exceeding all expectations. (1/1)

—?Где… ты его нашел? Я понимаю, что несмотря на ?Колумбайн? оружие в нашей стране в шаговой доступности даже для подростков, но все же.Это были первые слова, которые попытались нарушить тишину, доселе прерываемую лишь чуть слышным мерцанием лампочек. Но, казалось, что даже этот звук был громче моих слов, и они утонули в полумраке комнаты. Диван оказался действительно бархатным и очень мягким на ощупь. Мы пролежали на нем невесть сколько времени, но Тревор, которого вновь начало тряхать и которого я уложил на этот диван, перестал дрожать только сейчас, именно поэтому я пустил волнорез в море безмолвия, скованное льдом шока и неуверенности. Что теперь? Поцелуи ни к чему не обязывают. Он мог просто попытаться успокоить меня. Это могло быть чем угодно, значит ли это то, что значит обычно? Я не знаю. Не знаю даже, доведется ли мне узнать когда-то. Я знаю только то, что рядом со мной лежит мой брат, и что я хочу с ним говорить. Говорить, говорить и говорить, а не вести светские беседы, шаблоны которых были высечены на скрижалях рядом с заповедями. Но о чем можно и о чем нельзя? Этого я тоже не знал, поэтому просто начал с разбора полетов.—?Лежал тут. Он был здесь, когда я пришел сюда впервые, ровно как и пятна крови, разбитая вдребезги посуда, разломанная мебель. Вполне возможно, тут была потасовка с летальным исходом. Может, тут просто обитал буйный малый, решивший свести счеты с жизнью. —?Тревор уставился в спинку, отвернувшись от меня. Не хочет меня видеть или не может себе этого позволить? —?В любом случае, наша доблестная полиция не удосужилась вынести отсюда что-то, кроме тела. Оцепить тоже было слишком большой честью, поэтому все просто оставили как есть.—?Можешь повернуться? —?несмело и невежливо попросил я, дождавшись, когда он закончит историю этого места. Со вздохом, который почему-то болью отозвался в том месте, где у человека должно быть сердце?— надеюсь, мои ничтожно малые сведения об анатомии представителей рода людского меня не подводят?— Тревор повернулся ко мне, и я снова увидел всеобъемлющую синеву его глаз, в которой я без зазрения по стечениям обстоятельств отсутствующей совести начал тонуть.—?Исследовательский интерес? —?с какой-то горькой язвительностью спросил он, наблюдая за тем, как мой взгляд блуждает по его изможденному лицу.—?А если предположить, что нечто большее? —?виновато ответил я вопросом на вопрос. В глазах Тревора на секунду промелькнуло что-то, что можно было бы с натяжкой?— ибо эта вещь то уж точно не поддается никакому описанию?— назвать удивлением.—?Тогда позволь мне тоже рассматривать тебя. —?Если бы я мог отвести взгляд от его иссеченной мной же щеки, от складок, залегших на его лбу, чуть видном из-под струящихся волнистых прядей, которые хотелось избороздить рукой аки кораблем, я бы точно выбежал из этого подвала из-за возвращения совести, которая вернулась из отпуска из-за сквозившего дискомфортом голоса Тревора, который словно заключил со мной сделку, дабы компенсировать неудобство, вызванное моей просьбой. Но я не могу себе позволить оторвать от него глаз.—?Тебе никогда не говорили, что ты до одури красивый? —?вдруг ошарашил меня клише Тревор, отправляя мою нижнюю челюсть в нокаут.—?Н-никогда,?— удивленно запинаясь, пробормотал я, не в силах до конца осознать сказанные моим братом слова.—?Огромное упущение со стороны каждого, кому довелось повстречать тебя,?— сказал он, снова начиная рассматривать меня. А был ли в предшествующих его словах дискомфорт вовсе?—?А тебя? —?только и нашелся, что ответить я. Должны были. Обязаны. Все вокруг.—?Не раз, но это было совершенно не то,?— невесело улыбнулся он, отводя взгляд. —?Вдрабадан пьяные люди в барах, стайки девчонок, снующих по школе и улицам. Ненадежные источники согласись?—?Ты красивый,?— выпалил я, звуча как клише, как ебаное клише, которым я всегда хотел стать и никогда не имел на то возможности. —?Надеюсь, я достаточно надежный источник.—?Достаточно, Мэтт. —?Его рука скользнула к моей щеке. Я прижался к ней, прикрывая глаза. Поняв, что такое расточительство непростительно, я распахнул их, снова упиваясь своим братом. Исполняя свое невесть откуда взявшееся желание, я запустил руку в его волосы. Он ткнулся в нее, словно щенок, смешно жмурясь. Я не сдержал улыбку. Морщины на его лбу разгладились, ресницы едва заметно трепетали. Невозможно поверить, что он способен рявкать и огрызаться.Вдоволь налюбовавшись этой картиной, я и сам сомкнул глаза, топя в Лете все желание поговорить с ним. Не сейчас. Я уверен, что у нас еще будет время на это. Он заслужил отдых. Он заслужил то, чего хотел. В отличие от меняТак мы и заснули?— он с умиротворением и моей рукой в волосах, я с сомнениями и прижавшись к его ладони щекой.***И грянул гром.Я подскочил на кровати, заслышав грохот, доносившийся с улицы. Грозу не спутать ни с чем. Я посмотрел на мирно сопящего Тревора, все еще прижимающегося к моей руке. Потрепав его по голове с никогда не бывшей свойственной мне нежностью, я встал с дивана и потянулся. С новым раскатом Тревор беспокойно заскулил. Я с замиранием сердца поплелся к лестнице, отворачиваясь от брата и вспоминая вчерашнее?— вчерашнее? —?падение. Последствия не заставили себя долго ждать, и поднимался по лестнице я уже с ноющей болью по всему телу.Гром снова пронесся в свинцовых тучах, готовых низвергнуть свое содержимое на город. Запах еще не пролившегося дождя ударил в нос, и я вспомнил все те дни в приютах, когда младшие воспитанники прятались по комнатам, спасаясь от грозы, а я сидел на улице и отмокал, игнорируя все приказы вернуться в здание. Я же первым и бежал на улицу после ливня, чтобы вдохнуть петрикор полной грудью. Дождь был и то интереснее сеансов у Калхуна. Горько усмехнувшись над тем, насколько жалкой была моя жизнь, я затянулся.Наконец первые капли упали на землю, и затишье перед бурей сменилось мерным шагом пока еще дождя. Уже через минуту это сменилось бешеным галопом ливня, и по моему лицу потекли струи воды. Затушив окурок в образовавшейся лужице, я начал умываться. Наверное, со стороны это выглядело очень глупо, но я обожал прятать мокрое лицо в ладонях, поэтому внешний вид моих водных процедур меня нисколько не беспокоил.За первой вспышкой молнии, которую я заметил, последовал еще более мощные раскаты грома, которые перекричал проснувшийся Тревор.—?Мэтт! —?донесся до меня его крик словно оттуда же, откуда доносился недовольное бурчание грозы. Я, одурманенный петрикором, уставился в тучи, озаряющиеся искровыми разрядами, и только когда Тревор схватил меня за плечо, я вышел из транса. В распахнутых глазах мечется страх, на лбу снова залегли складки.—?Я думал… Мне… приснилось, что тебя забрали… и застрелили… —?запинаясь, пробормотал он, все еще испуганно глядя на меня.—?Я просто вышел покурить в грозу,?— виновато ляпнул я, тщетно пытаясь его успокоить.—?И весь промок до нитки. —?Страх улетучился, как только он взглянул на мою мокрую одежду. —?Пошли скорее, заболеешь еще.Я покорно поплелся за ним обратно вниз. Он начал рыскать в ящике, который я не замечал до этого. В сторону дивана синицами полетели полотенца.—?Иди сюда,?— сказал Тревор, стоя с полотенцем в руках, и я снова повиновался. Он стянул с меня свою же тяжелую от воды рубашку, которую я не снимал с той ночи, когда он уверял меня в том, что мой день рождения пройдет как по маслу, и начал вытирать меня. Я засмеялся громче, чем следовало.—?Мне двадцать один стукнуло, Тревор. Я в состоянии вытереться.—?Такой самостоятельный, а остаться сухим и не подвергнуть себя риску заболеть простудой не смог,?— буркнул он, продолжая тереть меня уже другим полотенцем. Увидев, как я начал ежиться, он стянул с себя толстовку, в которой был в ту ночь, когда клялся мне, и прямо-таки укутал меня в нее. —?А теперь сиди и на улицу ни шагу.—?Как будто ты позволишь,?— усмехнулся я, наблюдая, как мой исписанный чернилами младший брат заглядывает в холодильник. Лиса и песочные часы на левой руке, сова, цветы с бабочкой и стрекозой на правой, лев на груди слева. Я жадно ловил взглядом каждый цветной контур, выведенный иглой на его теле, кажущимся шедевром. Почему кажущимся? Являющимся.—?Могу предложить яблочный сок и сэндвичи с ветчиной. —?Тревор развел руками, поворачиваясь ко мне. Я кивнул, стараясь не утонуть в его толстовке. Он достал еду из холодильника и достал из буфета (господи, сколько еще предметов мебели я не заметил вчера?) деревянный поднос. Укомплектовав все, он двинулся с этим ко мне.—?Только сок пей осторожно. Холодный все-таки. —?Тревор уселся рядом со мной, положив поднос мне на колени. —?Ну, чего смотришь? Ешь.—?Ты тоже,?— сказал я, протягивая ему бутерброд.—?Не хочу я,?— отмахнулся он. —?Я тебе это достал.—?Значит, я тоже не хочу,?— только и пожал плечами я. Тревор поджал губы. В его взгляде читалось: ?Издеваешься?? Я поднялброви, все еще держа сэндвич. Закатив глаза, он наклонился к моей руке и откусил немного.—?Еще,?— улыбнулся я. Он простонал, непрожевав до конца, отчего у него посыпались крошки изо рта, и всучил бутерброд мне в зубы. Так мы скормили друг другу остатки сэндвичей, иногда пихаясь и улыбаясь в перерывах на сок.—?Спасибо,?— поблагодарил он меня, убирая поднос на стол.—?И тебе, Треви,?— снова растянул губы в улыбке я. Он вскинул бровь.—?Какое клише,?— возмущенно прошептал он. Ну да, клише. Уменьшительно-ласкательное от имени. Что дальше? Завтрак в постель? Созерцание звезд в полнолуние? До каких тривиальных крайностей дойдут наши отношения, если его вчерашний поцелуй значит то, что он обычно значит для людей? Если честно, я согласен на все. Быть обычным и клишированным гораздо лучше, чем быть просто никем, коим я являлся практически всю свою жизнь.Ладно, что-то я размечтался. Этого все равно не случится. Но мечтать иногда так приятно.—?И не пизди, что тебе не нравится. —?Я улыбнулся еще шире, и уголки его губ предательски дрогнули. Даже несмотря на то, что это все ни к чему не обязывало, мне нравились все эти стереотипы, и он, поломавшись меньше минуты, перестал скрывать, что ему тоже. Не одному мне не хватало всей этой клишированной заботы, что Тревор подтвердил еще раз, падая рядом и запуская руку в мои волосы, намекая другой рукой на то, что хочет от меня того же. Я провел пятерней по его беспорядку на голове, идя ко дну не только великоватой толстовки, но и его глаз, искрящихся детской восторженностью. Сколько лет он не мог позволить себе хоть какую-нибудь эмоцию? Наверное, все свои семнадцать. И вот сейчас, в замызганном ранее кровью подвале, на старом диване он может позволить себе радость впервые за все это время, потому что у него наконец-то появилась на эту пустую временами эмоцию причина. Насколько бы периодами бесполезной она не была и как бы причина была недостойна этой картины маслом, мне до ужаса нравилось ее наблюдать.Я уткнулся носом в ткань толстовки брата и снова вдохнул эту смесь запахов, которая раньше не казалась мне возможной и вообще не появлялась в мыслях. Прикрыв глаза, хоть это и непозволительно при таком счастливом Треворе, я начал подтаивать от его руки, блуждающей в моих волосах. Словно и не было ПТСР вовсе. Только вот оно впервые в жизни решило сделать исключение и не въедаться мне в голову клыками прошлого, за что я ему очень благодарен. У него отличный вкус в плане выбора тех, чьи терпения позволять воспринимать в радость, кстати. И все-таки мне пришлось их открыть, ибо снова поднялся вопрос о природе одного из компонентов этого парфюма.—?Что на тех листах? —?спросил я, указывая свободной рукой на шкаф. Радость начала ускользать сначала из глаз Тревора, потом из его рта, открывшегося в удивлении, и затем полностью покинула его, перед уходом сведя его брови к носу и отведя уже не восторженный взгляд от меня. Вот сучка.—?Это действительно неважно,?— сказал Тревор, снова посмотрев на меня. —?Сейчас уже неважно.—?А когда было важно? —?не унимался я, горя желанием узнать, что же все-таки в том шкафу хранится. Отсутствие чувства такта когда-нибудь сведет меня (и не только меня одного) в могилу.—?До того момента, когда мама подошла ко мне и сказала, что мой брат найден,?— Тревор опустил взгляд, всматриваясь в шнурок капюшона своей толстовки, надетой на меня собственноручно.—?Они как-то связаны со мной? —?предположил я, начиная играть желваками. Огонь любопытства утих и сменил цвет: с нетерпеливого и пытливого оранжевого на встревоженный и опасливый бордовый.—?Напрямую,?— вздохнул он, вновь распаляя меня. —?Ладно, прятать это бессмысленно. Если ты правда хочешь?— смотри.Я поднялся, отчего толстовка мешком повисла на мне, и поплелся к шкафу. Со скрипом он позволил вынуть из себя внутренности из спрессованной древесины и рассмотреть на них линии, складывавшиеся в рисунки. Ни один из них не повторялся, каждый был по своему уникален. На каждом листе был изображены парни примерно одного возраста. Я всматривался в черты их лиц, сжимая пальцами края листов. Перелистнув больше половины, я заметил, что рисунки начали упрощаться, а парни сменились мальчиками помоложе. Последние пять рисунков вовсе были похожими на каракули, недалеко ушедшие от детсадовских, но на них появился еще один мальчик. Туловки с присобаченными к ним головам то катались на велосипеде, то во что-то играли, то просто стояли друг с другом, держась за руки. И тут я заметил, что только эти пять рисунков были цветными. И глаза мальчишек, изображенных в красках…Горели синим.О Господи.Заинтересованность смело с моего лица, на него незамедлительно опустилась гримаса удивления?— именно гримаса, потому что с такими лицами люди не смотрят на рождественские подарки или на внезапные входящие сообщения. Я всматривался в глаза мальчишек, после чего в обратном порядке начал просматривать лица тех, кем меня видел Тревор. Светлые волосы, темные, нос с горбинкой и без, губы разной полноты. Он жил лишь со сказкой о том, что когда-то у его мамы с папой был еще один ребенок, но его похитили и теперь он один. Потом появились сестры, а образ эфемерного старшего брата не выходил из головы. И вот она?— визуализация героев рассказов его родителей про киднеппинг.—?Блять,?— выдохнул я, посмотрев на последний рисунок парня, особенно красивый. В этот раз он остановился на прямом носе, вьющихся волосах такого же цвета, что и у него самого (что я додумал, глядя на полутени, которыми были выделены его пряди), низких, но выделяющихся скулах и мягко очерченных губах. Этот парень действительно был очень красив, он даже казался таким изнутри. Я бы тоже хотел такого старшего брата.И не хотел бы иметь в его качестве то, что имеет Тревор. Ни снаружи, ни внутри.Я положил рисунки обратно в шкаф, прижимаясь головой к дверце.—?Доволен? —?горько усмехнулся Тревор, поднимаясь с дивана и подходя ко мне. Руки скрещены, губы криво поджаты, взгляд обеспокоен. —?Узрел-таки, что я всю жизнь думал о тебе. И знаешь, это можно было бы списать на то, что в семье полный разлад, и я просто сбежал от этого в мир фантазий о старшем брате. Но раньше бывали моменты, когда отец не вел себя как последний мудак. Сам не верю, что такое было. Следовательно, маме не приходилось закрывать на это глаза и ее любовь и забота были правда искренними, но… Это не имело для меня никакого смысла. Я не был в состоянии принять это, зная, что где-то у меня есть брат, у которого нет ничего из того, от чего я нос ворочу. Наверное, я сам такого отца и создал. Не знаю. Но когда отец начал с нами?— ладно, со мной?— так обращаться, а мама даже не начинала обращать на это внимание, живя, видимо, в параллельной вселенной, где мы счастливая семья, я тоже начал жить в другой реальности. С тобой. Почти каждый день я думал, какой ты. Изменился ли цвет твоих глаз? Волос? Я не знал. Понятия не имел. И каждый день, сбегая сюда, размышлял об этом. Решил, что научиться рисовать, чтобы изображать твои образы?— хорошая идея. Как видишь, нихуя. —?Он горько усмехнулся, опуская голову. —?И вот ты передо мной. И я, не зная о тебе фактически ничего, требую тебя впустить меня в свою жизнь. Просто потому, что в моей ты был всегда, хотя ты даже не знал о том, что я существую.—?Начнем с того, что ты уже в моей жизни,?— прервал его самобичевания я. —?Продолжим тем, что ты уже поплатился за попытки в нее попасть. —?Он прикоснулся к уже заживающему порезу на щеке, любезно оставленным мной в качестве подписи. —?И закончим тем, что лучше бы тебе и не довелось требовать от меня разрешения войти в мою жизнь. Хотя бы потому что все твои образы в сотню раз краше такой жизни, а меня самого и того в тысячу.Он вскинул голову, вглядываясь в меня. Я посмотрел в ответ на измученного годами витания в облаках брата, от недавнего счастья которого не осталось и следа. Сокращая расстояние между нами одним шагом, он обхватил мое лицо ладонями, парализуя меня и заставляя снова захлебнуться в водах, плещущихся в пределах его радужек.—?Не мои рисунки и мечты в тысячу раз лучше тебя, а ты в тысячу раз прекраснее их. Ты превзошел все ожидания, которыми я жил все эти годы. Никогда не смей говорить, что ты хуже. Никогда, слышишь?—?Слышу,?— только и выдохнул я в его губы, незамедлительно накрывшие мои. Искусанные, они все равно были до безумия мягкими. Я осторожно положил руку на льва на его груди, желая прикоснуться к каждому шедевру, нанесенному на его и без того совершенное тело. Тревор воспринял это как попытку оттолкнуть его и отпрянул. Тогда уже я в первый раз проявил инициативу и прижался к губам брата, пытаясь вложить в этот поцелуй все те слова, которым бы он не поверил, если бы я произнес их. ?Я обещаю тебе, Тревор. Я не посмею?. А вот кое-чему, слетевшему с моих уст, он бы все-таки внял.—?Ты ни в чем не виноват, и не смей корить себя за что-либо. —?Я снова нырнул в его глаза, стараясь достучаться до него. —?Слышишь?—?Слышу,?— кротко улыбнулся он, снова целуя меня, но я поднял руку, предупреждая. Это заходит слишком далеко, а у меня так и нет никакой гарантии.—?Что для тебя значат эти поцелуи? —?выпалил я, отводя глаза. —?Да, я засранец, испортил такой момент, словно наплевал на просьбу не считать себя ужасным и не просил не корить себя меньше чем минуту назад, но все же.Тревор вскинул брови.—?А что еще могут значить поцелуи? —?спросил он.—?Понятия не имею. Я знаю лишь то, что с этими поцелуями, заботой, поддержкой во мне зарождается какое-то чувство, которое не может относиться к родственнику.—?Значит, отец прав. —?Он посерьезнел.—?В чем же? —?не понял я.—?В том, что я тебе не брат. Ибо, раз это чувство не может зарождаться к родственнику, значит, ты мне никакой не брат, Мэтти.Все сомнения отпали, когда и он прибегнул к клише. Я улыбнулся, закрывая глаза.—?И ничего ты не испортил, мой небратец,?— сказал он, увлекая меня в очередной поцелуй. Уже и прозвище? Как я, блять, мог в нем сомневаться?Но оказаться пленником клишированных речевых конструкций (и то ли еще будет) оказалось до ужаса правильно, а оттого, что я оказался в одной связке со своим (не?)братом, правильность эта сводилась к абсолюту.—?Знаешь,?— несмело начал я, уже лежа рядом с Тревором на диване и рисуя пальцами неведомые узоры поверх его татуировок,?— мы словно… просто попали в шторм.—?Правда? —?усмехнулся он, глядя в потолок.—?Ага. Потому что я не знаю, как тогда объяснить то, как ты подбираешь ключи к моему сердцу, в котором отродясь не было замочной скважины. Не иначе, как ты бывал там раньше. И ты все еще в моем сердце.—?Ну, а мое сердце было украдено раньше, чем я появился на свет. —?Тревор повернулся ко мне. —?И знаешь, я, кажется, поймал воришку.—?И что ты ему скажешь?—?Спасибо.