Глава XIII. День мести (1/1)

Городские ворота почти не охранялись, и их даже не успели запереть перед армией повстанцев - тяжелые дубовые створы с грохотом распахнулись, открывая дорогу римлянам, вынужденным захватить свой родной город. Немногих осмелившихся сопротивляться воинов после короткой борьбы связали и оставили ждать исхода сражения - ни Турн, ни Спурий не хотели без необходимости убивать римских граждан, иное дело - наемники, окружающие Тарквиния. Этих никто не пощадил бы, и они это знали, а потому, затворившись с царем в его дворце, готовились защищаться, как загнанные в угол звери. Но и город лишь поначалу молчал, не понимая, что происходит. Римский плебс тех древних времен отнюдь не был инертной, вялой толпой, позволяющей себя гнать, подобно стаду овец, - вовсе нет, при первых царях он еще многое сохранял от самоуправления диких племен япигов, латинов, и на любое важное событие, касающееся всего города, отзывался со свойственной южанам горячностью. Вот и теперь - многие видели поспешное отступление Тарквиния, видели, что кто-то его преследует, - и, поспешно хватая все, что могло сойти за оружие, без страха выходили навстречу предполагаемому врагу.Однако вместо врага их встречала своя же, римская армия, под командованием Спурия, которого народ уважал - одного из немногих вельмож, оставшихся служить Тарквинию. Неужели это его войско напало теперь на своего царя, как на врага? Неудивительно, что горожане терялись в догадках. Но при виде давно считающихся погибшими Турна, Виргиния, Арпина, происходящее вовсе казалось им затянувшимся сном.Быстро, но уверенно провели предводители восстания свою стихийно разрастающуюся армию через весь город, позволяя себя разглядеть и запомнить все предзнаменования этого дня. И в народе уже стали переходить из уст в уста самые фантастические истории о том, как это все получилось, и от повторения их становились все неправдоподобнее. Но слухи слухами, а в предводительствующем армией могучем седом воине все узнали Турна Гердония, хоть и сильно изменившегося - его все равно нельзя было перепутать ни с кем. Да, значит, боги и вправду забрали его с места казни и вернули к жизни, чтобы он освободил Рим от Тарквиния! А мохнатое чудовище, к которому и приблизиться-то страшно, неспроста имело голову пропавшего Арпина, сына Скавра. И внук фламина Руфа, утащенный Инвой, здесь же! Да, сегодня воистину был день чудес. Чудес - и мести!Увлеченные общим потоком, горожане теперь припоминали все обиды, нанесенные Тарквинием и его приближенными. У кого-то наемники тирана обесчестили жену, или дочь, или сестру, у кого-то спьяну подпалили дом или мастерскую, кого-то, побогаче, обобрали, чтобы царица Туллия могла заказать себе драгоценности еще роскошнее прежних. Теперь все они присоединялись к повстанцам, готовясь захватить царский дворец. Других увлекал общий пример и жажда подвигов. Были и мечтающие о богатой добыче. Турн всем сказал одинаково:- Каждый из нас, чье имущество было расхищено, вернет себе свое. Лично я не хочу прикасаться ни к чему, чем владел Тарквиний. Все, что он успел награбить лишнего, не имеющего владельцев, я отдаю вам. Там хватит на всех, если разделить честно. А уж мести точно хватит на всех!Толпа горожан приветствовала его дружным криком. Одни жаждали мести, другие - золота, но и для тех, и для других воскресший из мертвых Турн стал сегодня живым кумиром, освободителем, и легко увлекающиеся плебеи готовы были идти за ним куда угодно.В толпе были не только мужчины, но и женщины, и ребятишки постарше. Они тоже не могли остаться в стороне, и последовали за повстанцами, опьяненные свободой, а вернее сказать - вседозволенностью, в подобные, критические для государства минуты уравнивающей раба с господином, а то и меняющей их местами. Теперь эти одичавшие женщины с ужасом и восторгом прислушивались к загадочным пророчествам самой дикой из них - Диркеи, тоже не оставшейся в стороне в день мести.Таким образом, в бедной части города повстанцы почти не встретили сопротивления. Лишь несколько раз небольшие отряды воинов и горожан бросались им навстречу, называя мятежниками, но их было слишком мало, чтобы нанести заметный ущерб. С домами знати тоже не возникло больших затруднений. Большинство патрициев - те, кого посвятил в тайну заговора Брут, - теперь со своими вооруженными слугами присоединялись к повстанцам. Те немногие, кого выгода или страх удерживали на стороне узурпатора, своевременно укрылись вместе с ним во дворце, который еще надеялись отстоять, оставив город на милость победителей.С храмами оказалось сложнее. Правда, фламин Марса, сообразив, на чьей стороне победа, открыл повстанцам двери своего храма без всякого сопротивления. В храме Юпитера младшие жрецы, оставшись без фламина, тоже не решились ничего предпринять и сдались безропотно. Но совсем иное дело - храм Януса и его фламин Тулл Клуилий: могучий старик, бывший воин, он в молодости был не слабее Турна или Арпина, да и теперь еще способен был потягаться с молодыми. И он, столько лет всеми правдами и кривдами стремившийся лишь к возвеличиванию своего храма и себя вместе с ним, не мог теперь смириться со своим поражением, чтобы, в лучшем случае, признать себя негодным, одряхлевшим и уйти на покой, дожить остаток дней забытым всеми, ненужным даже собственным сыновьям и внукам, которыми до сих пор помыкал как рабами. Он так и кричал теперь, во главе собравшихся жрецов отчаянно защищая свой храм, в припадке неистовой ярости рубя огромной секирой всех, кто пытался пройти:- Я не для того затратил столько сил, добиваясь звания фламина, чтобы вы теперь вламывались в мой храм, молокососы! Я не для того убил Руфа, чтобы вы могли свергнуть меня, подлые выродки!.. Ага! Получил свое, подлая тварь! - завопил жрец, рассекая голову неосторожно сунувшемуся вперед воину. - Так будет с каждым из вас! Арпин, бывший среди осаждающих храм, расслышал высказанное сгоряча признание Янусова фламина, и сообщил об этом Виргинию. Тот еще сильнее побледнел, впервые услышав об обстоятельствах гибели своего деда, которую считал несчастным случаем. Правда и то, что он, доведенный своим дедом до почти рабского существования, не мог по-настоящему оплакивать его. Фламин Руф сам был виноват, нажив врага в лице своего собрата, так же как и он, заботящегося только о собственном влиянии на дела Рима. И теперь Клуилий гордился собой, ненавидя тех, кто осмелился ему помешать - как мог бы и Руф, если бы судьба сложилась иначе. Но, несмотря ни на что, Виргиний был наследником погибшего, и обязан был отомстить. - Отойди, Арпин: это мое дело, - решительно произнес он, выхватывая лук.Все произошло стремительно. Юноша вышел вперед, и штурмующий храм воины и горожане расступились перед ним. Он увидел перед собой грубое, словно вытесанное из камня лицо старого жреца; тот снова что-то кричал, проклиная их. - Клуилий, это я, Децим Виргиний Руф младший, мщу тебе по праву кровного родства! - выкрикнул он, и тут же пустил стрелу. Увидел еще, как жрец медленно откинулся назад, как срубленное дерево; в глазу его торчала стрела. Но потом у Виргиния почему-то закружилась голова, и он сам упал бы, не поддержи его Арпин. - Вот и хорошо, Виргиний. Ты победил, мы все победили. Теперь Рим наш. Только тебе лучше было бы не приходить сюда, я же говорил. Отдохни, пока другие будут сражаться; ты и так много сделал.- Нет, я отдохну немного и пойду с вами, - слабо возразил Виргиний.После гибели Клуилия жрецы Януса сразу сдались. Больше уже никто не мешал армии повстанцев продвигаться к царскому дворцу, где засел, ожидая их, Тарквиний. По пути в их войско втягивались со всех улиц новые добровольцы, точно ручейки, вливающиеся в полноводную реку, так что к царскому дворцу горожан пришло больше, чем настоящих воинов. И настроены они были ничуть не менее воинственно.Бросив на произвол судьбы город, Тарквиний зато успел подготовить к обороне царский дворец. Когда повстанцы подошли к нему, дворцовые ворота оказались заложены огромной грудой бревен, а каждое окно щетинилось нацеленными копьями и стрелами.Вожди восстания еще не решили, что им следует предпринять, когда произошло, пожалуй, самое невероятное событие в тот полный чудес день. На небе появилось большое черное облако, кусок тьмы посреди ярко-синего итальянского неба; оно, все расширяясь, быстро ползло к солнцу. Надвинулось на него, как пасть неведомого хищника, и поглотило. И все вокруг почернело, остался лишь узкий светящийся обруч на месте солнца. Люди испуганно кричали при этом явлении, повсюду раздавались молитвы богам вперемешку с проклятьями, некоторые плакали.Это продолжалось, может быть, всего несколько мгновений, потом тьма стала отступать, и вскоре солнце по-прежнему сияло нестерпимо ярко, однако люди не сразу пришли в себя. Затмение солнца для всех них было несомненным знаком гнева богов, так как другого объяснения в те времена не могли дать даже жрецы; и многие, особенно случайно примкнувшие к восстанию люди, терялись в догадках, на Тарквиния или же на них самих разгневаны боги. Даже вождей восстания, казалось, смутило знамение небес: они не молились и не падали на колени, но молчали, казалось, не зная, что делать.Зато Диркея при виде затмения просто обезумела от радости. Испустив пронзительный крик, она выбежала вперед, протягивая руки к вернувшемуся светилу, и, кружась в дикой пляске, запела свое старое предсказание: Скоро изменаКару найдет;Друга злодейкиИнва пожрет.Слушайте!.. СлушайтеВесть от богов!..Злого изменникаСверзите в ров!Как солнышко в полночьНе даст вам лучей, -Разлучница сгинетОт острых мечей.Кончив петь, она завопила еще громче:- Я была права! Смотрите, римляне: все-все сбывается! Добрый знак для нас, смерть проклятой Туллии!И она не заметила, да и не могла заметить, что затаившиеся во дворце воины, тоже пораженные и испуганные небесным явлением, уже пришли в себя, и сейчас один из них тщательно целился в мечущуюся по площади сивиллу. Только когда стрела вонзилась ей в грудь чуть ниже сердца, женщина вдруг вздрогнула, сложила раскинутые руки, точно птица крылья, и упала на землю. Те, кто бросились к ней, еще успели расслышать, как она прошептала:- Вот и все... Хорошая смерть... для меня... Может быть, Марк Вулкаций простит меня теперь... Она смолкла и осталась лежать неподвижно. Рядом с ней упали и еще несколько человек, убитые или раненые вылетевшими из окон стрелами. Ближе к дворцу было не подойти. Турн и Спурий, понимая это, отвели армию повстанцев подальше и стали совещаться. - Мы можем осаждать их столько, сколько потребуется, а вот у них не надолго хватит оружия и припасов, - сказал Спурий. - Через несколько дней мы возьмем дворец.- Нет! Не для того вы спасли нас на болотах, не для того мы взяли Рим, чтобы без толку топтаться под стенами дворца, заодно объедая город, как саранча, - возразил Турн. - Народу, как и мне, нужна быстрая победа. Лучше я снова вызову Тарквиния на поединок. Если от откажется, запалим дворец горящими стрелами, все равно он перестал быть домом римского царя. - Это неразумное решение, - убеждал его Спурий. - Тарквиний согласится на поединок, не иначе как подготовив засаду, он сейчас опаснее загнанного в угол зверя. Оставь его сидеть в западне - скоро тебе сама Туллия вместе с оставшимися наемниками принесет его голову. - Этого не должно быть! Я сам хочу ему отомстить, - обязанности вождя восстания не могли стать для Турна важнее кровной мести; как шрамы на всю жизнь врезались в его лицо и грудь, так и кровь погибших сыновей продолжала кипеть в его сердце, не позволяя действовать хладнокровно. Долго еще уговаривал его Спурий, но Турн настоял на своем и собирался уже послать вызов Тарквинию, когда откуда-то сбоку от дворца в их сторону осторожно, крадучись, чтобы не заметили из окон, едва не ползком добрался человек, и хорошо знакомый голос весело проговорил: - Кажется, я вовремя? Может быть, пока великие воины собираются пробивать лбом стены, ловкость хитрого Пса тоже послужит общему делу? - Брут! - разом воскликнули вожди восстания, встречая крепкими дружескими объятиями. - Что с тобой случилось?! Мы, не встретив тебя в городе, уже собирались отомстить и за тебя...- Еще немного - и пришлось бы, - усмехнулся Брут. - Тарквиний, узнав о заговоре, арестовал меня, но отложил казнь, вероятно, чтобы угрожать вам. Конечно, нечего и говорить, что ради моей паршивой шкуры вам не следует складывать оружие, но я все же хотел избавить вас от неприятного выбора. К счастью, Тарквиний не учел, что во дворце у меня еще остались друзья. И что во дворец ведут еще потайные ходы, известные только рабам и собакам, но не великому царю и другим важным персонам, - он многозначительно подмигнул. - Подземный ход во дворец? Так веди нас туда скорее! - потребовал Турн, едва услышав главное. А по дворцу в это время метался, как зверь по клетке, его властелин, и даже его недавние любимцы теперь держались от него подальше, памятуя разрубленную голову предателя, принесшего царю дурные вести.Тарквиний уже знал о бегстве Брута; он промедлил и тем позволил спастись единственному из врагов, кто еще был в его власти. Не то чтобы он верил, что ради своего сообщника вожди повстанцев откажутся от мести - нет, этого не приходилось ждать от римлян, убежденных, что благо государства ценнее жизни или смерти отдельного человека; а Тарквиний не мог поверить, что они уступят, потому что приписывал всем без исключения прямо противоположные мотивы, продиктованные корыстолюбием и жаждой власти. Но, казнив Брута, он отомстил бы хоть одному из них, теперь же оставалось только ждать, когда они придут и решат его судьбу. Впрочем, можно ведь и не ждать...За стенами дворца слышался непрерывный шум. похожий на гул штормового моря. Тарквиний не подходил взглянуть, что там происходит, он знал и так. Последние из его воинов еще защищались, не столько из преданности царю, сколько из желания оттянуть неизбежную судьбу. Тарквиний презрительно усмехнулся. Даже эти подлецы без чести и совести, наемники, многократно торговавшие своей кровью и жизнью, хотят прожить подольше!А он? Узурпатор признался себе, что, будь у него хоть малейшая возможность покинуть дворец, забрать жену и детей и сбежать хотя бы к этрускам, чтобы, заручившись поддержкой их правителей - лукумонов, своих родственников, вернуться с большой армией и раз навсегда искоренить все очаги непокорства, - он сделал бы это без колебаний. Он сбежал бы и вернулся, чтобы залить кровью улицы Рима. Но что толку думать об этом? Все случилось так быстро, что ему некогда было подготовить бегство. Да и куда бежать, если дворец оцеплен мятежниками, его отряду не справиться. И там, и здесь - смерть, чуть раньше или чуть позже. Судьба покровительствует Турну, а не ему, для того она уже дважды совершила чудо, а здесь чудес не будет.Шум за стенами вдруг стал заметно сильнее, приблизился, больше уже не стихая, в нем стали различимы отдельные голоса, топот шагов и лязг мечей. Потом дверь царских покоев распахнулась и вбежал раненый воин из охраны Тарквиния. - Великий царь, они прорвались во дворец! - прохрипел он, падая на колени. - Мы держимся, сколько можем, но это конец... Выйди вместе с нами, повелитель!Вот и все. Тарквиний и сам слышал, что дерутся уже во дворце. Выйти им навстречу? Нет, прежде он, царь Рима, должен покончить еще с одним делом...До детской, расположенной в глубине дворца, он добрался буквально в два прыжка. Дверь была заперта изнутри, но Тарквиний выбил ее - отчаяние придало ему сил и сделало способным на все. На пороге его встретили злые, сузившиеся, как у кошки, глаза жены. Если бы можно было убивать взглядом - Тарквиний немедленно упал бы замертво. Но помимо этого Туллия еще держала в руках кинжал, нацеленный в грудь мужу. Рядом с ней оставалось лишь несколько рабынь, испуганных и бледных.- Это ты? - звенящим от напряжения голосом спросила она. - Я уже думала, проклятые мятежники.- Скоро здесь будут и они, - мрачно пообещал Тарквиний. - Дай мне сына. До него они не должны добраться. - Что ты хочешь сказать, Тарквиний? - тревожно вскричала Туллия, бледнея. - Ты так странно смотришь... Скажи, ты нашел для нас надежное убежище?- Да, там, где никто нас не найдет! - ответил царь с чудовищной усмешкой и, выхватив меч, шагнул к колыбели, где лежал его маленький сын.Только теперь Туллия поняла, что он хочет сделать. И бросилась навстречу мужу, точно безумная. - Ты не можешь убить своего сына! Нашего сына, нашего маленького царевича! Вспомни, как мы мечтали о нем, чтобы он правил Римом! Люди, помогите мне! Царь обезумел!Но перепуганные служанки Туллии вместо этого разбегались, как мыши; никому из них не хотелось разделить судьбу гибнущей царской семьи. Тут и дети проснулись от шума и начали плакать, будто предчувствуя, что хочет с ними сделать отец. Но некому было их успокоить.- Проклятая дура! Это ты обезумела, если еще надеешься на что-то! - вне себя воскликнул Тарквиний, пытаясь оттолкнуть жену. - Не видишь разве, что нашему сыну не дадут вырасти? Турн убьет Секста и Арету или сделает рабами. Ты - царица, веди себя достойно! Но страх за горячо любимого сына действительно сделал Туллию почти безумной; она забыла о царстве и власти, не отдавала себе отчета, как страх уродует ее прежде прекрасную внешность, забыла и о врагах, почти уже захвативших дворец. Все, что она понимала - что вот этот человек с мечом собирался убить ее сына. И, когда он снова поднял меч, Туллия с диким визгом бросилась на него, целясь в глаза.Тарквиний не успел отдернуть меч, все произошло слишком быстро. И вот она лежала перед ним, смертельно раненая, с рассеченной грудью. Он мягко, осторожно уложил ее на постель, точно еще имело значение, где ей умирать. Но, когда он хотел поцеловать жену на прощание, она вдруг открыла глаза и уставилась на него с такой ненавистью, что Тарквиний отскочил прочь, как от ядовитой змеи. Не помня себя, только чувствуя, как бешено колотится сердце, он вновь схватил меч и обрушил прямо на колыбель сына, одним бешеным ударом рассекая младенца вместе с крепким ореховым деревом. Потом подскочил к заходящейся плачем дочери, но по рухнувшей двери снова прогрохотали шаги, много шагов, и узурпатор оказался в окружении своих врагов.- Не трогать его! - приказал Турн воинам, вошедшим вместе с ним, Спурием и Брутом. - Пока у тебя в руках меч, ты еще не пленник. Я тебе позволяю умереть в честном бою, точно ты действительно царь, а не беззаконный узурпатор, - сказал он Тарквинию, выхватив меч. Тарквиний подавленно молчал несколько мгновений. Потом с протяжным, отчаянным не то криком, не то стоном схватил меч, залитый кровью женщины и ребенка, и бросился на Турна. Бросился, не надеясь своей победой выиграть сражение, не надеясь и на саму победу - Турн даже не пошатнулся, отбив его первый удар, и, кажется, мог бы выдержать еще десяток таких, только шрамы на его изуродованном лице наливались кровью. Одна лишь ненависть к этому человеку еще заставляла Тарквиния сражаться, одно горячее желание напоследок задеть непобедимого соперника. Он так стремился отнять у Турна все, что было ему дорого, а Турн все-таки отнял у него больше! Поединок продолжался недолго. Обоих противников переполняла ненависть, и, сломайся в их руках мечи, они, вероятно, не заметили бы этого, продолжив бой голыми руками. Но этого не потребовалось. Турн был сильнее и опытнее, он сейчас вкладывал все силы в месть убийце своих сыновей, и еще до поединка знал, что победил. Тарквиний тоже был силен и ловок, он привык к легким победам и, веря льстивым заверениям друзей, считал себя великим воином, но даже в настоящем сражении чаще играл в войну, нежели бился не на жизнь, а на смерть. А теперь ничего не стоили все уловки опытного фехтовальщика, они как будто разбивались о несокрушимую скалу. Оба молчали, им нечего было сказать друг другу, за них сейчас говорили мечи. Вокруг собрались люди - все из армии повстанцев, все до единого желали победы Турну. Некому здесь было поддержать Тарквиния, последних из его сторонников сейчас добивали по всему дворцу. И вот уже тиран в последней отчаянной попытке достать мечом своего врага забыл сам парировать удар, и Турн обрушил на него меч, разрубая от плеча к бедру. - Победа! - провозгласил он громовым голосом, так что услышали и за пределами царских покоев.- Победа! - воскликнул и Спурий, и повторили все, кто разглядывал окровавленное тело в измятых золоченых доспехах.Но Брут, покинув своих союзников, подбежал к лежащей на кровати Туллии. Та находилась в сознании, но видно было, что это ее последние минуты. Забыв обо всем, Брут осторожно приподнял ее, чтобы перевязать рану. Сейчас она не была для него врагом, чьей гибели он добивался, он видел только красоту и страдание. Но она заговорила, и ее слова привели Брута в оторопь. - Юний, это ты? Помоги мне, если любишь! Я хочу жить...- Сейчас, моя царица... Сейчас, потерпи немного. - Помоги мне, Юний, мне больно! Я не хочу умирать! Я могла бы прожить еще долго... Как угодно, хоть последней нищей, крысой или собакой, только жить, жить... Она из последних сил стиснула руку Брута, но затем ее лицо исказилось непередаваемой гримасой боли и ужаса, и она умерла. И впоследствии, когда Брут пытался восстановить в своей памяти образ прекрасной и обольстительной царицы, вместо нее видел только ту маску ужаса, какой она стала в момент смерти. А тогда он подошел к уцелевшей колыбели и взял на руки маленькую Арету.- Пусть эта малышка вырастет похожей на свою мать, а не на отца и тетку, - сказал он, не то обращаясь к богам, не то к соратникам по восстанию.