Несс, который окажет мне услугу, передав письмо, укажет Вам на строку, на которую я особенно прошу обратить Ваше внимание.Вы зовёте меня ?аморальным?, ?опасным подлецом?, и по словам доктора Купера на этом не заканчиваете. Вы должны понимать, Сэр, необходимость незамедлительно и прямо признать или опровергнуть — высказывали ли Вы мнение, которое могло бы подтвердить эти заявления. Если Вам есть что сказать, назовите время и место встречи, лицом к лицу.Имею честь бытьВашим покорной слугой,А. Бёрр***Н Йорк20 июня 1804Мистер Вице-президент:Не я виноват, что Вам никто не доверяет; никто не знает, во что Вы верите. Я, однако, не собираюсь скрывать своего мнения. Я тщательно обдумал содержание Вашего письма восемнадцатого числа, и чем больше я думал, тем больше убеждался, что не могу без явной некорректности предоставить признание или отрицание, которые Вы, очевидно, считаете необходимыми.Строка, указанная мистером Ван Нессом, гласит: ?Я могу подробно воспроизвести и куда более презрительное мнение генерала Гамильтона о мистере Бёрре?, вместе с предшествующей ей частью: ?Генерал Гамильтон и судья Кент объявили, что считают Бёрра опасным человеком, которому нельзя доверять бразды правления?. Слова доктора Купера банально означают, что он посчитал это касающееся Вас мнение презрительным; но он заявляет, что я выразил ещё некое куда более презрительное, однако не уточняя кому, когда или где. То есть очевидно, что фраза ?куда более презрительное? может принимать бесконечные оттенки — от самых светлых к самым тёмным. Как мне судить, какой тон подразумевался? Или как я должен дать точную оценку столь расплывчатой формулировке?Между джентльменами, понятия ?презрительное? и ?куда более презрительное? не стоят того, чтобы между ними выискивали различия. Вам придётся предъявить более точные претензии, дабы добиться моего ответа на Ваши требования. Как Вы можете быть уверены, что это предполагаемое ?мнение? и вовсе выходит за пределы, по-вашему, допустимого между политическими противниками? Я в принципе считаю это недопустимым — требовать от меня доводы чужих суждений среди всего, что я мог сказать о политическом противнике за пятнадцать лет соперничества. Я готов незамедлительно и открыто признать или опровергнуть любое точное, конкретное мнение, которое я мог якобы высказать какому-либо джентльмену. Более этого от меня попросту не следует ожидать; и тем более, разумеется, не следует ожидать от меня снисхождения до объяснений, исходя из столь неясных принятых Вами принципов. Я верю, что после более долгих раздумий Вы увидите вопрос в том же свете, что и я. Если же нет, мне остаётся только сожалеть об обстоятельствах и смириться с последствиями.Публикация доктора Купера дошла до моего сведения только лишь после получения Вашего письма.Сэр, имею честь бытьВашим покорной слугой,А. Гамильтон***Н Йорк21 июня 1804Сэр,Ваше письмо, датируемое двадцатым числом, было получено сегодня. Тщательно его рассмотрев, я сожалею сообщить, что не нашёл в нём никаких искренности и утончённости, которые Вы так заявляете ценить.Политическая вражда не освобождает джентльмена от необходимости соблюдать законы чести и декорум. Я не присваиваю таких привилегий и другим не позволяю.Здравым человеческим смыслом эпитет, подобранный доктором Купером, трактуется как поношение, которому моё имя публично подверглось с Вашего официального дозволения. Вопрос не в том, понимал ли он значение слова и использовал ли в соответствии с правилами синтаксиса и грамматики, а в том, санкционировали ли Вы это заявление, либо прямо, либо косвенно при высказывании порочащего меня мнения. ?Когда? остаётся известно Вам, но никоим образом не имеет значения для меня, поскольку клевета уже настолько распространена, что стала объектом моего внимания, и поскольку эффект её воздействия явно ощутим.Ваше письмо дало мне больше поводов требовать определённого ответа.Имею честь бытьВашим покорной слугой,А. Бёрр***Н Йорк22 июня 1804Сэр,Ваше первое письмо, слишком безапелляционное по стилю, предъявило требование, на мой взгляд, беспрецедентное и неоправданное. Мой ответ, указывающий на этот вздор, давал Вам возможность воспользоваться менее предосудительным тоном. Вы предпочли не делать этого и своим последним письмом, полученным сегодня, содержащим выражения бестактные и неуместные, лишь усугубили проблему, прибегнув к оправданию, выявляющему внутреннюю суть Ваших притязаний.Если под ?определённым ответом? Вы подразумеваете прямое признание или опровержение, требуемые в Вашем первом письме, у меня нет иного ответа, кроме того, который уже был дан. Позвольте заявить без обиняков — как Вы сами изъяснились, Ваше недовольство обосновано; я не отказываюсь ни от одного сказанного мной слова и не собираюсь приносить извинения за правду.Имею честь бытьВашим покорной слугой, Сэр,А. Гамильтон***На этой ноте они перестают писать письма и поручают организацию их секундантам. Аарон просит Ван Несса быть его секундантом; Гамильтон выбирает Пендлтона, и двое вступают в собственную переписку. Они назначают время и место: одиннадцатое июля, Вихокен, на рассвете.Аарон просыпается утром в день дуэли от кошмара, который не может вспомнить, и никак не находит в себе сил снова заснуть. Он перечитывает ?Лжеца, попавшего в свои же сети?, не уверенный, готовиться ли ему к неизбежному или убедить себя отступить. Видя буквы на странице… ощущая следы прикосновений пальцев Гамильтона на его челюсти, щеках, ресницах…?Ты словно поэзия?.Он пытается вспомнить, каково было ощущать на себе взгляд Александра, наполненный чем угодно, но не презрением. Пытается вспомнить, как однажды Александр был рядом, чтобы поймать его, когда он падал; как Александр держал его, когда его силы были на исходе; как Александр посмотрел на него с непоколебимой решимостью и сказал, что будет сражаться, чтобы Аарон был свободен.Что он бы, не обинуясь, избавил Аарона от этой ноши, если бы мог.Смог бы Александр вынести это? Изо дня в день знать, что они придут к этому; терпеть, когда его же воспоминания и слова ядовито отражают в него, подчёркивая всё, что он потерял? Гамильтону были неведомы… Гамильтону неведомы ни сомнения, ни чувство такта. Он берёт, и берёт, и берёт, и он забрал всё, что Аарон может дать. И вот они пришли к этому. Аарон пуст. Он так много думал об этом дне, что уже точно проживает его заново.?Мир бы не был прежним без тебя, мой мир бы не был прежним без тебя?.Ван Несс и он прибывают на место ровно в шесть утра. Они очищают землю от поросли, ждут прибытия Гамильтона и его компании. Гамильтон приходит с Натаниэлем Пендлтоном и доктором Дэвидом Хоссаком почти час спустя, всё ещё до рассвета.Гамильтон взглядом изучает местность и кратко кивает Пендлтону.?Просто извинитесь, у нас есть более достойные цели?.Гамильтон занимает первую позицию, первый выстрел так же за ним. Он выбирает выступ, с которого будет иметь вид на город и где солнце будет всходить у него на глазах.Это умышленно? У него есть предсмертное желание?Доктор Хоссак отворачивается, чтобы позже отрицать свою причастность.?Потому что состоится суд — именно, целый суд — по делу об убийстве Александра Гамильтона…?Пендлтон даёт Аарону пистолет, который будет использовать он; их предоставил Джон Чёрч, муж Анжелики Скайлер Чёрч.Они встают друг напротив друга. Аарон пытается поймать взгляд Александра, но тщетно — Гамильтон носит свои очки.Аарон прекрасно понимает, что вот-вот произойдёт. И всё же нельзя не чувствовать, как живот сводит от страха, когда Гамильтон нацеливает на него пистолет. Аарон так же нацеливает пистолет, прямо и точно в голову Гамильтона.Аарон никогда в жизни не лгал. Провидцы не лгут. Он построил всю свою жизнь вокруг этого принципа, он так много сдерживал себя в ситуациях, которыми простые люди воспользовались бы, он терпел, он прощал, он упускал возможность за возможностью — и всё ради того, чтобы Гамильтон обвинил его в этом, чтобы он публично выплеснул его величайшие страхи в кампании против его кандидатуры на пост губернатора?Начинается отсчёт до десяти. Один, два, три. Это неминуемо, это неотвратимо. Время, судьба и выбор привели их к этому моменту. Аарон доверял ему. Нет, он не собирается отступать.Четыре, пять, шесть. Счёт доходит до семи. Восемь. Девять. Аарон почти что чувствует, как вот-вот выпрыгнет из кожи, как время замедляется; он моргает и на мгновение видит лишь молодого, невинного Александра, улыбающегося и качающего своей рукой вверх-вниз, уставившись на Аарона так, будто тот только что скрасил его день.?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?.Солнце отблёскивает от пистолета Гамильтона: оружие направлено прямо в небо.?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?.…все его политические перспективы будут уничтожены, союзники его бросят, его обвинят в измене, отправят в ссылку, он умрёт в одиночестве, отверженный, проклиная своё существование…?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?.Александр был самым близким, дорогим другом, который у него когда-либо был. Стоило ли это того — стоило ли это всё его??Нет?.Аарон начинает опускать пистолет, чуть не рассмеивается от всего облегчения. Он не убьёт Александра Гамильтона.Затем его палец дёргается… малейшее движение… и раздаётся выстрел.