Часть 5 (1/1)

Хому хорошенько тряхнуло и он, сонно похлопав глазами, огляделся. Неужто он задремал, пока обратно на хутор ехали? Казаки тихо посмеивались, глядя на растерянного философа. Хома предпочитал рассматривать спину ехавшего впереди Сотника, чем их видеть ехидные морды. В голове всплывала прошедшая ночь. Стыдно-то как было обнаружить себя утром чуть ли не распластавшимся на пане, да ещё и обвив того ногами да руками. Стыдно, неловко, а пан наоборот довольно ухмылялся, ещё и вид потом делает, что ничего особого не произошло. Бес. Издеваются все над ним? Особенно казаки. Особенно после того, как он выскочил из хаты взъерошенный, в одной рубахе, красный от стыда. Дружно разразились гоготом. Хотелось кинуть что-нибудь язвительное в их адрес, мол нечего над ним потешатся, как сзади Сотник появился, Хома пуще заплыл краской, мельком исчезая за спинами казаков. За воспоминаниями дорога прошла незаметно. Возок остановился, казаки ловко поспрыгивали с него, хватаясь за мешки, он как-то пропустил их погрузку. Крупа там, наверное, иль ещё чего-нибудь съестное. Хома чуть отошёл от возка, боязливо покосившись на Сотника, раздающего указания. А тут вдруг плечо обожгло прикосновением и перед ним уж пани стоит. Улыбается довольно, но на отца обиженно смотрит.—?Соизвоили наконец-таки вернуться, хлопец,?— упрекнула дивчина, сложив белы ручки на груди. —?Вас вчера к вечеру уж ждали. За беспокоились, не случилося чего,?— Хома только оправдаться хотел, как пани потащила его куда-то, он успел заметить пристально наблюдающего за ними Сотника, так что не по себе Хоме стало. Хома встряхнул головой, хорошо у них здесь, красиво. Леса вон какие, фрукты, их бы насушить да в городе продать, а лучше горилку вывести. Горилка на фруктах это же самое то, чтобы с товарищами выпить в Киеве.—?Зря ты хочешь уехать, Хома,?— как мысли читает ведьма. —?У нас здесь…спокойно, но все же интересно,?— а глазищами сверкает так, что и правда всё желание уехать пропадает, чарует ведьма. Вся в батьку, такая же гарная да статная, словно из хрусталя выточенная. Вот только от его вида у Хомы всё обрывается, падает к ногам пана, что ослушаться он его не может. Погодите-ка, это ж с каких таких пор он о пане думает словно дивчина он какая, да чур, чур.—?Что задумался, Хома? —?остановилась пани, незаметно они уж и к реке подошли.—?Да так, философские мысли,?— пани лучезарно улыбнулась, эх что же за краса какая. С берега у самой кромки воды показались дивчины. Сидят, венки плетут да поют так сладко и зазывающее, что Хома аж остановился недалеко от них. А пани пропала, нет её. Оглянулся, а она как сквозь землю провалилась.—?Какой гарный хлопчик к нам пожаловал! —?а вокруг Хомы хороводом дивчины выстраиваются, хороши у них тут на хуторе бабы, все как на подбор красивы. Жарко стало от взглядов томных, чарующих. Эх, везёт Хоме на дивчин. Как говорил пан Ректор: ?Гопака они славно с ними на сеновале отплясывали.? Одна дивчина пробилась к Хоме сквозь хоровод в белом длинном платье, волосы русые да кудрявые, словно мавка.—?А ну расступитесь, бабоньки! —?и только хотела ближе к Хоме подойти, как пани из неоткуда появилась, очами блеснула зло, как молнией ударила.—?А ну брысь, девки! —?красавицы испуганно попятились и бросились врассыпную. А пани к Хоме обратилась. —?Любят тебя дивчины, хлопец, любят, вон как льнут, як медом им намазано,?— неужто ревнует светла пани? —?Иди-ка ты в шинок, голодный ведь, небось,?— обиделась, вот так диво. Ладно, с ней лучше не спорить, а то, мало ли, опять какой кошмар приснится.*** В шинке было шумно, казаки гоготали, что-то обсуждая между собой, да посмеиваясь над каким-то молоденьким парубком. Только Явтух сидел в стороне, читая молитвослов или книгу какую, только вот зыркнул на Хому зло и тоскливо, так что тому не по себе стало.—?О, хлопец, вернулся! Хорошо с пани прогулялся? —?опять взорвались хохотом. —?Ладно, садись. Хавронья, неси пожрать хлопцу,?— Хома беспрекословно взял миску. От похлебки пахло вкусно! Так бы у них в Бурсе готовили, а то постное все, видите ли. Разговор за столом медленно перетек в байки?— и черти, и водяные, кто у них тут только не водится, если послушать.—?Ездила она на мне! Ездила, говорю вам, хлопцы! Ездила! —?подскочил Дорош, треснув так по столу, что аж миски подскочили. Хома удивленно распахнул глаза.—?Сядь, Дорош. Смотри уж как хлопец напужался. Глазенки вылупил! —?посмеялась Хавронья Никифоровна. Вот ещё, чтобы он, Хома Брут, испугался, он ведь даже не крестится.—?Что же вы, козаки, так про пани говорите? Что плохого она сделала?—?А вот слыхал ли ты про гантаря? —?Хома мотнул головой. —?Э-эх, чему вас там в вашей Бурсе только учат? Славный был козак,?— все повторили, закивав головой. —?В поле работал за четверых, а пил то как, пил за семерых! Славный был козак. —?Дорош опрокинул чарку. —?Вот, панночка к нему явилась один раз. Ой красива в лунном бледном свете, ой прекрасна. —?Хому затошнило, сон-видение вспомнился, иль не сон это всё-таки был.—?Как наклонилась над ним, как глазищами глянула! —?вскочил Спирид, кладя руки на плече Хоме. —?И пропал козак, сгорел. Да не просто она пришла, вцепилася ему в свитку, оседлала! Да прокатилась по полям, да лесам. —?Спирид потянулся через Хому за горилкой. Он хоть когда-нибудь трезвым бывает?—?А ну-ка тихо, зубакалы! —?взревел Явтух, чуть замахнувшись бочкой, на которой сидел. Казаки присмирели немного, давно верного пса Сотника таким злым не видали. Явтух вцепился в плечо Хомы. —?Ты, Хома, не верь этим вралям, ложь это всё,?— но голос дрогнул, как-будто сам он сомневался. —?Ты, главное, веру не теряй! —?не по себе как-то стало, казаки перестали обращать на них внимания, недолюбливали, что ли, дядьку Явтуха? Хома попятился, лучше спокойно посидеть где-нибудь, но не здесь, тут все будто помешанные на нечисти. Вот хорошо Хома устроился под ивкой на берегу, прохладно и от хутора недалеко, но только как морок на него кто навел, заснул, а проснулся темень уж, только луна спадающим блином светит, мелкая дымка стелется по воде, наползая на берег, подбираясь к Хоме. Жутко стало, а сзади могильным холодом пахнуло. Глянул, а из-за дерева пани выходит. Сверкающая в своей неживой красоте и ужасающая одновременно. И зовет шипяще, руки простирает, чарует. Не заметил, как она за спиной оказалась, руки нежные на плечи положила и склонилась, губами уха касаясь. А Хома не чувствует рук, ног, как стоял на коленях так и стоит, слушая тишину, наполненную, казалось, сплошь его именем.—?Хома, не хотел ты со мною полюбиться,?— а голос нежный, чарующий, лишающий воли. Но вдруг нежные руки сменились железной хваткой, когти впились в плечи. —?Так покатай, Хома! —?впилась в когтями в свитку и оседлала. А Хома ни жив, ни мёртв. Хочет скинуть, да как управляет она им. Кричит, срываясь на хрип пани, подгоняя бурсака. Перед глазами всё сплошной пеленой, казалось, что не идет Хома, а летит. Панночка всё подгоняет, а Хоме всё нечисть кажется, тёмными глазищами из чащи выглядывает, лапами да щупальцами тянутся, пробуждая липкий страх, волной накатывающийся на него. Сучья, сухие ветки царапают, сдирают кожу, рвут одежду, а пани как заговоренная. Заездит ведь, погубит. А ноги уже подгибаются, силы медленно уходят. Страшно, ведьма ведь как заклинание шепчет у Хомы за спиной, только из-за гула не разобрать, кровь оглушительно в висках пульсирует. А они уж снова у хутора и, наконец-то, первый крик петуха. Упал Хома, еле дышит, грудь тяжело вздымается, как камень тяжел на неё положили. А пани склонилась над ним, страшна и прекрасна она в своем хищном оскале, шепчет заклинание, ворожит. Оно седой паутинкой сплетается и оседает Хоме на голову. Прокричал второй раз петух. Пани коснулась грешными устами губ Хомы. Тот словно яд сладкий выпил. Третий раз продрал горло петух. Растворилась сизой дымкой, пошла туманом по земле. Тяжко совсем стало Хоме, закатились глаза.