7. Накопительный эффект (1/1)
И я беру тебя за руку,Простив за что простить не мог. ?Женя?— вся перебитая, перешитая, перекроенная.У нее швы на сердце уже не в переносно-метафорическом, а в самом прямом прозаическом смысле; сломы и трещины в ребрах зарастают не менее болезненно, чем душевные раны.Но кости срастутся, шрамы затянутся. А вот с разбитым сердцем все куда как сложнее.Выздоровления ждать бессмысленно.---Проверяющие голодными гиенами рыщут по отделению, выискивая себе новых жертв.—?Вы понимаете, что это превышение служебных полномочий?Ирина Адольфовна сверлит глазками-буравчиками и явственно исходит ядом неприязни.—?Бардак! —?с готовностью поддакивает Петр Лаврентьевич.—?Вы не имели права проводить подобную операцию, вы это понимаете? —?зудит проверяющая осенней мухой. —?Вы кто, кардиохирург, торакальный хирург? Вы должны были дождаться специалиста по профилю, и…—?И дождаться, когда Евгения Павловна умрет, вы это хотели сказать? —?цедит Илья сквозь зубы. От опалившего насквозь раздражения становится трудно дышать.—?По должностной инструкции,?— подхватывает знакомую песню Петр Лаврентьевич,?— вы должны были…—?А знаете, что я еще должен? —?перебивает Соколов на полуслове. —?Я должен работать. Прямо сейчас у меня в смотровой пациент с переломами обеих ног. А еще пятеро пострадавших дожидаются в коридоре. А знаете, почему такая очередь? Потому что наш лучший хирург лежит в реанимации, а я, вместо того, чтобы лечить пациентов, должен выслушивать какой-то бред про правила и инструкции от людей, которые за всю жизнь не вылечили ни одного человека!Ирина Адольфовна давится так и не сказанными фразами, выдыхая лишь ошарашенное:—?Хам!Илья, не собираясь больше пререкаться, молча захлопывает за собой дверь.Накопительный эффект усталости приводит к неизбежному взрыву.---Женя вся?— мрамор. Бледность и холод. Только отдающие в рыжину русые пряди кажутся на фоне совершенно белого лица почти что бронзовыми; по-весеннему светлая зелень глаз?— ослепительной изумрудностью.Илья раскаленным лбом прижимается к ее совершенно ледяной руке и пытается простодышать.Мертвое море вины и запоздалого осознания затекает в легкие, разъедает солью?— получается с трудом.—?Илюш…Ее голос, совсем приглушенно-тихий, гремит в его висках оглушительно, причиняет почти физическую боль.Илюш. Расплавленно и беспомощно-тепло, вместо вечной мерзлоты в ее уже привычном нарочито-официальном ?Илья Анатольевич?.—?Не надо, Жень,?— кончиками пальцев оглаживает полузаживший кровоподтек на левой скуле; скользит выше, путаясь в мягкой бронзе легких волос. —?Не надо, тебе нельзя пока говорить. Мы потом обязательно обо всем с тобой поговорим, обо всем, я тебе обещаю, Женечка…Вздрагивает. Жмурится, выдыхая судорожно, будто от приступа острой боли; поспешно смаргивает в уголках глаз закипающие слезы.Целую вечность он не называл ее Женечкой. Целую вечность он был от нее недостижимо-далек, оставаясь при этом на расстоянии вытянутой руки.А теперь смотрит так, будто бескрайняя нежность ему самому ломает ребра, все внутри перемалывая в кровавую крошку. Неправильно он на нее смотрит?— так не смотрят на совершенно чужих и без сомнения обвиняемых.Едва затянувшиеся на перебитой душе трещины расходятся вновь.