Акаину/Аокиджи/Робин: слабость (1/1)

Он глядит на ее горло – тонкое и нежное, смугло блестящее от пота, судорожно вздрагивающее, когда она сглатывает. От нее пахнет цветами, от чертовой Нико Робин, цветами и морской пучиной: дьяволица Нико Робин, демонское дитя сгоревшей Охары с ее древними тайнами, которые он собственными руками обратил в пепел.Нико Робин задыхается стоном, запрокидывает голову, приподнимая бедра. Ее горло двигается – такое тонкое, такое беззащитное.Как легко было бы сдавить его сейчас – большой палец на трахею, обхватить и стиснуть. Хватит и одной руки, и кипящей лавы ей не понадобится, этой Нико Робин, – много чести. Сломать ей шею, бросить на морском берегу – пусть гниет на влажном песке, не в море и не на земле, бесприютная и неприкаянная, как и всю свою жизнь, как и было ей предначертано справедливой судьбой.Нико Робин поднимает на него взгляд, испытующий и ясный под хмельной дымкой похоти. Глаза – морская пучина: колдовские глаза, опасные глаза. Выколоть бы их, чтобы бродила по миру слепая. Ищущая дотронуться к запретному, упрямая и непокорная – Нико Робин. Закрой глаза, умри сейчас, тихо и спокойно, не зови в мир бурь одним своим существованием. Не гляди так сине, так пронзительно и спокойно.В них нет страха, в этих глазах. У него нет над ней власти, говорит ее взгляд, – а потом она опускает ресницы, ахает и выгибается – невыносимое изящество, совершенство и плавность линий, чертова Нико Робин, чертов дурманный цветок, – и вцепляется тонкими пальцами в плечи того, кто заключен между ней и ним. Десятки, сотни пальцев, дюжины рук распускаются одновременно, вырастая из ее тела, и каждая из них впивается стальной хваткой в смуглое тело над ней, когда Нико Робин кончает. Толчок, другой – и Кузан застывает над ней, худой и напряженный, как туго натянутый канат, и с силой сжимается внутри, и это отчаянное напряжение – почти как посреди смертельной схватки – рванув и сокрушив, утягивает Сакадзуки и опрокидывает в оргазм.Он не хочет отстраняться от Кузана, но тот сам подается прочь. Обнимает одной рукой Нико Робин – бережно, задумчиво и нежно проводя пальцами по изгибу талии, касаясь округлой чаши живота, и она перекатывается поближе, забрасывает ногу на бедро Кузана, кладет голову ему на грудь и тут же засыпает, переплетя свои смуглые пальцы с его бронзовыми. Обвив и поймав в смуглые сети, забрав себе все без остатка, не оставив Сакадзуки ничего, кроме пустоты остывающей кровати.Наутро Кузан будет весь в ожогах, синяках и укусах, а он, Сакадзуки, – с сине-багровыми пятнами обморожений, и только на теле Нико Робин не останется ни единого следа.Наутро она исчезает, морской пеной на извечно вздымающихся волнах, и взгляд Кузана вновь невозмутим и равнодушен – серый, холодный, как дождливый день. Кузан проводит время до вечера, уставившись в стену или похрапывая в своем кресле. Потом он поднимается, выкатывает велосипед и говорит:– Поеду прогуляюсь.И Сакадзуки не спрашивает куда.Нико Робин, должно быть, уже со своей командой, этой сворой бандитов, и только Кузан до сих пор не вернулся домой.Сакадзуки не ждет его. У него есть другие, более важные дела, требующие его немедленного внимания.Кузан не отстраняется, когда Сакадзуки кладет руку на его плечо. Не отводит взгляда, когда Сакадзуки расстегивает на нем рубашку – его руки не дрожат, но пальцы дергают с такой силой, что пара пуговиц отлетает, с негромким стуком падая на пол. Не отворачивается, когда Сакадзуки притягивает его голову к себе, с силой дернув за кудрявые жесткие волосы; когда впивается в его губы поцелуем слишком яростным, чтобы доставлять наслаждение даже самому Сакадзуки.Губы Кузана теплые и равнодушные. Сакадзуки разводит его ноги, опускается между ними. Кузан смотрит поверх его головы: ему все равно.Она возвращается, когда на остров опускаются сумерки: будто возникает из теней, темные волосы, мглистый взгляд. Ее рука легко скользит по руке Кузана, и тот переворачивает ладонь, касается ее пальцев кончиками своих.Этой ночью она не приходит. Кузан лежит неподвижно, но Сакадзуки знает: ему не спится.Наутро она возвращается; ее ноги забрызганы росой, и в глазах у нее прохлада утренних теней. Кузан долго глядит на нее, а потом берется за бумаги. Их у него на столе уже выросла целая стопка, которая опасно покачивается, когда он водружает на стол ноги.За обедом Кузан спрашивает у нее: "Когда?" – и она отвечает: "Завтра", – и улыбается, и в улыбке ее паутинкой на ветру мелькает грусть. Кузан не меняется в лице, невозмутимо доедая со своей тарелки.За обедом они не произносят ни слова.Сакадзуки понимает их, потому что достаточно долго наблюдал за их молчаливыми беседами. Они наверняка знают, оба, что их тайный разговор больше не тайна, – но им все равно.Нико Робин улыбается – словно ножевая рана проступает на коже, вскипая кровью. Кузан смотрит на нее взглядом холодным, как ледники Норс Блю. Сакадзуки удовлетворенно усмехается и приступает к следующему рапорту.К вечеру их обоих не найти нигде на острове. Сакадзуки в очередной раз задумывается, как Нико Робин, разыскиваемая преступница, умудряется проскользнуть мимо тысяч дозорных незамеченной. Ужесточение мер безопасности всякий раз не дает результата; сегодня, решает он, на гауптвахту отправится еще один начальник караула. Хоть это и бесполезно, но проучить подчиненных никогда не вредно.Когда он возвращается в их – его – квартиру, они уже там: бок о бок стоят у окна, и лунные лучи очерчивают их силуэты, будто вырезанные из черной бумаги.Сакадзуки резким шагом проходит в комнату, рывком разворачивает Кузана к себе и целует – кусает – в губы. Сегодня он не желает прелюдий и промедлений. Этой ночью он хочет выспаться.Робин с готовностью разводит для Кузана ноги, обвивает его шею изящными смуглыми руками. Шепчет что-то ему на ухо, еле слышно, мелодично, и он улыбается, губами, глазами, проводит рукой по ее шее, груди, до самых бедер и между ними – привычным бессознательным движением. Она привычно вздрагивает под его рукой, с губ срывается привычный стон – негромкий, тягучий, как мед. Они привычно подаются навстречу друг другу – будто сталь и магнит, и, кажется, среди них нет места для третьего.Сакадзуки отвоевывает себе место. Он кладет руку на член Кузана, собственнически проводит рукой. Робин непроницаемо глядит на него и улыбается.Он подталкивает Кузана: вперед, бери, раз хотел. Небрежно бросает:– Не тяни, я хочу спать.Угол губ Кузана поднимается в обжигающе холодной усмешке. Он привлекает Робин к себе и входит в нее – легко и естественно, словно соединились две части одного целого. Движется медленно, плавно, как вечерний прибой, и его ритм не сбивается, когда пальцы Сакадзуки скользят в него – сразу два.Он движется, трахая свою пиратскую шлюху, трахая себя на пальцах Сакадзуки, и пах Сакадзуки наливается болезненным возбуждением, и глаза Нико Робин насмешливо поблескивают в темноте.Сакадзуки оглаживает спину Кузана – небрежно, по-хозяйски, – и входит одним рывком, и внутри – тесно, тесно и горячо, как всегда, и, как всегда, до исступления, до неистовства, и Нико Робин больше нет, нет ничего, кроме этой обжигающей тесноты, и неплохо все же знать, что хотя бы внутри Кузан не ледышка.Нико Робин вскрикивает, бьется и извивается под ними, лианой обвившись вокруг Кузана, десятками тонких смуглых рук расцветая в полутьме. До Сакадзуки словно сквозь вату доносятся приглушенные крики и стоны. Быстрее, проносится в сознании. Быстрее, быстрее, быстрее, еще."Аокиджи", – вскрикивает Нико Робин, так и не научившаяся называть Кузана по имени."Кузан", – хрипит Сакадзуки, чьи глаза застилает вспыхивающая огненными точками пелена.Они замирают, все трое, одновременно, и содрогаются, и из горла Нико Робин (Сакадзуки) вырывается долгий протяжный стон (рык).Лицо Нико Робин блестит от пота, глаза Нико Робин блестят сонной сытостью после хорошего секса. Она не спешит отпускать Кузана, расслабленная и довольная.Сакадзуки ухмыляется: он-то видел ревность, мелькнувшую в ее глазах. Этого, единственного, у нее нет. Она поймала Кузана и не отпустила, не отдала, оставила в силках своих рук, но до сих пор не может назвать его по имени.Он опускается, раздвигая ягодицы Кузана и касаясь губами растраханного отверстия. Неспешно проводит языком по чувствительной коже, раз, другой – дрожь Кузана отдается у него на губах. Ощущает на языке свой собственный вкус.Кажется, Кузан впервые за вечер замечает, что они с Нико в постели не одни. Сакадзуки довольно усмехается, следя за тем, чтобы не проглотить. Притягивает Кузана за волосы, выпускает солоноватую жидкость в приоткрытый от удивления рот, скользит языком по внутренней стороне замерших губ.Но тут Кузан вздрагивает и оборачивается – Нико Робин стоит перед ним на коленях, Нико Робин поднимает ладони, заключая его лицо в их чашу, Нико Робин притягивает его к себе – и целует, долгим неспешным поцелуем, и сглатывает – так, чтобы Сакадзуки видел.Сакадзуки сжимает кулаки. Чертова пиратская шлюха. Завтра он удвоит патрули.Наутро в постели – только они двое, и легкий цветочный запах там, где подушки касалась ее голова.Кузан питает к пиратской шлюхе недостойную слабость. Не то Сакадзуки – у него-то нет слабостей.Он не знает, и вправду не знает, почему пускает Нико Робин в их постель. Но Кузан этим доволен, а сам Сакадзуки... что ж, он умеет идти на уступки. До поры до времени.