vol.2 Can you see the dark? (1/1)

Тишина. Она выедала изнутри. Хотелось вдохнуть, но кислорода было так мало. Так не хотелось так неразумно тратить его на последний всхлип отчаяния. Страх. Он сковал с головы до пят. Острый, яркий, всепоглощающий ужас, заставляющий тело обездвижено умирать, покрываясь лишь крупной дрожью. Слезы. Горькие и такие обильные. Они безмолвно стекают по ледяным от кошмара щекам, заливаясь в уши. Не было сил даже стереть их об порванный и без того окровавленный рукав некогда серой толстовки. Тошнота. Мерзкое и такое смрадное чувство кома в груди подкатывало рывками, заставляя морщиться. Невыносимая боль. Казалось, абсолютно все кости переломаны в порошок и закипают в бурлящей крови, что так медленно вытекает из не совместимых с жизнью ран. Он словно горит заживо, каждую секунду борясь с уничтожающим чувством собственной обреченности. Он точно умрет сегодня, и никто его не спасет. Никто. Погибнет, так нелепо, как разбившийся о стекло ворон, что так отчаянно стремился к обрыву, чтобы, в конце концов, рухнуть в бушующие воды, а оказался попросту закопан в сырую липкую грязь. Как же тошно. Как же невыносимо страшно. Как же больно. Как же обидно. Вы когда-нибудь осознавали, что неминуемо умираете? Ужасающее чувство. Сравнимо только с чувством предательства самого близкого человека. Ирония жизни распорядилась так, что его самым близким в жизни человеком оказался безумец. Забавно, ведь так и не ясно над кем судьба поиздевалась сильнее. Да что вообще такое судьба!? Гребанная случайность, оправданная чьим-то всевышним выбором. Мы сами копаем яму, в которой, в конце концов, оказываемся. Мы сами ведем себя к палачу, каждый раз обманываясь ложными надеждами о прекрасном. О том, что не было и никогда не наступит. Никогда. ***–Клеменс, ответь мне, куда мы едем? – пересаживаясь на водительское сидение, Эйнар все же решил задать этот вопрос в энный раз. – Тсш! Не отвлекай, иначе точно уедем куда-нибудь с обрыва, если я ошибусь, – сосредоточенно Клеменс вводил нужный адрес в строку навигатора. В последнее время он так часто бывал там, что наизусть выучил все, и даже соседние улицы. Как не странно, но в это место всегда хотелось вернуться так же сильно, как хотелось оттуда бежать. – Мне все это очень не нравится. Ты ведешь себя странно, даже страннее обычного… – Ханниган ничего не ответил, старательно устанавливая телефон на подставку перед лицом Эйнара, нажимая кнопку ?в путь?,– посмотри на меня, пожалуйста. Клеменс, блять, посмотри на меня! Затуманенный взгляд черных глаз раздраженно поднялся на того, кто за рулем, пристально всматриваясь в его лицо, будто пытаясь посмотреть сквозь. Еще полчаса назад он не обратил бы на это внимание, по понятным причинам, но судорожное прерывистое дыхание было каким-то нездоровым, хотя внешне его обладатель был абсолютно спокоен. Алые растрепанные волосы рассыпались на лбу, создавая тень поверх и без того темного взгляда. Нет. Он не был таким. Это не он. –Что? – Ответь мне честно, ты употреблял что-то? – Эйнар все еще не отрывал взгляда от спокойного лица. – Что ты несешь? – Я из-за диаметра зрачков цвет глаз твоих не вижу, Клеменс. Ты дышишь так, словно вот-вот в обморок рухнешь. Руки вон трясутся. У тебя все коленки изрезаны чуть ли не до кости, а ты даже боли не чувствуешь. Давай я отведу тебя домой, и ты выспишься, пожалуйста. – Заводи машину и заткнись! – в полуленивом голосе послышались нотки довольно сильного раздражения, но спорить он не стал. –Что ты принял? Просто ответь мне, что ты принял, чтобы я знал как себя вести, если тебе станет плохо. Я поеду куда угодно, просто ответь сейчас на мой вопрос. Ханниган демонстративно закатил глаза, откидываясь на пассажирском кресле, и, выпрямляя ноги. Ему катастрофически не нравится эта излишняя непонятная забота, а еще больше не нравится, что они все еще стоят на месте, а Эйнар препятствует исполнению любых его желаний. Сейчас совсем не хочется ругаться, просто хочется, чтобы он заткнулся и вдавил педаль газа. – Сначала траву, потом какие-то таблетки белые, не помню что это. Окс…окси… короче, похуй, езжай, пожалуйста, я тебя прошу, Эйнар, давай мы поедем прямо сейчас, иначе я выйду из машины и больше никогда не позвоню. – Оксикодон!? Господи, Клеменс, ты с ума сошел!? Он тебя убьет! – Стефанссон внезапно для них обоих перешел на крик, хватаясь за худые плечи, как бы пытаясь пробудить здравомыслие в человеке напротив. Случайно взгляд упал на то, как по белым щекам стекает поблескивающая дорожка слез. ?Господи, он что, плачет?? Ничего не отвечая, Клеменс безмолвно смотрел куда-то в пустоту за лобовое стекло, коротко содрогаясь всем телом. Он отлично знал, что убьют его точно не какие-то таблетки. Он отлично знал, что его убьет, а вернее кто. Отрицать это было бы глупо. Хотя, убийство – это слишком безумный шаг даже для такого безумца, как он. Но подвести к смерти не значит убить, не так ли?Страшно настолько отчаяться, чтобы осознанно каждый чертов раз приближаться к огню, зная, что совсем скоро он превратит твое скудное существование в пепел, что разнесется порывистым ветром, становясь всем и ничем. Клеменс с силой закрыл глаза, выжимая из себя остатки горьких слез, на которые он так безуспешно пытался не обращать внимание. Приоткрыв веки, он резко посмотрел на свет от фар за стеклом, из-за чего воспаленный зрачок на мгновение сузился, а затем вновь затянул собой всю радужку, точно последний удар умирающего сердца. У него такие красивые чистые светло-голубые глаза… Они не достойны такой участи. Эйнар понятия не имел, как давно Клеменс употребил и часто ли он этим балуется. Хотя, как можно баловаться опиоидами? Сильные руки аккуратно ослабили хватку, отпуская чужое тело, и, перекладываясь на руль. Ему так не хотелось заставлять это хрупкое создание плакать, что решение ехать неизвестно куда неизвестно к какому исходу принялось само по себе. – Так куда мы все-таки едем? – К нему.Пожалуй, лучшим решением было перестать задавать вопросы. Просто ехать за стрелкой навигатора, который показывал, что до конца еще не начавшегося пути осталось двадцать семь минут. Молчать. Просто молчать. В этой угнетающей тишине слышно было только судорожное дыхание и гул ветра, что обтекал кузов черного массивного автомобиля, что несся по пустынным мокрым дорогам куда-то за город. Эйнар не знал ни одного жилого квартала в той стороне, но утвердительное ?к нему? никак не отпускало воспаленный разум. Вряд ли Клеменс воодушевил какое-то место где-то меж скал у бескрайнего океана, который, к слову, сегодня был особенно не спокоен, как и все вокруг. Это было бы странно даже для него. Хотя, что вообще в нем не странно? Казалось, абсолютно все. Он даже разговаривал странно. За бесконечным потоком мыслей Стефанссон на мгновение забылся, не заметив, как они почти приехали. Совершенно глухой квартал почти на отшибе Рейкьявика казался каким-то совсем призрачным. Нога в грубом ботинке медленно начала отпускать педаль газа, дабы не пропустить нужный… дом? Господи, еще час назад он был уверен, что эти бесконечные путешествия в гости закончатся одним лишь домом Клеменса, но нет, тот, кажется, не шутил, когда сказал, что они едут к кому-то. Знать бы, к кому… Припарковавшись напротив довольно мрачного дома, обнесенного высоким каменным забором, пальцы взволнованно начали нащупывать карабин ремня безопасности, после чего Эйнар вопросительно посмотрел на Клеменса, который практически выбежал из машины, захлопывая с силой дверь. Пока они были в пути, дождь слегка подстих, из-за чего на город опустилась какая-то гробовая тишина. Тревожно. Заблокировав машину, Стефанссон широкими шагами проследовал за своим окровавленным белым кроликом, осторожно обходя лужи. На мгновение ему показалось, что белый шум нескончаемого дождя теперь отпечатался у него в мозгу и преследует, но потом взгляд случайно упал на два красных огонька камер видеонаблюдения, что педантично следовали за каждым движущимся объектом, издавая характерный жужжащий звук. Впервые за свою жизнь он в принципе встретил в этом городе участок с подобным глухим забором, но еще более удивительным было наличие видеонаблюдения. Хозяин дома явно не фанат нежданных гостей, коими сейчас являлись они с Клеменсом. Смрадное чувство тревоги усиливалось с каждым часом все больше и больше, пока не превратилось в откровенную боль. Боль, что сковывала все тело раскаленной веревкой, что так и норовит расплавить плоть и испепелить кости. – Мы точно туда приехали? – Эйнар подошел к алой макушке почти вплотную, осторожно осматриваясь по сторонам. Тишина угнетала сильнее монотонного шума дождя. Клеменс откровенно проигнорировал заданный ему вопрос, уверенно нажимая на кнопку вызова на встроенном в ворота домофоне. Этот жест выглядел скорее как формальность, ведь хозяин дома явно был осведомлен об их приходе, как только Эйнар припарковал свою машину напротив. За воротами послышались размеренные шаги, рассекающие своей влагой нависающую тишину вокруг. Дверь с пугающим скрежетом распахнулись. Несколько секунд Эйнар молча смотрел на фигуру, что так же молча стояла перед ним, хладнокровно выжигая дыру в его лице. Чернь чужого взгляда была слишком выразительна, чтобы не узнать; слишком тревожна, чтобы не запомнить. Мужчина в белой сорочке, что буквально сливалась с цветом его кожи, медленно перевел свой ледяной взгляд на Клеменса, пропуская через призму своего холода какую-то неоднозначную эмоцию восхищения, после чего отошел немного в сторону, как бы пропуская их двоих внутрь. Сегодня ты был приглашен на казнь, по собственной воле пройдя этот путь навстречу концу. ***Знакомая угнетающая обстановка вокруг. Мрачные стены сдавливали сознание, точно пытались расщепить его. Здесь так холодно и так невыносимо душно одновременно. Клеменс еще не успел толком прийти в себя. Он не помнит, ни как тут оказался, ни который сейчас час. Его мозг словно полностью отключился в тот момент, когда он упал еще в своей ванной, а дальше лишь ночь, мрак и удушье. Именно удушье не отпускало даже сейчас. Он точно запутавшийся в сетях ангел, а нимб соскользнул с головы и затянулся на шее, внушая бессилие. Сил действительно совсем нет. Он привязан какими-то тряпками к стулу лицом в темноту перед собой. Трудно было сосредоточиться на происходящем, но еще труднее было сфокусировать взгляд. Голова ныла невыносимой болью, заставляя морщиться от каждого удара собственного сердца. Надо же, оно еще бьется. С момента, как холодная рука с силой вытянула его из алой воды в ванной за глотку, как жалкую скотину, швырнула на пол и потащила за собой в гостиную прошло минут десять, но, ни тело, ни разум никак не могли адаптироваться. Господи, и вновь он здесь, в этом чертовом доме, пустом и таком холодном, как и его хозяин. Слезы горькой струей потекли из глаз, обжигая гиперчувствительную кожу лица. Ледяная вода с волос стекала вслед, заливаясь в рот. Жуткий привкус металла не сулил за собой ничего хорошего. Клеменс даже не мог понять его ли это кровь. Он вообще ничего не мог понять. Спустя еще несколько минут захлебывания слезами, он вдруг понял, что вокруг него царит абсолютная тишина и только собственное давление крови в жилах создавало иллюзию шума. Господи, как же страшно. Он сам привел себя в ад и, кажется, сегодня он из него не выберется. Клеменс попытался успокоиться и открыть, наконец, глаза, дабы освободить их от слез. Хах, успокоиться? Возможно ли вообще, будучи привязанным к стулу и истекающим кровью, пусть даже не своей, быть спокойным? Нужно взять себя в руки и открыть глаза. Просто открыть глаза. Перебарывая подступающую паническую атаку, Клеменс все же разомкнул веки, пуская по скулам новую солоноватую струю. Сердце колотилось в каком-то совсем бешеном темпе, точно маленькая беззащитная птичка в клетке, что так хочет быть свободной. Медленно темнота перед собой начала рассеиваться, взгляд начал фокусироваться на отдельных объектах. Стол. Тот самый лакированный стол. Те же самые стаканы для жгучего сладковатого виски янтарного оттенка. Тот же ковер под ногами. Надо же, такой мягкий. Казалось, все в этом доме должно причинять лишь дискомфорт, даже чертов воздух. Голубые, точно лед тысячелетних льдов глаза судорожно бегали по полу от предмета к предмету. Господи, он снова здесь. Он до последнего не хотел верить в это. Он до последнего надеялся, что это все чья-то шутка, просто злая шутка. Страшный сон. Слезы вновь начали заливать веки, из-за чего и без того размытый контур реальности становился совсем мутным. Жжение в груди заставляло хватать холодный воздух ртом, сдерживая истерику. Он так не хотел быть здесь. Он так не хотел понимать это. После того, как очередная волна эмоций отпустила, Клеменс через жуткую мигрень поднял голову, пытаясь осмотреть обстановку вокруг себя более детально. Страх. Он сопровождал его все это время, потому что полная безысходность его положения угнетала с каждой минутой все сильнее. Он совсем бессилен. Страх стал более липким, более ощутимым, когда зареванный взгляд вдруг поймал знакомые черты лица в паре метров от себя. Влажная челка опускалась на смуглое вытянутое лицо, прикрывая глаза. Широкие плечи, утянутые черной тканью футболки, расслаблены и опущены вниз. Руки неестественно заломлены за спину. Это Эйнар. Господи, это точно он и он без сознания аналогично привязан к стулу. – Эйнар? – хриплый, почти полностью севший от длительной экзекуции в ледяной воде голос был еле слышен. Тишина. – Эйнар! Эйнар, очнись, пожалуйста. Ответь мне. Нам нужно домой. Нам нужно обратно домой. ЭЙНАР, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТВЕЧАЙ! – отчаяние достигло такого пика, что Клеменс все же смог закричать. Страх. – ЭЙНАР, ГОСПОДИ, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА. ЭЙНАР! Ледяная рука осторожно коснулась мокрой от слез и воды щеки, проводя пальцами по скуле к виску и алым волосам. Дышать на мгновение стало словно невозможно. Неминуемая истерика сменилась немым ужасом. Человек, что стоял позади, ласково, но собственнически гладил волосы, лоб, уши, проходя вперед, но, не отрывая руки от желанного тела. Медленно Маттиас опустился на стол, садясь напротив Клеменса, который, кажется, был совсем не рад его видеть, поэтому угнетенно отвернул лицо в сторону, с силой сжимая глаза и синеватые губы. Отпряв от бритого красного виска, Харальдссон, замахнувшись, ударил по влажной щеке тыльной стороной ладони, срывая хриплы стон с тонких губ. Грубо он обхватил холодными пальцами подбородок, поворачивая заплаканный взор в свою сторону. Он скучал по этим голубым глазам, но сегодня они недостаточно чисты. – Не надрывай связки раньше времени, солнце, он все равно тебя не услышит, – резко, Маттиас отпустил острый подбородок, заставляя голову Клеменса откинуться назад. То, что Клеменс откровенно боялся смотреть ему в глаза, было очевидным фактом, но какой-то неконтролируемый им самим интерес каждый раз заставлял его ноги идти сюда, а его изувеченное до неузнаваемости сознание тянуться к нему. Хотелось слышать и слушать этот голос всегда и везде, порой казалось, что так и есть. Он точно сошел с ума. – Отпусти его, пожалуйста. Развяжи его, приведи в чувства и отпусти. Это была моя сама ужасная ошибка – привести его сюда. Это моя ошибка. Пожалуйста… – второй грубый удар тяжелой рукой по нежному лицу можно было ожидать сразу, подставив щеку заранее. Такой звонкий, хладнокровный, если бы Клеменс мог наблюдать за происходящим со стороны, он бы, наверное, испугался за себя, но, к сожалению, в реальности он мог лишь чувствовать глухую боль от пощечины.– ЗАКРОЙ СВОЙ РОТ! Маттиас, вдруг, резко поднялся со столешницы, подходя к стулу напротив. Рукой он грубо сжал каштановые волосы, натягивая их у корней и, приподнимая голову Эйнара к свету. Довольно отчетливый темно-фиолетовый след от удушья зиял на длинной худой шее практически под самым подбородком. В тишине холодной комнаты раздался громкий всхлип, символизирующий собой немой отчаянный вопль, скрытый за пеленой непонимания. – Некоторые ошибки невозможно исправить, так же как невозможно привести в чувства того, кто мертв, солнце. Клеменс несколько секунд просто смотрел впереди себя, пытаясь убедиться в том, что все, что происходит перед его глазами, не является действительностью. Отчаянно хотелось верить, что это все еще приход от принятого наркотика, который не может быть реальностью из-за своего абсурда. Нет. Нет…– НЕТ! Господи, нет,… разбуди его, разбуди, пожалуйста, господи, ты не мог его убить. Скажи, что он жив. ПОЖАЛУЙСТА, МАТТИАС, СКАЖИ, ЧТО ОН ЖИВ! УМОЛЯЮ! – Ханниган начал отчаянно биться в истерике, пытаясь выпутать руки за спиной, чтобы просто сбежать от всего что происходит. Сбежать от него. Сбежать от себя. Соленые горячие слезы заливали лицо нескончаемым градом, стекая на подбородок. Он кричал. Так отчаянно, так истошно, срывая голос, забивая на сильную боль во всем теле. Он кричал, закрыв глаза, чтобы просто не видеть. Он кричал, чтобы заглушить все вокруг, включая себя и свой собственный вопль, свой рой шумных мыслей, весь мир. Ком тошноты, что разрывал тело изнутри, сейчас вырывался через отчаянный плачь. Маттиас с присущей ему грубостью откинул голову несчастного в сторону, широкими шагами приближаясь к почти полностью обессилившему от сильнейшей истерики телу Клеменса, почему-то проходя мимо. На пару минут он просто оставил его наедине с собой и уже покойным Эйнаром. Наедине со своим нахлынувшим безумием и уже невыносимым страхом. Силы окончательно покинули тело, из-за чего угнетающее чувство собственного бессилия и беспомощности начало давить еще сильнее. Горячие слезы просто молча стекали по лицу вниз, делая одежду еще более мокрой и неприятной. Маттиас определенно был дьяволом. Дьяволом в каждом своем поступке, взоре, движении, слове. Раньше он лишь подводил невинные души к концу, оставаясь смотреть. Сейчас же он собственноручно начал сталкивать одну за другой, потому что прошлый сценарий стал казаться ему слишком сухим. Хотелось верить, что все его грехи не были его собственностью, но вся его натура всецело начинала казаться грехом, приближаясь к которому все ближе и ближе Клеменс сам становился частью его. Частью того, что делало из Маттиаса дьявола. Для крайней жестокости всегда должна быть доля сострадания. За спиной вновь послышались размеренные шаги, эхом отражающиеся от голых пустынных стен. Маттиас рваными движениями начал развязывать ткань, что грубо сковывала тонкие белые запястья за спинкой стула. Сопротивляться совсем не хотелось, да и сил не было. Сегодня он всецело осознал, что подобные блага жизни ему не принадлежат. Хотя, он даже не был уверен, принадлежит ли он себе сам. Извечный вопрос о жизни и существовании, на который он так и не может найти ответа. Как же вообще много накопилось вопросов, на которые невозможно ответить. Раньше он никогда не задавался ими, жизнь казалось такой безмятежной, простой. Действительно, всего лишь казалась. Харальдссон вновь опустился на стол перед Клеменсом, наконец, закрывая своей худощавой фигурой то, на что Клеменс так и не смог вновь поднять заплаканный взгляд. Осторожно холодные руки обхватили маленькую горячую ладошку, поднося к лицу. Пухлые губы как-то даже робко коснулись тыльной ее стороны, оставляя на ней поцелуй. Пальцы гладили покрасневшие от постоянного сжимания рук в кулак костяшки. Его поведение всегда было таким непредсказуемо странным, от чего ему всегда хотелось подобать. Господи, как давно его жалкое существование опустилось до того, чтобы подобать сумасшедшему? Наверное, он всегда был лишь жалким подобием самого себя, раз так легко принял свою нынешнюю участь. Пелена обмана спадает с глаз, стягивая за собой новую, куда более мутную и тревожную. Уложив руку Клеменса ему на бедро ладонью вверх, Маттиас аккуратно продел ее в петлю небольшого жгута, протягивая его по руке где-то до середины плеча. После резкого профессионального движения ремешок сдавил нежную плоть, фиксируясь на одном месте, дабы перекрыть кровоток. – Матти, что ты делаешь? – совсем обессиленно Клеменс задал этот совсем не очевидный вопрос, наблюдая за каждым движением брата, пока тот набирал какую-то мутновато-белую жидкость из металлической емкости в медицинский шприц.– Ты сказал, что хотел понять меня, но чтобы понять, ты должен почувствовать. Ты должен испытать все то, что подвело меня к осозна-а-анию, – последнее слово Харальдссон протянул с какой-то ироничной интонацией, постукивая кончиками пальцев по внутренней стороне сгиба локтя руки Клеменса, чтобы синеватые вены проявились быстрее. – Маттиас, не надо…– Закрой свой ебаный рот, сука! Ты глупая, запутавшаяся скотина, которая мечется в загоне, пытаясь понять, где выход, хотя его нет, но и закона тоже нет. Я покажу тебе все. Я покажу тебе все…Медленно Маттиас поднес иглу к коже, протыкая ее острием. Тонкие губы Клеменса с силой сжались. Он так хотел бы сопротивляться, но не мог. Он так хотел бы кричать, но ком в горле перекрыл даже возможность дышать. Обреченно он наблюдал за тем, как бледные пальцы сжимают шприц, как большой палец надавливает на поршень, медленно вводя белесую жидкость в вену. Непонятное чувство жжения сковало сначала предплечье, затем запястье. Кончики пальцев начали леденеть то ли от жгута, то ли от введенного наркотика. А может яда. Почему-то отчаянно хотелось верить в последнее. Смерть – единственное, что давно перестало его пугать. Она казалась чем-то родным, осознанием последнего шанса, который всегда есть и ничья воля не может его отнять. Единственный контроль, который позволял думать, что жизнь принадлежит тебе так же всецело, как и гибель. Маттиас вновь взял острый подбородок в руку, обращая взор голубых глаз на себя. Как же приятно наблюдать страх. Он сделал глубокий вдох, прикрывая глаза. Этот кисловатый, тяжелый аромат чужого ужаса всегда был куда более приятен, чем любой другой. Его хотелось вдыхать полной грудью, но именно страх Клеменса пах особенно завораживающе. Все его беззащитное существо было таким завораживающим. Этот взгляд покрасневших больших и таких чистых глаз. Красная растрепанная влажная челка. Он так прекрасен в своей невинности, но еще прекраснее он в своей порочности. Резко Маттиас ослабил ремень на чужом плече, пристально вглядываясь в глаза напротив. Глубокий вдох. Эйфория. Головокружение. Наслаждение. Боль. Унижение. Забвение. Выдох. Хрупкое бледное тело сковала судорога, но почему-то так хотелось смеяться. Прерывистое дыхание содрогалось в унисон с подрагивающими плечами. Зрачок всего за пару секунд обволок всю радужку, погружая некогда чистое сознание в непроглядную темноту. – Ч-что ты мне вколол? – дрожащий ленивый голос звучал, как маниакальная мечта. Такой тихий, нежный. – Диацетилморфин, в простонародье героин, – Маттиас хладнокровно всматривался в расслабленное лицо, пытаясь не упустить ничего из этого момента. – Г-Героин? Ах… Матти, мне так… так спокойно сейчас. Я-я умру? – Неет, не сейчас, дорогой, не сейчас. Маттиас поднялся, всматриваясь в полностью черные глаза, после чего сильная рука грубо сжала напряженную шею, большим пальцем сдавливая артерию. Клеменс смутно понимал происходящее, пытаясь сделать хоть какой-то жалкий вдох. Тщетно. Рука сжалась еще сильнее, доводя почти до обморока. В глазах начало темнеть. Острые черты бледного лица размывались. Харальдссон еще пару секунд хладнокровно наблюдал за тем, как в его любимых глазах гаснет жизнь. На это можно смотреть вечно, как жаль, что так недолго. Резко он отбросил обмякшее тело Клеменса на пол, из-за чего тот с глухим грохотом приложился головой о холодный паркет. Обычно чужая слабость раздражала, но Клеменс не был слаб, он хрупок, одинок и бессилен, но не слаб. Так хотелось довести его до этого состояния целенаправленно. Заставить, принудить, обречь. На гибель он и так уже давно обречен, осталось только выбрать дату и время. Мыс грубого кожаного ботинка буквально вонзился под ребра, заставляя хрипло стонать, роняя скупые слезы. Он устал плакать, так же как устал бороться. Уши заложило из-за громкого крика и нестерпимой острой боли, что с определенной периодичностью жестоких ударов сковывала отдельные участки тела. Воспаленный и практически полностью атрофированный разум не сразу осознал, что уши заложило от собственного крика, что постепенно становился все тише и тише то ли от того, что жизнь утекала сквозь пальцы, то ли от того, что голос окончательно сорван. Его никто не услышит, но вопить все равно хотелось. Просто так. Так легче. Во рту с каждым очередным ударом все ярче и ярче раскрывался едкий вкус металла. Делая жалкие вдохи, Клеменс каждый раз захлебывался собственной кровью. Как же больно. Маттиас бил его хрупкое и без того полуживое тело ногами с такой отчаянной жаждой уничтожить, что вера в завтрашний день растворялась так же быстро, как яд в горячей крови, затмевая рассудок с каждой секундой все сильнее. Он бил так жестоко, так хладнокровно, словно пытаясь выжать все самое извращенно-приятное его натуре из этого момента, но лицо он не трогал. Видимо, хотел потом насладиться своим новым трофеем, не теряя его эстетики. Когда сознание Клеменса начало совсем уходить, а веки обреченно закрываться, Харальдссон остановился. В тишине этой холодной гостиной его хрипящее тяжелое дыхание разъяренного зверя рассеивалось эхом, отражаясь от каждой стены, потолка, пола, окружая, точно тысячи зеркал. Обступив одной ногой окровавленное тело, становясь буквально над ним, Маттиас медленно наклонился, хватая алые волосы, приподнимая, дабы обратить лицо Клеменса к себе. – Нравится тебе быть мной? – горячее дыхание опаляло кожу лица, пуская волну мурашек. Было действительно очень страшно, – ОТВЕЧАЙ, СУКА, НРАВИТСЯ ТЕБЕ БЫТЬ МНОЙ!? ***Грубый, точно звук бензопилы, голос – последнее, что отключающийся от реальности мозг смог уловить и обработать, после чего тело получило очередной грубый удар в спину, а дальше темнота. Темнота… Она была такой осязаемой, такой действительной. Казалось, он действительно ее видел. А еще монотонный гул, нет, шум. Сложно было понять, так звучит смерть, сотрясение мозга или… двигатель автомобиля, что несется по пустынному шоссе. Сделав резкий вздох, Клеменс открыл глаза полностью, встречаясь взглядом с пустотой. За звоном в ушах этот шум становился все яснее и яснее, но тьма вокруг пугала. Тогда, неизвестный промежуток времени назад, он был уверен, что смерть все же настигла его, но сейчас все еще угнетенное сознание медленно осознавало, что он жив. Пока. Боль в каждой клетке тела заставляла слезы литься самостоятельно, но, казалось, даже от соленых капель, что медленно стекали к ушам, было больно. ?Сука, ну почему!? ПОЧЕМУ?? Жгучее липкое ощущение досады стремительно начало рассеиваться, как только сознание почти полностью пришло в себя. Он так хотел. Он так мечтал наконец сгинуть, чтобы просто не чувствовать острие собственных мыслей. Чтобы просто перестать чувствовать нескончаемую боль. Он так устал. Так дико устал от этого. От чувства тошноты и ненависти к себе. От чувства отвращения. Он так жалок и так никчемен. Он сам привел себя к тому, что имел. К этому всепоглощающему одиночеству, в котором его единственной нитью спасения оказался тот, кого он мечтал бы никогда не встречать и навсегда забыть. Но он не хотел. Он не хотел забывать. Так же сильно он не хотел забыть все то, что хоть как-то наполняло его иссыхающее сознание верой, любовью, жизнью. Он жил воспоминаниями о прошлом и жаждой конца в настоящем. Как же глупо. Его палач стал его единственным другом. Смерть стала его существованием. Чертовски глупо. Хотелось вернуться назад. Хотелось открыть мансардное окно, взять с собой телефон и наушники, чтобы выдыхать едкий табачный дым отсыревших за карнизом старых сигарет, что он припрятал от родителей и смотреть в небо. Хотелось дышать влажным туманным воздухом в ожидании собственного будущего. Хотелось болтать с мамой длинными, нет, бесконечными полярными ночами, чтобы просто стало легче. С ней всегда было легче. Как же сильно он хотел бы сейчас просто ее обнять, но все, что у него осталось – увядающий сад в его голове, который он старательно оберегал даже от себя. Так не хотелось осквернять чистоту и невинность собственных воспоминаний, так не хотелось закапывать в этом саду этот уродливый терновый куст, что неминуемо разросся бы, уничтожая своими шипами все, что было так старательно создано. Монотонный шум резко прекратился. Послышался громкий хлопок дверью. Хлюпающие шаги по влажной почве. Поворот ключа в замочной скважине. Глаза, что давно смирились с тьмой вдруг, прищурились от яркого белого света, который прокрадывался через тонкие зазоры меж… досок? Мерзкий скрежет металла буквально разрезал тишину по правую сторону от Клеменса, постепенно отдаляясь, точно что-то тяжелое было вытащено из… багажника и вонзилось в землю вне машины. Действие крайне тяжелого наркотика не отпускало до сих пор, из-за чего все происходящее вокруг казалось каким-то сюрреалистичным. И вновь грохот. Тело с жуткой тянущей болью содрогнулось. Глухой удар о землю и ледяная дождевая вода, что просачивалась снизу. Успокаивающий звук падающих и разбивающихся о мокрую землю капель, что скапливались на ветках деревьев и срывались вниз. Холод. Было так сильно холодно. Прерывистое дыхание периодически сменялась стонами, ведь терпеть было просто невозможно. Клеменс готов был поклясться, что истекает кровью. Он чувствовал, как медленно она вытекает из ран, опаляя своим теплом продрогшую кожу. Непонятная возня вокруг. Грубый удар ногой по деревянному ящику. Секундное ощущение полета, что словно приглушало резь во всем теле. Дыхание сперло. Шум в ушах усилился. Крупная дрожь сковывала, заставляя стонать громче, а дышать чаще. Чувство тошноты и головокружения были настолько мерзкими и сильными, что легче было бы просто умереть и не чувствовать больше ничего. Только сейчас, когда этот чертов деревянный ящик с громким глухим стуком ударился о дно, Клеменс понял, что он в гробу, а гроб в могиле. Паника. Страх. Отчаяние. Слезы. Ужас. Онемевшее тело отказывалось отвечать на импульсы мозга, из-за чего смрадное чувство безысходности усугубляло происходящее еще сильнее. Стискивая зубы в оскал, Ханниган, подавляя желание рыдать, сжал дрожащую кисть в кулак, едва ощутимо ударяя по боковой стенке гроба. В ответ тишина. Ком, что давно сидел в горле, сейчас перекрывал даже возможность заплакать. Безумный ужас – все, что он чувствовал, и все, что он мог. Звук рассекающего почву острия лопаты. Глухой раскатистый удар о крышку гроба. Слезы текли, сопровождаясь немым криком. Еще один удар сброшенной вниз земли. Капли грязной ледяной воды начали медленно капать на раны, наставляя зубы стискиваться сильнее. Очередной удар обреченно расходился эхом, словно раскат грома. Судороги. И вновь лопата вонзилась в сырую землю, приближая закат судного часа. Удар. Шум в ушах усилился. Пульс стал настолько ощутим, а сердцебиение таким нестабильным. Дышать стало труднее, чем двигаться. Еще один грохот сырой земли о доски и тишина, и капли, что все быстрее и быстрее проливались погребальным дождем на тело, что уже не чувствовало ничего в ожидании конца. ?Извилистый путь затянулся петлей на шее твоей,и пути назад нет?.