Глава 2: Подполье, Лондон на связи (1/1)

Глава вторая, в которой Эмма пытается единственной запиской свергнуть правительство, Сэм едет в Шотландию повидаться со священником, а Росс Лоуэлл, министр пропаганды, навещает своего коллегу из оппозиции. ***Фигура в черном пальто и с черной же шалью поверх светлых волос могла бы быть звездой Голливуда, прогуливающейся по Лазурному берегу, или роковой женщиной в старом шпионском фильме. С уместным для любого из этих вариантов беспокойством она поглядывала на камеры наблюдения, следящие за каждым ее шагом, и куталась от холода в одежду. Она едва уговорила себя оставить дома солнцезащитные очки: зимой, да еще и в комбинации с шалью, они могли вызвать подозрение и показаться попыткой скрыть лицо. Поэтому женщина просто шла глядя под ноги, надеясь, что никто не обратит на нее внимания, и сжимала в руке удостоверение личности на случай, если ее надежды не сбудутся.Она замерла в луче прожектора, который будто приостановился, когда высветил ее. По спине пробежал холодок. Она не узнавала этот Лондон вопреки тому, что помогла создать его – пусть и невольно.Не так уж много заведений были открыты в преддверии комендантского часа, поэтому кафе, обслуживающее простых работников Режима и друзей партии, выделялось из ряда уже запертых на ночь забегаловок приветливо освещенными окнами. Эти встречи, поздно вечером и практически под носом у неприятеля, несли на себе определенный риск, однако женщина и так уже числилась в розыске. Несмотря на холод, зажатая в руке записка была влажной от пота.Стоило ей войти, как колокольчик на двери звякнул. Ее уже ждали, так что можно было просто сесть за отдаленный столик напротив своего связника и не искать удобное место. В другом углу зала громко разговаривала компания из одетых в строгие костюмы мужчин, но расстояние до них было достаточно большим. Женщина надеялась, что она и ее собеседник не вызовут интереса, выглядя как два ничем не примечательных, законопослушных гражданина, встретившихся после слишком длинного рабочего дня, чтобы пропустить по кружке пива.– Порносайты, – сказал ее визави, когда она уселась и расправила юбку.– Это ты уже в прошлый раз вспоминал, и в позапрошлый тоже. Шаурма.– Хороший выбор. – И с нотками сожаления в голосе: – The Daily Show (прим. пер.: амер. сатирическая телепрограмма). Привет, Эмма.– Привет, Олли. – Они начинали с этой игры каждую из своих встреч. Эмма не считала нужным говорить ему, что он мог бы все еще ходить по порносайтам, минимум зарубежным, если бы хоть немного разбирался в компьютерах. Возможно, даже ловил бы The Daily Show, хотя по нему Олли, наверное, скучал далеко не так сильно.Вот уже три года как она жила только ради этих вечеров, ради тайного кода, в котором каждый утерянный предмет роскоши обозначал то, чего Эмме не хватало на самом деле, но о чем не хотелось говорить в открытую. Она вспоминала их с Олли частые расставания, почти что романтические воссоединения и прилюдные перебранки так, словно читала обо всем этом в книге, будучи еще ребенком. Трудно представить себе времена, когда самым серьезным последствием ошибки была вздрючка от директора по связям с общественностью; когда ценой утечки в худшем случае могли стать лишь их карьеры.Эмма отодвинула эти мысли далеко-далеко вместе с именами, которые не решалась называть, – именами людей, захороненных, по всей вероятности, в наспех вырытых ямах без каких-либо опознавательных знаков. Она откашлялась – хватить тянуть – и сказала:– Я хочу перейти на вашу сторону.Ответом ей послужил затертый временем отголосок тонкого хихиканья, которое когда-то ее бесило, потом умиляло, потом снова бесило – и так по кругу.– С чего ты взяла, что я подходящий для этого человек?– Не придуривайся, Олли, тебе не идет. – Поправив шаль, Эмма зажала между пальцами распускающуюся кромку. – Я могу заплатить.– Им деньги не нужны, – ответил он и поспешно добавил, чтобы казаться действительно непричастным: – Насколько я знаю.– Речь не о деньгах, – Эмма понизила голос, так как к ним подошел официант, чтобы принять заказ. Ей надо будет добавить в свой список качественный кофе: вскоре после переворота пришлось перейти на чай, только чтобы не пить эту растворимую хрень, которой Режим успел запастись до наложения эмбарго. Стоило им снова остаться вдвоем, как Эмма, старательно не глядя на столик с шумной компанией, достала желтый листик с клейкой полоской. На нем уже слегка расплывшимися чернилами были написаны две буквы и ряд цифр.– О, – сразу отодвинулся Олли и снова противно хихикнул, – нет уж. Думаешь, я совсем дебил конченный? – Стоило Эмме открыть рот, как он добавил: – Стоп, лучше не отвечай. Думаешь, они дебилы?– Не мог бы ты хотя бы раз в жизни постараться поступить как порядочный человек и передать информацию людям, с которыми ты якобы никак не связан, а они потом сами решат, что с ней делать?– Это ловушка, – ответил Олли настолько серьезно, что даже не ввернул шутку о ?Звездных войнах?.– Знаю. – Конечно, Эмма знала – с того самого момента, как Вебер опустил свою лапищу на ее плечо со словами: ?Мисс Мессинджер, я хочу, чтобы вы со мной кое-куда съездили?. – Да, это ловушка, но не только для твоих дружков. Мое начальство знает, что я передавала тебе информацию.– А мне-то что? – Вопреки безразличному ответу Олли казался взбудораженным. Эмма нахмурилась. Несмотря на её неустанные утверждения и на оценку упомянутого директора по связям с общественностью, Олли дураком не был. Однако, загнанный в угол, он начинал допускать досадные ошибки, что было бы сейчас совершенно ненужным. Если Эмму уже раскусили, то и его могли вывести на чистую воду, и прощай тогда уютная должность на фирме по обработке данных с камер наблюдения, а также неофициальная позиция поставщика засекреченной информации для обеих сторон. Нерасторопные предатели могли оказаться меж двух огней, причем такие ситуации и Режим, и Сопротивление обычно решали с помощью элементарной пули между глаз.– На меня черную камеру тратить не будут. В любом случае, все кончено, но я надеюсь, ты не станешь вести себя теперь как последний уебок. – Эмма сцепила пальцы со все еще зажатой между ними шалью так крепко, что побелели костяшки. – Знаешь, я там побывала – если тебе не все равно. Меня отвели вниз, к самим камерам, и все показали.Она слышала, как Олли пытается успокоить сбившееся дыхание. У него получалось лучше, чем у Эммы. Возможно, он все-таки повзрослел.– Зачем?– Потому что они знали, что я побегу к тебе. И хотели, чтобы мои слова звучали достаточно убедительно. – Эмма вздохнула. – Я говорю правду. Всегда говорила правду. Мне больше этого не вынести. Пусть твои дружки сами принимают решения. – Она сунула бумажку в руку Олли, лихорадочно пытаясь избавиться от нее как можно быстрее. Квадратный блок стикеров, с которым она не расставалась даже в эпоху смартфонов, лежал в тот день в кармане ее блейзера, прямо напротив сердца, когда она стояла в подвале и смотрела. А потом Эмма считала координаты с телефона и записала их такими трясущимися руками, что в некоторых местах даже продырявила листок. – Олли… – еще раз попыталась объяснить она, – это было ужасно. Никто… никто не заслуживает подобной участи.В первый раз за весь вечер на его лице появилось сочувствие, хоть и тщательно отрепетированное. Эмма знала, что ему нельзя доверять даже сейчас, но, несмотря на резонную настороженность, этого было достаточно, чтобы стены ее самообладания рухнули. Сочувствие в нынешней обстановке встречалось даже реже, чем хороший кофе или шаурма, поэтому она уронила лицо на руки и разрыдалась.– Эмма? Блядь, Эмма, не вздумай тут расклеиваться. Сейчас не время и не место. Пойдем.Она услышала звон брошенных на стол монет, а потом Олли оказался рядом с ней, помогая подняться на ноги и загораживая ее своим телом ото всех. Затем, достаточно громко для мужчин в другом конце зала и шныряющих официантов, он произнес:– Но твой папа же еще не умер, ведь правда? Ты не поверишь, какие тяжелые пациенты в наше время бывают способны оправиться.Эмма шмыгнула носом, вытерла рукавом лицо и решила истолковать слова Олли как согласие.– Давай пойдем к тебе? – спросила она, с легкостью играя роль нуждающейся в утешителе дочери. – Я не хочу сегодня оставаться одна.Олли закатил глаза, но кивнул и, придерживая Эмму, вывел ее на улицу. Они тут же попали в луч прожектора: парень и заплаканная девушка, должно быть, выглядели как пародия на самую обычную пару до переворота.– Мне никогда к этому не привыкнуть, – проворчал Олли, жмурясь от ослепляющего света, который отбрасывал резкие тени на плакат с канцлером и развевающимся флагом в качестве фона.– Может, и не придется.Когда луч пополз дальше, Олли зашагал в противоположную сторону, все еще полуобнимая Эмму. Ночь теперь казалась гораздо теплее, чем четверть часа назад.– Не могу поверить, что ты плачешь из-за… из-за своего папы. Он бы тебя высмеял. Или хуже.– Да уж… Но я не могу больше оставаться в стороне.– Хорошее же ты выбрала времечко, чтобы отрастить совесть.Они продолжали идти, но не в том направлении, где располагалась квартира Олли. Эмма говорила себе, что сжимает его руку для убедительности, на случай проверки, а не потому что гибнущие с такой же силой хватаются за соломинку.Городу вокруг них, самому жестокому и чистому за всю свою историю, было все равно.***По дороге Олли практически не говорил, только время от времени спрашивал, не хочет ли она изменить свое решение. Но Эмма была уверена. Когда они дошли до заброшенного особняка на границе зоны отчуждения, боль от каблуков стала невыносимой, однако Эмма быстро прошла внутрь вслед за своим провожатым – наверх по скрипучей лестнице, в бывшую детскую.В нижнем ящике обшарпанного комода лежало несколько аккуратно сложенных костюмов химзащиты. Олли протянул ей один из них:– Я знаю, что белый тебе не идет, но других вариантов нет.– Ты серьезно?– Это последний шанс повернуть назад.Эмма вспомнила камеры и крики, эхом отдающиеся в узких коридорах. Лучше уж повышенный риск заболевания раком или милосердный поцелуй Белой Смерти, чем жалкое существование в одной из тюрем до конца жизни. Застегнув молнию, она надела противогаз. Из-под такого же противогаза послышался приглушенный голос Олли:– Ты моя мама? – Но ей было совсем не смешно.Они стояли на краю кратера, обрамленного кусками бетонных стен с торчащей по всей площади арматурой. Зону отчуждения никто не охранял. Вдоль периметра была натянута колючая проволока, но в увешенном знаками ?Опасность!? заборе с легкостью нашлась прореха, хотя даже самый тупой из лондонских бомжей не решился бы ею воспользоваться. По дороге от полуразрушенного дома ко входу в метро они не встретили ни души. Эмма подумала, что Режим, наверное, прекрасно знал расположение баз Сопротивления и попросту ждал, когда повстанцы сами склеят ласты от ядовитых паров.После спуска на перрон Олли снял противогаз, но Эмме не казалось, что воздух в подземке пригоден для дыхания. Ей также не понравилось, когда им пришлось прыгнуть на пути, хоть она и знала, что поезда в метро не ходили вот уже три года.В течение следующего часа утомительного путешествия ее проводник не сказал ни слова.Стоило Эмме подумать, что у нее сейчас отвалятся ноги, как Олли остановился и постучал в дверь, похожую на вход в подсобку: два раза и после паузы еще три. Послышался звук отпираемого замка, и в узкой щели показалось лицо девушки, прежде чем дверь отворили полностью.– Костюмы снимайте здесь, противогазы берите с собой.Сначала длинные волосы Эммы запутались в ремешках. Потом у нее не получилось расстегнуть молнию – из-за дрожащих пальцев, так что Олли, вновь закатив глаза, помог ей снять химзащиту, даже не пошутив, что раньше раздевать ее было проще. Оставив белые костюмы на полу тамбура, они вошли в основное помещение, где на стульях и диванах угрюмо сидели с полдюжины грязноватых мужчин и женщин. Задняя стена до самого потолка была заставлена бутылками с водой.– Здесь безопасно? – спросила Эмма.– Твоя безопасность перестала существовать в ту секунду, когда ты раскрыла свою варежку и поделилась с Олли секретной информацией, – отрезала девушка. – Но если ты имеешь в виду радиацию или яд, то от них тут точно не умрешь. Режим утверждает, что ситуация хуже, чем на самом деле.– Но я же видела экологические отчеты…– Ага. Жди здесь. Олли, со мной.Он проследовал за девушкой, вышедшей через другую дверь, а Эмма осталась стоять в середине помещения со сложенными на груди руками, стараясь не встречаться взглядами с присутствующими и остро чувствуя, какой наевшейся и ухоженной она выглядит по сравнению с этими людьми, какой, черт подери, аристократичной. Как же низко она пала, если оказалась здесь.Дверь приглушала звуки, но по ту ее сторону, очевидно, громко спорили. После нескольких показавшихся вечностью минут Олли вернулся с таким несчастным видом, какой был у него, наверное, только в ночь переворота.– Тебя сейчас примут, – сказал он и устало опустился на один из диванов.Эмма вошла в соседнюю комнату, которая действительно оказалась подсобкой. Не требовалось много фантазии, чтобы представить себе стоящие у стены швабры, но их, вероятно, когда-то убрали и повесили огромную карту Лондона с окрестностями, на которой были отмечены зоны отчуждения и многочисленные крестики – должно быть, символизирующие бомбежки. Единственным украшением интерьера являлась фотография молодой пары – высокого поджарого мужчины с лукавой улыбкой и симпатичной темноволосой женщины, тогда еще намного более мягкой, чем сидящая теперь за единственным столом копия Патрисии Херст (прим. пер.: жертва политического киднэппинга, осужденная впоследствии за терроризм).– Закрой дверь, – сказала женщина. Она показалась Эмме знакомой – не понятно откуда, но где-то Эмма ее уже видела. Голос женщины оставался спокойным, однако по тону было слышно, что можно даже и не пытаться ее обмануть. – Ты ведь понимаешь, что твоей жизни пришел конец?– Да, Олли уже сказал.– Тогда можно говорить без обиняков. Тебе известно, кто я?Эмма перебрала в голове партийные вечеринки, конференции… Кем же была эта женщина?– Глава Сопротивления? – наугад предположила она. Женщина рассмеялась. Под ее черной водолазкой отчетливо проступали кости.– О боже, нет. Неужели ты думаешь, что мы подпустили бы тебя к нашим лидерам? Ты меня действительно не помнишь?– Не помню, извините.– Можешь обращаться ко мне на ?ты?. Меня зовут Сэм.– Хорошо, Сэм. Понимаешь, я…– Я в курсе, кто ты такая. Олли показал мне записку. – Поднявшись из-за стола, Сэм подошла к карте и воткнула булавку рядом с зоной отчуждения, охватившей Баркинг и Дагенэм (прим. пер.: район на северо-востоке Большого Лондона). – Говоришь, на месте старого завода ?Форд? организовали черный лагерь?Эмма кивнула, и Сэм жестом пригласила ее садиться, после чего тоже вернулась в свое кресло, хотя не стала из-за этого менее устрашающей.– Теперь ты знаешь, где находится наша база, поэтому не выйдешь отсюда, пока мы не убедимся, что тебе можно доверять и что ты умеешь обращаться с оружием. Если этот день когда-нибудь наступит, ты не будешь подниматься на поверхность без балаклавы, да и то только под прикрытием ночи, чтобы твоя симпатичная мордашка не засветилась на камерах слежения. Если ты когда-нибудь увидишь дневной свет, то только потому, что мы выиграли эту ебаную войну. Я понятно выражаюсь?Эмма сглотнула. На заваленном бумагами столе желтела ее записка с координатами.– Олли говорил практически то же самое, хоть и не в таких выражениях.– А теперь я хочу, чтобы ты, глядя мне в глаза, рассказала во всех подробностях, что именно ты видела. Будешь врать – я это замечу. Что-то недоговаривать – тоже замечу. Если мне покажется, что ты пытаешься меня наебать, я кожу с твоего лица сдеру на хуй и на сумочку пущу.Эмма рассказала ей все. По крайней мере, она с угрюмым удовлетворением могла наблюдать за тем, как и без того бледная Сэм постепенно становится серой.– А ты уверена? – спросила Сэм, когда Эмма умолкла.– Уверена. Можешь мне доверять.– С какой это стати? Во всем мире есть только два человека, заслуживших мое доверие. Один из них, по твоим данным, прохлаждается в секретном лагере. Если он мертв, я почту его память, ритуально принеся в жертву одну конкретную пиздоблядь из Консервативной партии – причем самым жестоким из известных мне способов. Я думаю, он бы это оценил. Тебе не кажется??Ах, так вот откуда я ее знаю…?– Он был жив, – прошептала Эмма, – по крайней мере, когда я его видела.– Ну, тогда будем надеяться, что он таковым и останется. А то у нас тут не так много тори, чтобы долго выбирать, кого грохнуть. – Сэм оперлась локтями о стол и потерла виски. Она не могла быть старше Эммы, но казалась древней и уставшей. – Ты пока что мне больше не нужна. Можешь идти, Элла покажет тебе базу. Я отлучусь на пару дней.– Но ты… – Эмма уговаривала себя, что ей все равно, однако получалось плохо. – Ты ведь передашь информацию настоящему лидеру, да?– И не подумаю, – фыркнула Сэм. – У лидера и так забот по горло.– Но ты же не собираешься штурмовать лагерь в одиночку? Там везде охрана, это было бы самоубийством.– Не собираюсь, – кивнула Сэм. – То есть в одиночку. – И добавила скорее для себя, чем для нового члена Сопротивления: – Только сначала придется заглянуть в церковь.***Она ехала всю ночь, останавливаясь только на КПП, жуя кофеиновые таблетки и слушая запылившуюся кассету Wilco (прим. пер.: американская рок-группа), обнаруженную в бардачке. Сэм не переставала удивляться, что допотопная магнитола в машине все еще работала; в принципе, надежность самого автомобиля также вызывала сомнения. Несколько часов назад Сандиип ненадолго заглянул в ее ?подсобку?, однако этого вполне хватило, чтобы кардинально разругаться – из-за двух новых беженцев в комнате для совещаний; из-за потерь, сопутствовавших в целом успешной ликвидации министра пропаганды Режима; но больше всего из-за немедленного отъезда Сэм в рыбацкую деревушку на берегу Шотландии, чье население скоро сократится с девяноста четырех душ до девяноста трех, если все пойдет по плану. Проблема была не в самой поездке – пора передохнуть наступила уже давно, если для лейтенанта подпольного движения вообще может существовать такое понятие, как ?отдых?, – а в том, что за ней последует не утвержденная Достославным Вождем операция без участия Сандиипа.Заперев дверь подсобки-офиса, Сэм лишь наедине с мужем позволила себе ненадолго расплакаться.Сандиип тут же сдал обороты и обнял ее, прижав к груди худыми руками. Сэм всхлипывая объяснила, что конечно же хочет взять его с собой, не только в черную тюрьму, но и в Шотландию – особенно в Шотландию! – но не может, потому что риск слишком велик.В редкую секунду полной откровенности она призналась мужу, что находиться рядом с двумя людьми, которых она любит больше всего на свете, означает, что можно одновременно потерять их обоих.– Ну а как же я? – взмолился Сандиип. – Думаешь, я смогу жить дальше, потеряв тебя?Сэм встала на цыпочки, чтобы его поцеловать.– Да, – прошептала она. – Будешь жить дальше и не рыпаться.Она припарковалась за церковью, как раз когда прихожане начали расходиться. Местечко было живописным, особенно сейчас, под тонким слоем свежего снега, с поросшими мхом старыми надгробиями, шаткой изгородью и клочьями тумана, незаметно переходящими в серые облака. Трудно представить, что здесь хоть что-то могло измениться за века, прошедшие с заложения первого камня, и что Режим мог коснуться этой идиллии. Когда Сэм вылезла из машины, многие жители заметили ее и поприветствовали с такими искренними улыбками, которых в Лондоне ей видеть не приходилось, и на душе стало тяжело. Она мысленно попросила у них прощения за то, что собирается лишить паству священника и одним своим присутствием напомнить о зле, которое господствует за пределами этой деревеньки, – жестоком, беспощадном и неустанно приближающемся.Священник так и не показался, поэтому Сэм вошла внутрь. Она уже очень давно не была в церкви – ни католической, ни какой-либо еще, и поэтому удивилась, когда обнаружила отца Алистера Кармайкла (по крайней мере, тут его знали под этим именем) сидящим лицом к алтарю в первом ряду скамей, со склоненной будто в молитве головой – что, несмотря на всю свою несуразность, выглядело довольно-таки логично.– Я видел, как ты припарковалась снаружи, – объяснил он вместо приветствия, и Сэм снова удивилась тому, что этот человек, оказывается, умеет говорить тихо. – Давай не будем здесь ничего обсуждать. Лучше прогуляемся.Миновав пристань, они вместе дошли до отдаленного участка берега, но священник так ничего и не сказал.– Хорошо выглядишь, – начала Сэм, и это было пусть невероятной, но правдой. Оставалось надеяться, что он не нашел в заброшенном местечке с видом на океан внутреннего мира, который ей придется разрушить. Она бы никогда не подумала, что сельская жизнь окажет на этого человека такое благотворное влияние, однако результат был налицо: от типичной лондонской бледности не осталось и следа. Даже несмотря на кучерявую бороду, придававшую ему достаточно авторитета, чтобы походить на священника, старый знакомый выглядел намного моложе и расслабленней, чем Сэм ожидала.Что до сутаны… Эту картинку нужно будет запомнить.– На юге неспокойно?Вместо ответа Сэм передала ему записку, уже довольно потрепанную, хотя от одного ее вида сердце все еще было готово выпрыгнуть из груди. Священник тут же разразился трехэтажным матом, который ввиду сложившихся обстоятельств можно было частично посчитать возмутительным богохульством, присущим не отцу Алистеру Кармайклу, но питбулю с Даунинг-стрит, Джейми Макдональду.Целью всей тирады было узнать, насколько информация достоверна, причем Джейми не смог обойтись без слов ?наебка? и ?похуй?. Сэм покачала говолой:– Девушка напугана, но я не думаю, что она мне наврала. Это наш самый горячий след.– Ты уже сообщила Достославному Вождю?– Думаешь, я была бы в этом случае здесь? Нет, все на нас с тобой. Я не хочу поверить на слово какой-то тупой пизде и все проебать, как три года назад. И вообще, я бы пошла на задание одна. Просто подумала, что ты должен быть в курсе.– Господи, блядь, Иисусе, – прошептал священник.– То есть ты со мной?Джейми молча повернулся к волнам. Рассеянный туманом свет подчеркивал каждую морщинку на обветренном лице, а утренний бриз колыхал полы сутаны. Сэм ожидала всплеска ярости, криков и швыряния всего, что подвернется под руку, но Джейми лишь смотрел вдаль, будто ища ответа у пенных барашков. Сэм знала не хуже остальных, что именно сломило в свое время этого человека; никто не винил его за то, что он тогда бросил все. Если рыболовецкие лодки и молитвы помогали ему после пережитого – что ж, она была рада. Но для задания им требовался неудержимый гнев ебаный, и Сэм надеялась, что в казавшейся пустой оболочке старого знакомого этого добра все еще хватало.Шли минуты. Она никогда еще не видела, чтобы Джейми так долго стоял на одном месте.– Мне здесь нравится, – наконец сказал он. – Ты можешь в это поверить? Я не могу. Иногда замечаю, что живу, будто ничего не произошло, будто я… – Тут он запнулся, и пародия на улыбку исказила его рот. – Однако наши не сдаются, ведь так?– Джейми…– Конечно, я отправлюсь с тобой. Да и что тут выбирать, бля. – Он взял ее за руку, но без какого-либо намека на романтику. Сэм еще никогда не прикасалась к нему, даже тогда, на похоронах, поэтому удивилась, насколько грубой оказалась его ладонь. Будто он тоже ходил в море. Интересно, его руки всегда были такими – даже когда их хозяин работал за письменным столом? – Пошли, у меня есть для тебя подарок.Они вернулись в церковь. Ветер усилился, заставив Сэм всю дорогу наклоняться, сопротивляясь мощным порывам, поэтому она была рада, когда тяжелая дубовая дверь закрылась позади нее. Джейми провел гостью в ризницу – ?Я протестантка, разве мне можно?? – и отвернул в сторону ковер, под которым оказалась незакрепленная доска.Теперь пришел черед материться Сэм – так обильно, что ее ментор гордился бы ею. Под церковными половицами хранился арсенал для небольшой армии: автоматы, амуниция, компоненты для сборки бомб и даже, кажется, базука.– Откуда у тебя все это?– От сочувствующих заграничных друзей, – пожал плечами Джейми. – Оружие провозим в страну, а людей – из страны. Время от времени удается грохнуть пару уебков. Не то чтобы мы поставили это дело на конвейер, как вы в Лондоне, однако справляемся неплохо.– Да уж, – выдохнула Сэм. Ее ячейка многое бы дала за то, чтобы так запросто иметь доступ к оружию. – А что же местное правительство?– До католиков пока не добрались. – Сняв со стойки первый автомат, он бросил ствол вверх в уверенности, что Сэм поймает его на лету; так и получилось. Они оба с трудом приспосабливались к жизни вдали от политической карусели, и Сэм подозревала, что Джейми проводил столько же времени на стрельбище, оттачивая меткость с нелегальным оружием, сколько и она. Когда вслед за автоматами появилось несколько спортивных сумок, она поняла, что ?священник? давно планировал что-то подобное.– Ну, фрау Майнхов (прим. пер.: одна из лидеров немецких леворадикальных террористов), – Джейми улыбнулся. – Пора навестить Режим.***Тем временем в Англии…Росс Лоуэлл – свежеиспеченный министр пропаганды, назначенный после того, как террористы вышибли мозги его предшественнику, любезно позаботившись о притоке в департамент новых идей, – нервно сморгнул, надеясь, что никто этого не заметит. В камере было темно, однако ее обитатель, чьи контуры едва виднелись поверх когда-то белого матраца, уже давно приспособился к темноте. Любой зрячий человек, по мнению министра, адаптировался бы к внешним условиям. Лоуэлл не успел рассмотреть заключенного, когда на того через открытую дверь упал столп света, а теперь и вообще ничего не было видно. Он помнил фотографии из желтой прессы трехлетней давности, однако подозревал, что они давно потеряли свою актуальность.– Не хотите, чтобы я остался с вами? – спросил охранник, прежде чем запереть камеру.– Он больше не представляет никакой опасности, – ответил Лоуэлл, хотя втайне подозревал, что тогда заключенного бы просто казнили вместо того, чтобы держать в первой – но далеко не последней – черной тюрьме, организованной на территории Великобритании. Вот как получилось, что министр, оставшись один на один с узником, жался теперь спиной к двери, несмотря на вгрызающийся в поясницу замок, и не знал, где бы присесть так, чтобы не замарать брюки.– Добрый день, Малкольм, – сказал Лоуэлл фальшивым тоном, который обычно использовал во время редких встреч с прессой, хотя теперь они наверняка участятся, ведь он стал замшевой перчаткой на железном кулаке Режима.Если Малкольм его и услышал, то никак не показал этого: ворох теней в углу даже не шевельнулся. Несмотря на отсутствие реакции, Лоуэлл представился и спросил:– Вы знаете, кто я?Очевидно, против такого соблазна невозможно было устоять, потому что иссохшийся голос вдруг прорычал:– Ни хуя я тебя не знаю. Ты пустое место и вообще не существуешь. Отъебись.– Я думаю, мы можем стать друзьями.Лоуэлл мог уже немного присмотреться: на койке сгорбившись сидел призрак – остов мужчины, исхудавшего от постоянных лишений еще до переворота. Теперь казалось смешным, что министр на мгновение задумался над предложением охранника остаться: Малкольм, очевидно, и подняться бы не смог, не говоря уже о нападении на посетителя.– Понимаете, мы с вами занимаемся похожей деятельностью. В смысле, я занимаюсь – сейчас. Как вы раньше.Малкольм что-то пробормотал. Вероятно, еще одно ?отъебись?, но уже без напора: он сидел на матраце, обхватив руками колени и тяжело дыша, силясь вытолкнуть из непослушных легких хоть какие-нибудь слова. Лоуэлл, почувствовав, что собеседник от него никуда не денется, а вне стен тюрьмы такое случалось редко, с апломбом продолжил:– Режиму от вас нет никакого толку. Под пытками вы не продержались и восьми минут, после чего рассказали все, что знали, но и это было бесполезным мусором. Вы не обладали настоящим влиянием даже до того, как мы пришли к власти. Думаете, все сложилось бы по-другому, будь вы тогда свободным человеком? Вы все еще живы, лишь потому что уже сидели под замком и на вас было жалко тратить пулю. На данный момент никто даже не знает, что вы здесь.Министр сделал паузу, пытаясь оценить произведенное впечатление.– Надеюсь, я выражаюсь предельно ясно: наша сторона побеждает. И мы не намерены останавливаться на достигнутом. Меня назначили на этот пост, чтобы ничто не помешало Британии двигаться по намеченному пути к прежнему величию. Однако для этого мне придется что-то сделать с так называемой нехваткой креативности в высших эшелонах власти. Как я понимаю, вы в свое время встретились с такой же проблемой в своей партии.Лоуэлл отлип от двери и подошел к краю матраца. Затем присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с копной спутанных седых волос.– Я хотел попросить у вас совета.Голова заключенного опустилась к коленям, а костлявые плечи задрожали. Лоуэлл был уверен, что прерывистые хриплые звуки, от которых трясло все тело узника, были рыданиями, пока Малкольм не поднял на него взгляд блеклых, пустых, но абсолютно сухих глаз. Министр невольно отпрянул назад и чуть не шлепнулся на задницу.Малкольм не плакал – он смеялся.Лоуэлл позвал охранников.