home. 1 (1/1)

'От судьбы не убежишь'. И так говорит каждый, у кого есть судьба.А в мире, где ни у кого судьбы нет, приходится бегать слишком часто – слишком часто приходится видеть тех, кому точно так же нечего терять. Тех, кто такой же сумасшедший, как ты. Тех, кто намного хуже тебя. Мэтт знает все об этом; он стоит напротив бара на Лонг-Хилл-роуд, за порогом дымно, темно и шумно, в его карманах пара-тройка граммов на продажу, – и именно тогда он берет трубку и слышит о том, что у его брата большие неприятности. Мэтт не задает лишних вопросов – он знает, что такое страх.Страх – это когда человек, истекающий кровью на полу в гостиной твоего дома, не может прийти в себя. Когда есть только гробовая тишина, посреди которой никто не скажет, что делать сейчас и как быть дальше, и почти осязаемый взгляд в спину.– Тревор, я ведь просил тебя уйти? Больше просить не буду.Торопливые шаги и скрип лестницы; Мэтт определенно не хотел быть грубым с Тревором, но еще Мэтт не хотел, чтобы он видел. Чертов Дэн Стюарт, которого младший ударил ножом во время драки, – да, прямо посреди гостиной дома, в котором выросли оба Вентворта – возможно, умирает. Чертов Дэн Стюарт, если честно, должен был прямо сейчас встать, поправить свою окровавленную рубашку и свалить.Мэтт ожидал чего угодно и в каждую секунду своей жизни, такой беспорядочной и бессмысленной, но только не этого. Парень, рану на боку которого Мэтт зажимает рукой, – сын шерифа, а шериф… прямо сейчас в Конкорде, вместе с их младшей сестрой и матерью, на которой он собирается жениться. Собирался жениться? И Мэтту никогда не нравились ни шериф, ни его сын, но он не думал, что пара недель отсутствия дома могут закончиться тем, что за настежь распахнутой дверью Мэтт увидит своего брата с окровавленными руками и покрытым ссадинами лицом. 'Я не знаю, как это произошло, я не знаю, не знаю, не знаю', – повторял Тревор, пока старший думал.Все еще думает. Все еще не до конца уверен, стоит ли спрашивать Тревора о том, что вообще заставило его схватиться за нож, – по крайней мере, спрашивать прямо сейчас.Их трое, но проблемы могут быть только у двоих.Мэтт понял это, когда Стюарт пришел в себя, судорожно втягивая воздух сквозь сжатые зубы.– Я еще не звонил в скорую, ты знаешь об этом? – медленно и четко выговаривает Мэтт, глядя прямо в затуманенные глаза ублюдка. К черту. Он все придумал. Не лучшим образом, но придумал.Да, знает.– Помнишь, что произошло? – Вентворт выжидающе смотрит на него. Боится, сразу видно. Кому, как не Мэтту, знать, как выглядит страх. – Потому что я могу напомнить тебе. Как ты был один, был немного пьян и не понял, что произошло, когда я пришел… было так темно, помнишь? И ты взял нож, тот самый, которым я ударил тебя, потому что думал, что в дом кто-то пробрался. Самооборона – да?– Сука…– Я могу ударить тебя еще раз, ты не забыл?Стюарт медленно разлепляет пересохшие губы, но он не собирается говорить. Он слушает.Этот придурок, влиятельный сын влиятельного человека, явно хочет жить и знает, от кого это зависит сейчас. Чтобы вывести пятна крови с пола, будет нужен весь растворитель, который есть в доме, если он вообще есть; чтобы этих пятен крови действительно не было, нужно, чтобы в твоем доме не было человека с рваной раной в боку, но говорить об этом уже бессмысленно. Стюарт слишком правдоподобно бледнеет и закатывает глаза. Звук сирены раздается у самого порога ровно через шестнадцать минут; в городе, полном ненормальных, на самом деле, не живут, а выживают, так что Мэтту достаточно и того, что этим вечером близок к смерти не тот, кто дорог ему. И не он сам, хоть это и второстепенно. ***Оставить человека в госпитале – не то же самое, что просто вышвырнуть за порог; Мэтт все еще ничего не чувствует и только думает. Думает так много, что ему кажется, что еще одна секунда – и он сойдет с ума или распадется на части, став еще одним слоем грязи и пыли на сыром тротуаре. Утром за ним приедут, и, возможно, полиция-то даже первой не будет. Мэтт знает это, Мэтт знает все; наплевав на то, что уже поздно, он звонит отцу и просит того приехать за Тревором. Сейчас не до выяснения отношений давно распавшейся семьи.В городе, полном ненормальных, не могло быть иначе.Мэтт знает, что, если закрыть глаза и открыть их снова, ничего не произойдет. Это работало, давным-давно – когда был младше, он верил в то, что за каждым неверным поступком или словом есть последствия, что об этом всегда знают родители, которые, как кажется, вообще все знают и всегда правы, что есть даже кто-то еще, способный видеть и… наказывать? Время шло, наказания не наступало – еще будучи маленьким нескладным мальчишкой с огромным, словно лягушачьим ртом, над которым смеялись все, у кого есть глаза, Мэтт понял, что мир удивительно нелогичен и несправедлив. Есть случай. Есть способность уворачиваться и лгать. Есть другие, не менее хреновые люди.Когда ему двадцать один, он уворачивается, лжет и возглавляет список этих самых хреновых людей.Когда несправедливость на поражение бьет не по нему самому, вдруг становится очень больно. Впервые.Не слишком хороший с самого начала своей истории, Мэтт знает, что в нем улицы больше, чем его самого на ней, грязной, обшарпанной и исхоженной сотнями таких же бессмысленных и затравленных. Он возвращается к дому, в котором вырос, на самую окраину Холлиса; демонстративно отворачивается и ускоряет шаг, когда видит, как кого-то силой тащат в подворотню. Не его дело – только бы не услышать чей-то окрик, потому что прямо сейчас бежать нет ни сил, ни желания.Оставить человека в госпитале – не то же самое, что просто вышвырнуть за порог. И пора домой. Наверное, в последний раз.Тревор ждет брата на втором этаже, и в этом некогда наполненном уютом и теплом месте, которое последние пару лет выглядит так, словно вот-вот провалится под землю, сейчас особенно темно и до ужаса тихо. Мэтт бесшумно прикрывает за собой дверь – все равно видит, как младший нервно вскидывается, словно не уверенный в том, что это он, Мэтт, вернулся, и сейчас стоит на пороге.– Собирайся.– Что? – Тревор переспрашивает, его голос звучит надломленно и незнакомо как будто.Он напуган. Конечно, он напуган. И, если честно, больше всего Мэтту хотелось бы сейчас успокоить, сказать, что всё будет хорошо, но… всё – что это? Жизнь под крышей разваливающегося дома? Жизнь под небом разваливающегося города?– Ты уезжаешь к отцу. Утром.– А ты?– Жду. Когда привозишь в больницу человека, которого проткнули ножом, следует ожидать, что тебе будут задавать вопросы, не правда ли? – Мэттью невесело усмехается. – Я бы и до приезда копов не ушел… если бы не ты.Тревор просто смотрит, пораженно – и на поражение; Мэтт прекрасно понимает, что происходит с ним, потому что чувствует, насколько все это неправильно и непонятно. Он на столкновении двух миров; он дома – и одновременно там, где слышно только сигналки полицейских авто и видно только замах руки того, кто бьет тебя, или того, кого бьешь ты. Мэтт никогда не думал, что его младшему брату, не видевшему, к счастью, и тысячной доли, вдруг придется столкнуться со всем этим так неожиданно и случайно.Мэтт никогда не думал, что, пока он делал все, что мог, чтобы оградить семью и дом от этой бессмысленной войны, она проберется к ним через задний двор точно так же, как приходит он сам, когда возвращается поздно ночью или пьяным. 'Этого точно не должно было произойти', – повторяет он себе.Тревор младше его, честней его, при любом раскладе намного… лучше его? Он не заслуживает того, чтобы бояться каждую секунду, чувствовать себя потерянным и тем более виноватым. Не заслуживает вообще ничего плохого в своей жизни.'Не уберег', – мрачно думает Мэтт. Торопливо отводит взгляд.– Только не говори мне, что… – голос Тревора дрожит. И он точно не хочет произносить эти слова вслух.Но кто-то должен.– Да, я сказал им, что это я виноват. Никто не поверит, но никто и не докажет, что ты вообще был дома сегодня.Это больно – Тревор, не примеряясь даже, бьет кулаком в плечо. Тут же обнимает и повторяет одно только проклятое 'зачем?', и Мэтт не знает, что делать. Что ответить и как объяснить Тревору, что всегда есть выбор, но только не сейчас. Так что Мэтт просто молчит и слушает о том, что ему не стоило брать вину на себя, – Тревору всего семнадцать, у него до настоящего момента были только довольно оптимистичные представления о мире, надежда на лучшее и ни малейшего представления о том, как выглядят настоящие неприятности. Ему страшно сейчас – Мэтт просто обнимает его в ответ, так крепко, как может; старший ведь не уверен даже в том, когда увидит Тревора снова. – Все обойдется, слышишь? Я как-нибудь выпутаюсь и приеду за тобой, ты только верь в это, Треви, – едва слышно говорит Мэтт и еще тише добавляет: – А что я должен был сделать? Что еще я мог сделать? Я обязан защищать тебя.За окном светлеет, – всего лишь чуть больше бесцветного солнца на бесцветном небе – и скоро одному из них будет пора.В городе, полном ненормальных, они ненормальней всех, но даже этой истории приходит конец. Дальше одна неизвестность, и это страшно; страх – это худшее, что может случиться с человеком, но перестать бояться за себя и начать бояться за того, кто по-настоящему дорог, значит… повзрослеть? – Что будет завтра, Мэтт?– Я не знаю.