Пролог (1/1)

'Как жадная мышь, пытающаяся съесть как можно больше, но при этом оставить про запас, современный человек живёт каждый день, как последний, стыдливо и подслеповато вглядываясь в туманное будущее и не понимая, наступит ли оно. Такова суть бесславного существования, которой мы довольствуемся за неимением другой'. Так заканчивается первая глава 'Гренландии'. Эти слова написаны человеком, который никогда не был в Гренландии. Воспитанным, жившим и умершим среди людей, большинство из которых даже не знают, как она выглядит и есть ли она на самом деле.Говорят, эта книга для маргиналов, придурков и любителей мистификации; Мэтт не относит себя ни к одной из категорий, но хранит две копии 'Гренландии' в доме, прекрасно зная, что если хоть одну из них найдут, то жить ему будет негде. Поэтому прямо сейчас он вспоминает, где вторая.– Ты устал?– Я не закончил.Мэтт улыбается – да, его младший брат точно такой же, как они все. Будет мучиться с этими расчетами, пока не закончит или пока усталость и кислородное голодание, от которого в последнее время принято спасаться только сном, не возьмут своё.С одной стороны, Тревору всего двенадцать.С другой стороны, сейчас так живут все. Мэтт слышит, как в гостиной становится тише, и спокойная музыка сменяет собой бесконечный поток новостей, большая часть которых о том, успеет или нет сгореть объект, движущийся с огромной скоростью через стратосферу (и, Боже правый, всем всё равно, потому что верны или нет расчеты NASA, им останется лишь умирать или жить дальше; Мэтт понимает, почему мать не в силах слушать это еще хоть секунду). Да, и их родители тоже учились и работали, не покладая рук, примерно с времен, когда им исполнилось по десять. То же самое было с Эрикой. То же было и с самим Мэттом.'Гренландия' лежит в шкафу за коробкой с зимними вещами – вот, что он вспоминает.– Можно спросить? – медленно и тихо произносит Тревор, все еще читая что-то.– Да, конечно.– Что такое башня из слоновой кости?И вдруг дышать становится легче. Словно кто-то выдернул заслонку, упирающуюся в стенки горла, и сказал 'да, черт возьми, не мучайся'; Мэтт знает так много вещей, он видел забытые всеми схемы судостроения, читал о людях, у которых было время философствовать и строить безумные теории. И, конечно, он слышал о башне из слоновой кости, и этот вопрос вдруг напоминает ему о чем-то человеческом, чего он, наверное, никогда на самом деле и не знал.Мэтт улыбается снова. И отвечает:– Это просто метафора.Потому что, по его мнению, больше знать и не нужно.– Сегодня я… вдруг начал думать о том, какого роста были слоны, потому что никогда не видел изображений, на которых их можно было бы сравнить с чем-либо по высоте. И вспомнил, что есть такое выражение.– Так какого роста были слоны? – старший пытается перевести разговор в другое русло.– Порядка трех метров. Так, черт возьми, что значит – башня из слоновой кости?– Уход от практики в теорию? Абстрагирование? Полная незаинтересованность в реальных проблемах, существующих в мире?Тревор похож на маленького лиса, когда думает о том, о чем ему нравится думать. Его лицо приобретает какое-то особенное выражение, которое ни с чем не спутать. И темные, пронзительно синие, как у всех в их семье, глаза сразу загораются.В такие моменты Мэтт узнает в нем себя. Только намного младше.– А слоновая кость-то тут причем?– Она была очень дорогой.– Разве можно отбрасывать прикладные вопросы и создавать теорию ради теории?.. – Тревор пытливо продолжает атаковать его вопросами.– Спроси об этом у своих родителей.В гостиной становится еще тише. 'Только слабоумный может говорить вслух все, что думает', – Мэтт мысленно ругает себя и уже знает, что его ждет серьёзный разговор. Так же молча он дочитывает очередной параграф и просто тянет время – Тревор тоже знает, что им не стоит больше обсуждать башни из слоновой кости. По крайней мере, дома. По крайней мере, сегодня.– Мэттью Райан Вентворт, если я еще раз услышу от тебя подобные слова, у тебя будут большие проблемы.– Нэнси… Пожалуйста, перестань так смотреть на меня, никому от этого легче не становится, – отец вздыхает, отходит от распахнутого настежь окна и потирает ладонями лицо, словно пытаясь скрыть усталость, проявляющуюся на его лице все сильней с каждым днем, – сынок, послушай, я понимаю, почему тебе хочется говорить такие вещи. Но, пожалуйста, перестань говорить их своему младшему брату. В таком возрасте… мы все понимаем мир слишком буквально.– Больше такого не повторится.Бруклин в снегу и копоти.Кажется, именно так выглядел Детройт после бегства белых на единственных фотографиях, которые сохранились. Тогда на раны, оставленные скоротечным и несвоевременно прервавшимся прогрессом, смотрели с презрением и говорили 'какой кошмар' – а теперь урбан сожрал все, что мог. И оценочные суждения скорее роскошь, чем право; да и жаловаться вроде как не на что, пусть вид из окна не самый красивый, но он не хуже, чем в любой обитаемой точке Земли. А воздух морозный и свежий – с севера пока что веет жизнью, и в Нью-Йорке это чувствуют.Так что Бруклин в снегу и копоти, но живой.Мэтт дышит взахлеб, пытаясь перебороть гнев.Меньше года назад его родители убили четыре сотни человек.Конечно, они не хотели. Они не могли – неприемлемо, когда человек хочет убивать. Но это происходит – 'во благо' с космической скоростью трансформируется в 'во вред' и в обратном направлении, когда есть кто-то, кто может купить наши мысли. Взять в руки, так привыкшие к деньгам и власти, модель изобретения и решить, зачем оно нужно. Так что это правда – самый мощный в Штатах инфразвуковой излучатель, собранный их родителями в Коннектикуте, положил замертво целую площадь протестующих, и по трагической случайности прекращение общественных волнений обернулось прекращением жизни их инициаторов. Конечно, те, кто это сделал, знали, чем это закончится.Для Мэтта это значит, что его родители убили четыре сотни человек.Для них это был один переезд. А потом жизнь шла дальше, словно ничего не случилось. Университет, конференции и герцметры.Если не это – жизнь в башне из слоновой кости, то что?..– Мэтти?..– Ты хочешь спросить еще что-то, что заставит меня соврать или снова отвечать перед кем-либо за свою честность?Старший виновато прикусывает язык. Это ведь случилось не из-за Тревора. Не из-за слонов, их костей или метафор. Просто Мэтт становится другим – он знает это, но не знает, как с этим справляться.– Почему взрослые так глупо ведут себя, когда боятся оказаться неправыми? – Это приемлемо для взрослых. И это даже не делает их плохими, – более спокойно отвечает Мэтт и ловит на себе вопрошающий взгляд. – Плохие они или хорошие определяет то, на что они готовы ради ощущения собственной правоты. Мама готова считать, что заслуживает лучшего сына, чем я. Кто-то готов убить. Вот и вся разница.Тревор выглядит старше, чем он есть.Не то чтобы его Мэтт никогда не видел его таким, но неровная, едва заметная складка на бледной коже, прямо между сведенными бровями – вдруг отпечатывается на сетчатке. Как Бруклин в копоти и снегу. Одновременно собственное отражение и то, чего Мэтт никогда не хотел бы видеть.Это словно заставляет отрезветь. Наверное, ему и вправду стоит быть осторожней со словами.– Как ты понимаешь все это? – шепотом спрашивает Тревор. И хмурится еще сильней.– Я мало что понимаю. И точно не советую меня слушать… просто пообещай мне, что никогда не будешь поступать, как взрослые, о которых мы говорим. И жить в башне из слоновой кости тоже не будешь. Ладно? – Мэтт силится улыбнуться. – А теперь спи.Он знает, что Тревор и не сможет не пообещать. Иначе бы они не были братьями.А Мэтт не спит той ночью. Заканчивает очередную работу и уезжает из дома раньше, чем остальные выходят завтракать – решает, что отоспится потом. Это последний день учебы, а после будет только пара выходных в честь начала нового года.Нового две тысячи триста первого года.Они на пороге нового века. И в настолько патовой ситуации, что те, кто еще не перестал верить, наверняка молятся о том, чтобы они не дожили.