Глава 4 (1/1)

Было над чем в эту ночь поразмыслить и другому узнику. Лев Каменев принял известие о своей новой участи с тем же внешним хладнокровием, что и недавнее объявление о расстреле, но в глубине души вовсе не был равнодушен к этим переменам, как это могло показаться на первый взгляд. Лев Борисович был по натуре мягким и мирным человеком. Как однажды заметил Троцкий, в его характере не было ничего каменного. В годы революции Каменев не любил думать о контрреволюционерах и о расправе с ними, как не любил думать о смерти вообще. И не потому, что жалел их, а просто не любил насилия как такового. Это и было одной из главных причин его разногласий с категоричным и жестким Троцким. Каменев помнил, каким холодным презрением их с Гришей встретили товарищи после той самой публикации о планах вооруженного восстания, будь она неладна. Некоторые даже требовали немедленного расстрела для их обоих, особенно нетерпимый фанатик Дзержинский. Ленин не скупился в тот день на ругательства; лишь каким-то чудом они вместе с Гришей в тот день не были исключены из партии. В глазах товарищей они какое-то время оставались самыми настоящими контрреволюционерами, потому Каменев и чувствовал всегда неловкость, когда при нем кто-то заговаривал о врагах революции. Сам он не подписывал смертных приговоров и вообще старался в эти дела лезть по-минимуму; никогда бы у него не получилось быть наркомом внутренних дел. Собственное душевное спокойствие Лев Борисович оберегал, и о всяких неприятных вещах старался не думать, если они не касались непосредственно его персоны. Но сейчас никак нельзя было абстрагироваться от окружающей действительности, тем более пугающей, что непонятной. Чего ждать им в лагерях?