12. Будущее (1/1)

Юри больше было не страшно: он выглядел таким счастливым и уверенным, когда лед стал совершенно его стихией. Это замечалось в движениях рук, которые он разводил в стороны, словно ловя все аплодисменты, оглушительным громом ниспадавшие с трибун; светилось в глазах, спокойно блестевших любовью к миру и к своим выступлениям; читалось по губам, растягивавшимся в изящной доброй и благодарной улыбке. Юри не мог быть более свободным, чем теперь.И Виктору было немного страшно пробудить его настоящего и отпустить в привычный ему мир, который для Юри был новинкой. Он был горд им, он — свидетель градации мельчайших изменений, он видел, как Юри ссутулившись выходил из самого темного угла на свет и поднимал глаза к солнцу. В самый последний момент, когда Юри поворачивался к нему, еще стоя на льду, раскрасневшийся и прижимавший к груди помятый букет бархатных алых роз, Виктор отворачивался, скрывая за перчаткой меркнувшую улыбку. Это чувство стыда за желание удержать Юри казалось ему отвратительным и ошарашивающим — он не помнил, чтобы стыдил себя за что-то так сильно раньше, зато на ум приходила другая привычная мысль, вылезавшая откуда-то из-под вороха потаенных страхов — он был так одинок. И он так боялся одиночества без Юри.— Только не говори, что будешь меня сейчас ругать, — крепкие пальцы резко разворачивали его в обратную сторону. Волосы Юри, растрепанные и влажные, спадали на лоб, на губах блестел бальзам, он утирал перчаткой нос и щеки и смотрел на него так вдохновленно и преданно, что Виктору хотелось расплакаться от того, как несущественны все его страхи, когда Юри так смотрит на него в ожидании похвалы.Больше всего Юри нравилось читать письма. К его удивлению, их писали ему очень много, в основном, девушки, прикалывая свои фотографии и оставляя на бумаге лоснящиеся следы губной помады. Виктор смотрел на них снисходительно, но Юри берег все до одного, храня связанные ленточкой в ящике у себя дома, в Хасецу. Но никогда не перечитывал. Ему скорее было важно само существование письма — проводника чьей-то любви и поддержки, которую он ловил ото всех так жадно, будто она заменяла ему воду.Но особенно Виктору нравилось время, когда заканчивались соревнования, конференции, фотосессии, интервью, и Юри просыпался в первый день их отпуска после полудня таким расслабленным и мягким, отвечая на все грандиозные планы Виктора на ближайший месяц уступчивыми улыбками.— Но я, если честно, хотел бы слетать домой, — с особым теплом произносил Юри в конце его пламенной речи, одаривая мягким взглядом медовых глаз из-под темных ресниц, и Виктор мысленно сметал со стола все журналы и брошюры с фотографиями райских уголков.— Тогда поедем домой, — соглашался он, приближая к нему лицо и ненастойчиво, будто спрашивая или ожидая того же навстречу, переплетал их пальцы, ощущая прикосновения колец. И Юри улыбался куда счастливее, и Виктор знал, они вместе, он дома — там, где Юри, хоть и тянется за ним сам.В Хасецу все было ярко-зеленое, дни наполнялись стрекотом цикад и развалившейся на улицах жарой, кипятящей речную воду, а ночи — тишиной уснувшего маленького города, над которым заместо всего нескольких сотен фонарей стояла серебряная луна, осыпанная вокруг дюжинами звезд.Виктор провожал почти каждый закат, расслабленно сидя на деревянных ступенях у входа в дом, и Юри всегда выходил к нему, как бы случайно положив ладонь сверху на его пальцы или почти невесомо, но так ласково проведя рукой по шее или плечу, прежде чем сесть рядом.После вечернего душа его волосы казались черными, как здешние ночи; капельки слетали с кончиков и темными горошинами мокрых следов оставались на плечах хлопковой рубашки. Плечи Юри слегка вздрагивали, когда Виктор неслышно подходил сзади и прикасался кончиком носа к затылку. Он гладил его плечи, прощупывая пальцами крепкие мускулы, и опускал руки к ладоням, нежно беря их в свои и обнимая Юри сзади.— Побудем завтра на источниках подольше?— Ох, Виктор…Юри дышал прерывисто, но не высвобождался и даже не двигался, замирая так сильно, будто боясь спугнуть — один вдох, и Виктор отстранится. Виктор шумно вдыхал запах его шампуня и кожи, перестав думать, что скажет или сделает в ответ Юри. За этими изменениями тоже было легко проследить: от испуга и страшной стыдливости не осталось и следа, уступив место скованному повиновению, но не потому, что Юри его боялся. Виктор предполагал или осторожно хотел предполагать, что Юри скоро окончательно перестанет этого смущаться. Юри был таким, что его хотелось трогать. Привычно повторяемые в голове слова, почти соскальзывающие с кончика его языка, горели в мыслях, но он знал, что пока рано позволить им быть произнесенными. Пока Юри не будет готов сказать то же в ответ.Наконец Виктор слегка ослаблял объятия, и Юри медленно, точно собираясь с духом, разворачивался к нему лицом и смотрел в глаза, убирая мокрую челку с лица. Это было самым важным и самым интимным — быть так близко, прикасаясь друг к другу плечом, коленом или даже только краешком одежды, и несколько секунд молча смотреть в глаза. Эти секунды становились таинством, когда каждый из них понимал, что их тревоги, как волна о камень, разбиваются о любовь, неподтвержденную этикеткой принятых ритуалов, коей не нужно искать доказательства. Все, что они хотели знать друг о друге, горело в их глазах лихорадочной нежностью и сильной нуждой, которая струилась сквозь чуткие касания.Виктор улыбался. Юри подхватывал улыбку следом, слегка прикрывая веки и склоняя голову на бок, и каждое его движение вызывало ударный шквал чувств, обдававших виски жаром. Виктор такого никогда раньше не переживал.Юри приподнимал пальцем серебристые волосы, спадавшие на глаза, как бы невзначай оставляя ладонь на его щеке, и Виктор не мог продолжать просто стоять перед ним — брал его лицо в руки и целовал в губы. И каждый раз удивлялся, насколько они мягкие и покорные, такие горячие и приятные, что казалось, он до этого никогда в жизни не целовался. А когда Юри отвечал ему, смело втягивая нижнюю губу, чудилось, что земля горит под ногами, и он чувствовал, как кровь приливала к лицу, кончикам пальцев, в самом конце схлынув вниз живота. Он слышал, как шумно и рвано дышал Юри, и больше всего будоражила мысль, что он это делает от его, Виктора, прикосновений.Все страхи казались преходящими в их дни, непродолжительными, как жизнь увядших роз из букета, брошенного на лед. Держа Юри в своих руках и ощущая, как страстно он отвечает на все его легкие касания, Виктор чувствовал, что перерождается в другого человека, и, кем выйдет по окончанию изменений, он не мог даже предположить, остервенело бросаясь в эти темные для него воды и зарываясь носом в благоухающие мягкие волосы под заполошные вздохи Юри. Отголоски мыслей, что они могут утонуть вместе, тревожили его не чаще, чем иногда, потому что он был абсолютно уверен, что никто из них не позволит другому погибнуть. И они окунались вместе, укрываясь лаской с головой и сплетаясь друг с другом на шелковом белье. Может, он не мог научиться у Юри убежденности в простом постоянстве доверия, будучи тем, кто часто его предавал. Но когда-нибудь Виктор совсем перестанет бояться.