ПРОЛОГ (1/1)

Грегори было всего пять или, может, шесть лет, когда где-то под крышами их небольшого и порядком обветшалого, но все-таки родового замка поселилась птица. Тогда мальчик не знал ее названия, а, став старше, не мог достаточно точно воссоздать в памяти облик и повадки, чтобы определить породу, да и вряд ли это вообще было важно. Поначалу пернатая соседка панически упархивала каждый раз, когда, желая рассмотреть ее получше, мальчишка подходил слишком близко, однако, будучи ребенком довольно тихим и терпеливым, Грегори сумел убедиться, что если какое-то время оставаться почти неподвижным, избегая любых резких движений, птица вполне может безбоязненно сама приблизиться, как будто не замечая его. А может, тоже из любопытства пытаясь изучить человека, пока он выглядит достаточно мирным и безопасным. Несколько недель спустя она иногда даже снисходила до того, чтобы брать прямо с рук ягоды и хлебные крошки, которые мальчишка частенько притаскивал в запущенный сад. С тех пор, как старшего брата отправили на обучение к одному знаменитому магу, единственным обществом, на которое мог рассчитывать младший отпрыск древнего, но не просто обедневшего, а уже откровенно обнищавшего рода, оказалась ребятня из ближайшей деревеньки, водиться с которой не позволяли ни гордость, ни чересчур спокойный для мальчишки характер. Грегори не привлекали шумные игры и проказы, гораздо приятнее было проводить время в саду, где он не попадался никому на глаза, и в очередной раз перечитывать одну из немногочисленных книг, какие только удалось раздобыть. Пожалуй, когда старший брат ненадолго возвращался навестить семью, больше всего мальчишку радовали именно привезенные свитки, на которые Гилберт копировал некоторые из книг своего наставника, и которые потом можно было год или два – до следующего визита брата к родным – читать и перечитывать в укромном уголке. Но тогда еще Грегори был слишком уж мал, чтобы Гилберт заметил и учел его интерес ко всем этим рукописям, поэтому в распоряжении мальчика пребывали лишь домашние книги, лучшие из которых, пожалуй, еще до его рождения были либо проданы, либо заложены, возможно, некоторые – тому самому наставнику Гилберта. Так птичка неизвестной породы оказалась единственной компанией и, в каком-то смысле, собеседницей Грегори. Во всяком случае, когда он читал вслух (первый раз, сам не зная зачем, а потом уже намеренно, наблюдая за реакцией), она устраивалась поблизости и внимательно слушала, чуть распушив оперение и склоняя набок головку. И недовольно щебетала, если вдруг он замолкал. Так, в один из летних дней, птичка настолько утратила осторожность, что расположилась на тонкой ветке небольшого деревца, создающего своего рода небольшую беседку над скамьей, где расположился мальчишка с книгой. На расстоянии меньше чем протянутой руки от его лица. Грегори то и дело косился в сторону птицы, не смея даже дышать в полную силу, а потом… Потом, повинуясь какому-то непонятному порыву, резко протянул руки, поймав не успевшую вспорхнуть слушательницу в ладони. Он не хотел ничего плохого, он прекрасно знал, что диких птиц нельзя держать в клетках, понимал… просто захотел коснуться этих перышек, на вид казавшихся такими мягкими, почувствовать ненадолго в ладонях трепет крылышек крохотного существа. Только птичка не шевельнулась. Ни в руках, ни когда мальчик сперва просто развел ладони, а потом бережно положил ее на скамейку рядом. Маленькое сердечко просто остановилось от пережитого ужаса – и причиной этого был только сам Грегори. Мальчишка неподвижно сидел, не спуская отсутствующего взгляда с коченеющего тельца, совершенно забыв об оброненной на землю книге, сидел долго-долго, пока совершенно не стемнело, а забеспокоившаяся его долгим отсутствием матушка не разыскала и не отвела бездумно повиновавшегося Грегори обратно в замок. С годами та история, конечно, не то, чтобы стерлась из его памяти вовсе, но сильно заретушировалась другими событиями и впечатлениями. Почти полностью утонув в них. Почти.