Глава IV. Охота (1/1)

Утро взорвалось веселым гомоном множества горячих, возбужденных голосов, лаем собак, бряцанием охотничьих копий и стрел, ржанием лошадей и скрипом повозок, что должны были везти убитую добычу. Если, конечно, как мрачно заметил Турн, глядя на эти сборы, охотники не распугают сами всю добычу ненужным шумом.Царь великого Рима не любил больших придворных охот, где собирались чуть ли не все патриции. Они брали с собой шатры на случай непогоды, вино в драгоценных сосудах, провиант и рабов, чтобы прислуживали им. А загонять дичь предоставляли посланным в лес рабам и собакам, которые пригоняли обезумевших от ужаса зверей к удобно устроившимся господам, так что тем трудно было промахнуться. Турн, став царем, запретил излишние удобства на охоте, как и на войне. Он ценил только честную охоту, предпочитая, как древний человек, выслеживать зверя в лесу, а там уж - что возьмет верх: силы и быстрота зверя против оружия человека. Лишь такую охоту он считал развлечением, достойным мужчины и воина, а заодно и хорошей боевой подготовкой.Часть римской аристократии принялась подражать царю на охоте, такие люди высмеивали любителей роскоши, сравнивая их с греками-сибаритами и напоминая, чем закончил Сибарис, разрушенный луканцам лет за семьдесят до описываемых нами событий. Это действовало, хотя были и такие, особенно среди молодежи, кому и охота казалась дополнительной возможностью показать себя, и совсем не в том, чем, по мнению Турна, надлежало гордиться мужчине. И эти-то люди, к числу которых принадлежал Арунс Тарквиний и его легкомысленные друзья - молодые Юнии, Виргинии и другие юноши из благородных фамилий, радовались приезду этрусков, ради которых царь вынужден был поступиться своим обыкновением. На охоту отправились и женщины - их деятельное участие было еще одним новшеством, появившимся во многом благодаря Ютурне. Та с детства увлекалась мужскими занятиями, и сначала отец, а затем и муж позволяли ей, зная, что она способна постоять за себя. Сейчас Ютурна уверенно правила своей белой этрусской лошадкой, а рядом с ней держался ее сын, переживавший пьянящее, кружащее голову чувство, сравнимое разве что с тем, какое лет через десять вызовет у него первая битва. Он больше не маленький мальчик, он - мужчина, и может то же, что могут старшие, у него уже есть лук со стрелами и копье, хоть и поменьше, чем у других, но совсем настоящие. Родители и дед верят в него, одна только бабушка тревожится. Но и она будет рада, когда он привезет богатую добычу! И мальчик победно оглядывал следующих за царевной верхом и в повозках девушек и молодых женщин, оживленно беседующих даже на охоте. Он полностью разделял мнение деда: нечего им здесь делать! Мама может, конечно, охотиться, но она одна такая, а остальные просто неумолчные трещотки, которым следовало бы оставаться дома за прялкой. Маленький Турн, Львенок семейства Гердониев и Скавров, находился еще в том возрасте, когда презрение мальчика к женственности и слабости является вполне искренним, а не напускным, не маскировкой для скрытого интереса, и он нисколько не стремился узнать лучше этот совершенно чужой, скучный для него мир; то ли дело охота! Иные из девушек и вправду приехали вовсе не ради кровавых охотничьих подвигов, но желая повидаться с подругами, а то и встретиться с приглянувшимися молодыми людьми там, где старшим родственникам труднее было уследить за ними. И сейчас не одна пара темных, карих или светлых глаз устремлялась вперед с робостью, тайной нежностью, скрытой печалью, а то и с более смелыми чувствами. Но юноши, распаленные охотничьей страстью, сейчас не обращали на них внимания: и в самом сибаритствующем лентяе сегодня проснулись более мужественные наклонности, чем обычно, и все стремились попытать охотничьего счастья, не отставая от своих отцов и старших братьев. Повозки и лошадей оставили у опушки, там, где начинались леса и болота, куда было не проехать дальше, под присмотром рабов; там же остались и большинство женщин, однако Ютурна с сыном храбро двинулись дальше, не отставая от мужчин. Далеко впереди, но постепенно приближаясь, доносился лай собак, глухие удары о дерево, вой и рычание лесных зверей, крики загонщиков. И вот, грозно хрюкая и ломая кусты, выбежало стадо кабанов: секач с огромными кривыми клыками, два вепря поменьше и помоложе, да десяток свиней с выводком полосатых поросят. Один поросенок отстал, не поспевая за старшими, и тотчас к нему бросился выскочивший из зарослей огромный пес. Поросенок испуганно завизжал, и мать-свинья тотчас развернулась и кинулась к нему, подбросила собаку рылом и принялась топтать острыми копытами; в отличие от вепря-самца, который, сбив жертву с ног, может на этом и успокоиться, свинья спешила с ней расправиться наверняка. И в своей жажде мести забыла, что собаки - не единственный враг. Турн выстрелил первым, начиная охоту, и свинья рухнула с торчащей из бока стрелой. Остальное стадо тем временем уже добежало до выстроившихся цепью охотников, и те встретили их копьями.Стоя плечом к плечу, Арпин и Ютурна уложили двух свиней и одного из молодых кабанов; причем последний, легко раненый, уже почти прорвался мимо них к спасительной чаще, но рухнул на краю поляны со стрелой в глазу, пущенной маленьким Львенком, ни в чем не отстающим от родителей.Неподалеку от них стоял, прислонясь к дереву, Арунс. Он только что метнул копье в молодую свинью, и та билась, раненая, но охотнику было не до нее: он только что увидел гораздо более ценную дичь - второго из молодых кабанов, который еще пытался прорваться к лесу. Но было очевидно, что забрать копье Арунс не успеет. Он бросил отчаянный взгляд на царского зятя.- Арпин! Дай мне свое копье! - хрипло воскликнул юноша с такой надеждой, что богатырь-фламин усмехнулся в ответ.- Изволь! Я уступлю тебе копье, но вот рук своих одолжить тебе не могу.В самом деле, это копье, вытесанное самим Арпином из цельного ствола молодого дерева, вряд ли было под силу метать кому-то, кроме него или Турна. Арунс сам убедился в этом, едва не вывихнув себе плечо. Копье, пролетев всего несколько шагов, вонзилось в землю, а юноша разразился проклятьями, глядя, как кабан убегает в заросли. - Пусть живет, - услышал он голос Турна. - Смог перехитрить людей - значит, заслужил. Из него получится хороший вожак. А вот старого надо добить, все равно пропадет от раны. Я пойду за ним. - Отец, но ведь раненый кабан - самый опасный зверь, - заметил Эмилий. - Разреши мне пойти с тобой!- Нет! - отрезал Турн. - Я еще не дряхлый старик, нуждающийся в опеке. Я справлюсь с ним сам, а если нет, значит, так и должно быть.И он скрылся в зарослях, уверенной, но осторожной походкой человека, с детства привыкшего бродить по лесам. А к провожавшего отца взглядом Эмилию подошел этрусский посол и тоже многозначительно поглядел туда, где скрылся царь Рима. Совсем недавно Октавий Мамилий методично расстреливал убегавших свиней с поросятами, и можно было представить, как он столь же хладнокровно станет действовать и в бою. Теперь он подошел и приветствовал царевича, как друга - но тот мысленно порадовался, что Арета, боящаяся вида крови, осталась дома, как и его мать: им бы сейчас стало не по себе. - Разве это правильно, чтобы царь подвергал свою жизнь опасности, не только на войне, но и на охоте? У нас не считается постыдным, если лукумона сопровождают двое-трое лучших воинов, чтобы спасти в случае опасности. Твой отец, царь Турн, слишком много думает о своей чести, и слишком мало - о своей безопасности. Эмилий и сам, бывало, так думал, но, уловив фальшь в словах этруска, тяжело вздохнул и промолчал, не находя ответа. Зато оказавшийся поблизости Брут нашелся, что следует сказать лукумону.- К счастью для Рима, наш царь именно таков. Будь он другим, мы, пожалуй, и по сей день жили бы под властью Тарквиния.К сожалению, эти слова, хоть и произнесенные тихо, услышал не только Октавий, но и Арунс, страшно побледневший, как будто получил смертельное оскорбление. Собственно, так и было, хоть раньше он об этом не задумывался. Но вот Брут, один из приближенных Турна, его правая рука, гордится свержением Тарквиния, значит, так мыслит и сам царь. А что делать ему, Арунсу, сыну низложенного и убитого?.. Терзаясь жестокими сомнениями, он почти бегом направился прочь, в ту сторону, где остался временный лагерь, хотя едва ли отдавал себе отчет, куда и зачем идет. Никто даже не заметил его исчезновения. Дело в том, что вслед за кабанами из леса появилось стадо оленей и диких коз, а затем - несколько волков и лис, спасающихся бегством вместе со своей добычей. Снова засвистел град из стрел и копий, поражающих бегущих зверей. Один красавец-олень с целым ветвистым деревом на голове рухнул, как подкошенный, со стрелами Ютурны и ее сына в боку и в шее. Едва зверь упал, как мальчик громко и ликующе завопил, хлопая в ладоши, и, не успела мать его остановить, бросился к добыче. Услышав его радостные крики, большой волк, остановившийся лизнуть горячей оленьей крови, испуганно поджал хвост и метнулся прочь, вслед за стаей.Ютурна, только что успевшая догнать сына, как раз увидела это зрелище и в первый момент испугалась, как любая мать, испугавшаяся за ребенка. Но в следующий миг она поняла, что бояться нечего, а пережитый страх пробудил в молодой женщине свойственный ей иногда прорицательский экстаз; возложив руки на кудрявую голову мальчика, Ютурна проговорила нараспев: - Здесь - воин, который устрашит много сильных врагов! Как хищные волки, будут они разбегаться от логова сильного зверя, а кто дерзнет сражаться с ним, будет лежать в пыли, как этот олень!В голосе Ютурны слышалась такая вдохновенная сила, что даже Арпин залюбовался женой почти с суеверным чувством, а собравшиеся охотники глядели с раскрытыми ртами. Все в Риме знали, что перед царевной Ютурной порой открывается будущее, и даже говорили, что она, если бы не была царской дочерью, вполне могла бы стать новой Сивиллой Кумской. Никто не усомнился, что старшему внуку царя и вправду предназначено великое будущее.Все дальше в глубь леса уходил Турн, преследуя убегающего вепря. Тот успел далеко опередить охотника, несмотря на серьезную рану; на траве и листьях кустов, сквозь которые ломился зверь, темнели капли крови. Похоже было, что зверь шел напролом, обезумев от боли, и не пытался запутать след. Это значило, что он может выскочить в любой миг, если не успел еще ослабеть от потери крови. Следовало быть осторожным.И все-таки Турн наслаждался, избавившись в лесу от царского сана и от своей свиты, полагаясь только на себя, на свою силу, ловкость и опыт. Что и говорить, сейчас он был в своей стихии! На своей первой охоте он побывал в возрасте своего внука, за десять лет до своей первой войны - а править Римом начал учиться только последние двадцать лет. Так ясно, какое из дел для него опаснее и труднее! И охота оказывалась для Турна единственной возможностью отдохнуть, чтобы никто не напоминал некстати, что он - царь, не навязывал сложных утомительных дворцовых церемоний. Они годятся только для стариков, уставших от жизни. А он не хотел превращаться в немощного старца, в удобную для всех куклу на троне. Охота на вепря возвращала его к старым добрым временам, задолго до начала всех интриг Тарквиния и Руфа, сперва низвергнувших его в болотную топь, а после внезапно вознесших на царский трон. Только в лесу Турн снова мог чувствовать себя не только моложе и сильнее, но и свободнее, чем мог себе позволить царь Рима. По крайней мере, у кабана больше причин напасть на него, чем у большинства людей, исключая военных противников.Размышляя так, Турн продолжал внимательно вглядываться в следы зверя. Отпечатки раздвоенных копыт становились все более четкими, а в одном месте у поваленного ствола дерева была изрыта вся земля, бревно забрызгано кровью, и рядом валялось обломанное древко стрелы. Ясно - кабан обломил застрявшую под лопаткой стрелу, но наконечник остался в ране. Дальше по следу зверя оставалось все больше крови, и охотник понял, что встречи осталось ждать недолго.Следы привели к куче валежника, под которой, казалось, не могла бы спрятаться и средняя собака. Но дальше след никуда не вел, и Турн остановился всего на мгновение, пытаясь разобраться, что это значит. Не повернул ли кабан обратно по своему следу, как делает мелкое зверье?Но нет - куча валежника вдруг взлетела вверх, будто поднятая смерчем, и раненый кабан бросился навстречу преследователю, рыча и хрюкая. Турн хорошо знал повадки вепрей, убив их едва ли меньше, чем людей на войне, и все-таки в этот раз едва не оказался застигнут врасплох, и успел вскинуть копье непроизвольно, рука действовала быстрее мысли. Он не стал метать копье - окажись бросок неудачным, помочь будет некому, 0 а выставил его навстречу бегущему зверю. Раненому разъяренному кабану не могло придти в голову свернуть в сторону, он напоролся на копье своей широкой щетинистой грудью и бешено заметался, пытаясь вырваться. Это был страшный риск: копье моталось в руках Турна, как щепка, и, если бы оно не выдержало, вепрь, хоть при последнем издыхании, успел бы добраться до охотника. Но Турн крепко держал копье обеими руками, привалившись спиной к большому сине-серому валуну. Вот это настоящая охота! Вепрь хрипел и визжал, задыхаясь, и до последнего вздоха пытался добраться до врага, только сильнее насаживаясь на копье, и Турн напрягал всю свою силу, удерживая его. Совсем близко от себя он видел налитые кровью глазки зверя, его щетинистую спину и морду, пузырящуюся кровавой пеной.Наконец, вепрь жалобно хрюкнул, его передние ноги подломились, и он упал, оставив копье в руках Турна. Тот немного подождал и бросил в зверя камешек, зная, что тот может лишь притворяться мертвым. Но вепрь не шевелился. Стало ясно, что он мертв. Тогда Турн довольно потянулся, выпрямляя ноющую от напряжения спину. Вот победа, которой можно гордиться! Давно уже ему не попадался такой крупный кабан. И для этрусков как раз кстати: его трофей гораздо убедительнее докажет им, что рано хоронить Турна Гердония, чем все фокусы с мечами. Так и быть, придется подарить Октавию Мамилию голову вепря, пусть увезет ее в Клузиум и показывает своим союзникам, да расскажет всем, откуда она взялась...Турн раздраженно встряхнул головой: ну вот, даже на охоте теперь не удается отвлечься от политики и от этрусков! Главное, что он сам сегодня сбросил с плеч лет двадцать, и еще сможет дать отпор любому врагу! Когда Турн вернулся к остальным охотникам, таща на плечах тушу вепря, охота уже заканчивалась. Уцелевшие олени давно умчались прочь, дикие козы, более проворные и робкие, убежали еще раньше, и теперь можно было подстрелить разве что зазевавшегося зайца или улетающего фазана. Да и охотники к тому времени пресытились убийством животных, груды туш которых и так уже громоздились на земле. Патриции торопили рабов перетаскивать их к повозкам, пока не вернулся царь, с которого сталось бы заставить их самих выполнять тяжелую и грязную работу носильщиков. Турн учил, что воин обязан многое уметь делать сам и обходиться в походных условиях без помощи рабов. Римляне, разумеется, повиновались воле царя, но далеко не все из них видели смысл в подобной строгости.Турн никому не поручил нести дальше своего вепря, но уверенным шагом направился дальше, к повозкам, точно вес убитого животного был ему нипочем. Оглядевшись по сторонам, он с удивлением не обнаружил Арунса и спросил, где тот. - Вскочил вдруг, точно ужаленный пчелой, и убежал неизвестно куда, - пожал плечами Эмилий. - Наверное, вернулся к повозкам, а может, и уехал в Рим.- Действительно странно, - согласился Турн. - Ладно, я поищу его.И он ушел к лагерю, меж тем как прочие охотники заняты были своей добычей и снаряжением. Охота получилась удачной, Рим не опозорился своим гостеприимством перед этрусками!