Часть 3 (1/1)

Расписанный потолок был первым, что увидел Хома, когда открыл глаза. Сначала он подумал, что у очередной дивчины, иль ещё где, но когда ему на лоб опустилась мокрая тряпица, все варианты разом вылетели из головы. Хома подскочил. Около на него на лежанке сидела панночка в своем венке и с перекинутыми на одно плечо черными кудрями. Смотрит карими очами и снова внутри сердце словно птица забилось, эти манящие розовые губы, ярко выделяющиеся на фоне белоснежной кожи.— Очнулся, хлопец, — дивчина очертила скулу, стирая холодные струйки воды, стекавшей от ганчирки. Хотел бы Хома отстранится, но не позволило ему что-то, а наоборот, чуть подластится под нежную руку. — Звать тебя как хоть? А то молчишь, смотришь так немов диво я какое, — панночка зарделась, самодовольно усмехнувшись. Хома полностью сел и только сейчас заметил, что был в одном исподнем, тонкое одеяло сползло, открывая широкий разворот ключиц, болезненно выпирающие ребра, впалый живот. И только хотел прикрыться, как сам пан Сотник зашел. Оглядел его, прищурив вспыхнувшие чем-то неземным глаза.— Батько, смотри как напужался сразу, — рассмеялась панночка, окликая отца. — Прости уж, я отдала твою одежду в стирку и штопку, весь был грязный, оборванный. Страшно глянуть. Наши бабы швидко все починят, — панночка продолжала что-то говорить, а Хома не мог оторвать глаза от пана. Стоит, снисходительно разглядывая ничего непонимающего бурсака, во дернул який бес его.— А мы с вами раньше не встречались?— Как же, была справа. На ярмарке в Киеве, ты там, хлопец, больно смело высказывался. — Сотник не то улыбнулся, не то оскалился, но от этого таки мурашки по спине пробежали, что аж передернуло бедного бурсака. Понятно, что он попал на нужный хутор, но что дальше? Что его здесь ожидает? Зачем он понадобился этой пани? — Ярина, дочка, поди принеси гостю одежу, а то вона как алеет, як майский цвет. — Ярина подскочила, да выбежала, як полетела, глянув так нежно на отца. А Сотник сел на скамью, закуривая трубку. — Добрался все-таки, да что ж такой неаккуратный, Хома?— Так это были не сны? — ничего не понял, ему это сейчас послышалось? Ведут себя как будто первый раз видят, а тут такие вопросы. Хома спустил босые ноги на теплый деревянный пол, обняв себя руками.— Яки сны еще? Видать сильно тебя приклало, но ничего, поживешь у меня на хуторе, окрепнешь, да и, может, Бог тебя нам послал. Кто ты? Роду ты какого будешь? — точно с ума сошел Хома, хотя нет же, слишком все было як взаправду: прикосновения холодных рук, губы на лбу, тепло меха накидки сотниковой, сны с панской дочкой. Хома встряхнул головой, прогоняя навязчивые образы, но заслужил только вопросительно поднятую бровь Сотника.— Философ я из бурсаков, Хома, Хома Брут, — под взглядом этого вельможного пана было неудобно, тем более попробуй Хома что-нибудь натворить, он тут главный, живо на кол посадит иль канчуки применит. В светелку зашла панночка и у Бурта как теплее стало на сердце, забилось бедное. Одежа, сразу было видно, не какого простого парубка, а хорошая, дорогая. — Да, как это я в барских вещах, — глядя на расшитую рубаху и шаровары, удивился Хома.— Не мели ерунды, иль в чем мать родила будешь ходить? — и снова чистый звонкий смех, от которого внутри все трепещет, как приворожила ведьма.***Простирающиеся вдаль поля, густой, почти непроходимый лес, холмы. Везёт же людям, которые живут здесь. Интересно, зачем Ярина показывает ему все, занялася бы своими девичьими делами, так нет, битый час ходит, показывает все. Хома бы в шинок заглянул, там возможно, чарочку ему и поднесли бы. Хотя, почему бы и не любоваться на такую славную пани, ведь сама к нему в руки идет, только если пан узнает, что он дочку его обидел, не сносить головы ему.— Гарна ты дивчина, светла пани, — уже позже, когда они устроились на берегу запруды, поближе подсел Брут. Не мог наглядеться на нее, сидит словно русалка, пряди свои темны перебирает, ножки белые без черевичек, белы плечи с длинной шейкой. Эх, Хома, аккуратнее с желаниями.— Да что ты говоришь, — панночка поникла, но тут оказалась совсем рядом с Хомой. — И называй меня по имени уж, - белозубая чарующая улыбка. — Ты ведь останешься у нас на хуторе хоть на какое-то время? — Ярина совсем близко наклонилось, что Хома чувствовал теплое дыхание на своей щеке, по спине прокатила волна желания, ни на кого он так остро не реагировал, ни одна дивчина не вызывала подобного. Нежная рука скользнула по щеке, и "да" вырвалось само как-то, Хома даже не понял, что произнес. Панночка подскочила, встав перед Хомой. — Что за счастье, будет с кем вечер скрасить, да прогуляться, а то местные парубки и девчата шугаются меня, словно прокаженной, — прищуренные черный глаза с пляшущими в глубине бесами так и манили. Хома поднялся вслед за ней.— Это как же? Такой славной дивчины? — панночка довольно усмехнулась, явное ей полюбу пришлась похвала, она кивнула.— Поцелуй меня, Хома Брут, иль тоже боишься, — сверкнула очами так, что и взаправду по спине прошла оторопь и липкая волна страха. Не успел Хома сообразить, как панночка приподнялась на носки, да накрыла его губы своими сладко-грешными. Ягодная терпкость кружила голову, мягкая податливость и одновременная настойчивость выбивали землю из-под ног, мягкие кудри, в которые пальцы вплелись сами собой, и венок приятно щекотал лоб.— Бесстыдники! Я все пану Сотнику расскажу, Ярина, поглядим, як ты в следующий раз с парубками лобызаться будеш! — Хома прервал поцелуй, развернувшись. Недалеко от них стоял седой казак, нахмурившись, держа в одной руке трубку.— Ты чего здесь забыл, Явтух? Отвечай, — нежной панночки как не бывало, в голосе проклюнулись повелительные нотки, в глазах засверкали молнии.— На мельницу ходил, пани, старий мельник скаржиться, что ему знову склад попортили, — он смерил Хому злым взглядом, не по себе немного стало. Хоме показалось, что Ярина ухмыльнулась на последних словах.— Вот и иди своею дорогою, а батьке голову не морочь, сама як-нибудь разберусь и без твоих собачьих советов, — панночка говорила тихо, но становилось лишь страшнее от тихого недовольства панской дочки. Казак молча поклонился и ушел, пыхтя трубкой. Ярина развернулась, снова улыбаясь своей чаровной улыбкой. Жутко стало Бруту от таких резких перемен. Когда позже они шли по селу, до его слуха доносились тихие шепотки: "Сгубит молодца, как пить дать сгубит"