Часть 1 (1/1)

Высокий казак с растрепанными волосами стоял в тени палатки на ярмарке, он смачно откусывал ворованное яблоко, наблюдая за бурсаками, носящимися между прилавками, пугая толстых торговок, и незаметно таскающих снедь. Надо было брать всё, что плохо лежало, пока нет ректора. Как его угораздило только пойти в бурсу? Хотя, что делать безродному сироте? А тут кормят, поят, жизнь хорошая, только розги, да целый год по псалтырям изучать слово богослова, да молитвы, чтоб потом всю жизнь стоять у алтаря. К философу подбежал кудрявый бурсак с усиками и щетиной:—?Чого грустим? —?словно угадывая его мысли, спросил богослов. —?Пойдем-ка на площадь, там музыканты и целая юрба красивых пани. Можно найдем с кем розважитися,?— Халява хитро подмигнул, да подхватил Хому за локоть, таща в гущу толпы.По круглой площади шатались горластые бабы, пытаясь всем продать свои бублики, на невысоком помосте сидели музыканты с рожками, бубнами и прочим арсеналом. Здесь же было приличное количество очаровательных паночек и казаков, но по большой части бурсаков в темных одеждах. Тиберий во всю увивался за светловолосой дивчиной, не обращая внимания на вывалившиеся из сумки овощи. Халява, не отпуская Брута, поволок его в центр, бросая несколько монет музыкантам, живо заигравшим веселую мелодию:</i>Ах, ты доля моя, доля богослова,Целый год по псалтырям, изучаем бестолково, чтоб потом стоять у алтаря.Экая тоска если не повеселится и не согрешить.Да, горе не беда, есть горилка, есть табак - значит можно жить.Пей, бурсак, и не грусти, коли в пузе пусто,?</i>Затянул философ, похлопывая сокурсника по плечу, да перепрыгивая с пятки на носок. Хотят устроить представление?— ладно. Что-что, а петь, танцевать и пить горилку их честная компания любила.</i>Каждый должен угостить за божие искусство,?</i>Подпел Тиберий, подбегая к ним, делая невозможный кульбит ногами и руками. А дальше началось полное безумие, состоящие из залихватских танцев, задорных песен про долю богослова.Дивчины в пёстрых передниках и лентах кружились в хороводе, цокая красными сапожками, а кто и босиком. Бурсаки по-разбойничьи свистели, давая прокрасться сомнению, а точно ли эти хлопцы будущие философы и богословы, а не разбойники лихие. Бурсаки отплясывали гопака, напрочь забыв наставления ректора. Не обошлось и без яркого ?Казачка? в исполнении самого Хомы Брута, а после несколько дивчин утащили его в свой хоровод. Красавицы красавицами, а не цеплял никто.Неожиданно в разгар пляски появился разгневанный ректор, красный как рак, нервно теребящий свою бороденку:—?Это что же здесь творится? Бурсаки, грамматики, философы! Я вас уму разуму учил, чтобы вы слово божье в народ несли, а вы! —?все затихли, слушая гневную проповедь. Ректор сокрушенно вскинул руки. —?Да что ж за чертовщина такая! —?а бурсаки, издеваясь, начали вторить дружным хором:—?Чертовщина, всюду чертовщина!—?А вот в нашей селе чертей, нечисти всякой множество, зимой как завоют упыри под окнами в дрожь бросает и грешно над этим смеяться,?— встряла какая-то полная баба в красной свитке. Послышались удивленные возгласы и перешептывания. Вперёд вышел седой казак, видимо, приехавший с этой бабой, начиная рассказ про столичного писаря, якого бесы мучили. Хому неплохо повеселила эта история и он только хотел вставить слово, как из толпы вышел грозный пан в красном нарядном кафтане, белой пушистой шапке, с торчавшей из-под богато расшитой свитки саблей.Всего несколько секунд перехваченного тёмного, обжигающего взгляда этого пана хватило, чтобы у Хомы сердце провалилось, рухнуло что-то внутри. Хома прицепился взглядом к хмурому лицу, но уже с залегшими морщинками на лбу и в уголках глаз. Острые скулы, высокий лоб, кустистые длинные усы.Пан обвел грозным взглядом всех присутствующих, первыми поклонились та баба и казак. Началось перешёптывание, скользили слова порченые, с сатаной связанные, но их быстро заткнули рядом стоящие. Он бросил несколько монет им, а потом и в толпу, а после так же стремительно, как и появился, ушел, но казак, сопровождающий его остановился, тяжело бухнул мешком об землю и принялся раздавать подарки. Кому деньгу, дивчинам бусы, венки, да ленты, не даром праздник и Сорочинская ярмарка в один день, все на неё съезжаются.Какие-то взбудораженные мужики начали кричать про то, что на них черти ездили, тут уж Хома не выдержал:Вы, добры паны, наверное пьяны, как могли податься такому обману?

Хома наступил на тех мужиков:Не верю, не верю, чтоб черти мерещились до смерти!— Подпрыгивая под дружный свист товарищей, якобенился бурсак, подтанцовывая.— Дабы кто такое видел, чтоб Хома с перепугу крестился. Вон бурсаки робеют, а Хома посмелее будет. Они рюмку другую пьют для храбрости, а я как плюну на эту нечисть,?— и опять, пусть народ потешится и узнает кой Хома Брут бесстрашный хлопец:Не верю, не верю, чтоб добрым людям черти так насолили.Халява и Тиберий подхватили, залихватски свистя:

Я вам тайну однако открою, страшный сон не дает мне покою,?Весь дрожу и в поту просыпаюсь,Спустился до заговорщического шепота философ, подбегая к сладким паночкам бурсак, изобразил дрожь. Они заалели, скрывая улыбки.— Как приснится, что с бабой венчаюсь, так лучше Сатане отдамся добровольно,?— милые личики моментально исказила злая гримаса, которая лишь смех у Брута вызвала. Халява обнял сокурсника за шею:—?Ведь бабы сплошное наказание, им то не так, се не это. Хуже черта только жена! —?казаки дружно заржали, глядя на обиженные и насупившиеся лица дивчин. А у Хомы сердце снова забилось, словно пойманная в клетку птица, а ведь случаем глянул в самую гущу толпы, а там опять эти два жгучих колодца больших сверкнули и растворились. Привиделось, аль нет? —?Давай Хома! —?вывел из ступора товарищ:А ни сатана, ни нечисть, ни другая людская ересь не возьмут меня! И не одна чертовка не заудит Хому! —?сам нахально улыбнулся, а перед взором эти очи панские стоят.Внезапно толпа расступилась, пропуская про импровизированному коридору статную хрупкую фигурку паночки. Чёрные и упругие колечки кудрей, рассыпанных по покатым плечам, пышный венок из множества цветов, создающий дурманящий шлейф запаха. Белая додильня из легкой струящейся ткани, не закрывающей лебединую шейку, клетчатый вышитый передничек, сафьяновые туфельки, выглядывающие из-под подола наряда. Сердце Хомы Бруты пропустило удар, другой, но через такой промежуток времени, казалось всё, смертушка пришла.

Дивна паночка, ни на кого не смотря, проплыла к бурсаку, осматривая его оценивающим взглядом:—?Гарный хлопец,?— дивчина остановилась недалеко, усмехнулась, обнажая белы зубки. —?Смелый, вот награда тому, кому попадешься на зубок,?— она переливчато рассмеялась, словно колокольчики рассыпали.—?Спасибо, добра пани,?— вокруг зашептались и кто-то крикнул: ?Кланяйся паночке?. —?Да никогда и никому отродясь, кроме Господа Бога, не кланялся и кланяться не собираюсь,?— взбунтовался Хома, отойдя в сторону, на что с лица пани спала улыбка.—?Не хочет клён стелиться? Не хочет,?— як сама с собой разговаривала красавица. Она оглядела толпу, приосанившись. —?Гордый, в глаза мне смотришь и взгляда моего не боишься. —?Брут ухмыльнулся, не отрывая взгляда от темных колодцев дивчины,?— как у пана того?— которая улыбался одновременно и мягко, и нежно, и так, что липкий страх полз по позвоночнику. Заплетался веночек из травы осоки,Неожиданно высоким голосом пропела паночка, у Хомы аж серденько затрепетало, она сделала несколько шажков по направлению к бурсаку:

Повстречался парубочек смелый, черноокий.Не хотел клён зеленый ветвями склонится.

От глубокого пения дивчины, как от ворожбы все замерли, расступились, да Хома только отвернулся, но напрягся, аль как на охоте, впитывая как земля-матушка дождь, каждый звук. Небо потемнело, а ведь разгар дня, горилки надо меньше пить:

Не хотел казак холеный с девушкой любиться,?— тревожно стало казаку, что же происходит то? Люди задвигались якось не по живому, словно куклы, а пани всё продолжала песню-ворожбу:Подойду к тебе поближе, посмотрю в твои глаза,?Как близко-то окаянная оказалась, у Хомы серце ещё быстрее забилось, голова затуманилась. Он невольно руку на серце положил, пытаясь успокоить его, и неоткуда взявшийся жар остудить:Жар любви мне щёки лижет, расплетается коса.

Ведьма, в правду ведьма, ведь словно приворожить хочет, а как ще объяснить, что Хома теперь очей отвести не может от красавицы, ловит движение каждой складочки богатого наряду, как кудряшка на ветре вьётся. А внезапное прикосновение нежной рученьки к щеке, словно перышко, обожгло, след оставило.

Тут уж рассудок точно помутился от сладкого шепота у Хомы над ухом:Все желания тебе я прошепчу,?А закатиться красно солнышко, я тебя на век получу,Заволокло всё туманом, що не стало больше никого кроме светлой пани перед взором, а она усмехается, дразнит, ведет белыми плечами, только хотел схватить, ускользнула в туман, откуда только он? Тело жаром пробрало, словно экий летний день в разгаре. Бросается Хома в тумане, словно зверь в западне, на голос грешный. Уж сердце заходится, ноги подгибаются, как выгибает Хому, теряет он связь с телом, движется, но не по своей воле, а затылок жжет, как от взгляда. Подогнулись ноженьки, ударился он о сыру землю, а сердце молнией прошибло, поднял он очи, а паночка стоит как виденье дивное, очами жгучими сердце выжигает. Только вот видел он очи такие же, хотя дурь это, дурь. Обласкала руками нежными скулы острые, да возвела на растрепанные светлые пряди свой венок, будто закрепляя ворожбу свою. Ведьма, точно ведьма, но красавица.Моргнул Хома и развеялся морок, стоит он посреди площади, а паночки как не было, только народ перешептывается. К нему подбежали обеспокоенные состоянием товарища бурсаки. А он не слышит, не видит, сердце ноет, как-будто кусок из него вырвали. Очухался он, когда его привели в Бурсу, усадили на топчан в их общей келье, да водой сбрызнули.—?Ритор, ты посмотри-ка,?— пихнул его Халява, подмигивая. —?Кажись, наш бесстрашный хлопец влюбился, да в вон какую видную пани,?— они дружно заржали, но замолкли от хмурого взгляда Хомы.—?Оставьте меня, идите на свою ярмарку,?— он замахнулся на них и, отвернувшись к стене, погружаясь в неприятные?— или все-таки приятные? —?думы. От воспоминаний о прекрасной пани внутри заворачивался узел и подкатывало желание, за которое их били плетками и, как выражался ректор, изгоняли дурь. После такого ?изгнания дури? желание шататься по дивчинам отлетало, и от любого прикосновения ткани к израненной коже хотелось выть. Только вот что-то в этой дивчине было не так?— одновременно манила она к себе и пугала своей красотой. И в голове засел тот странный пан, тот взгляд, каким он смотрел на Хому?— оценивающий, властный?— а сам он красивый, статный, мужественный, хоть и хмурый. Так, уж это точно порча какая, думать о мужчине, это же мужеложством попахивает, за такое каторга, аль виселица.

Чур, чур. Хома постепенно начал погружаться в беспокойный сон, а перед глазами стояло лицо паночки, которое неуловимо менялось к лицу пана.***—?На кой-черт ты выбрала этого хлопца, голубка моя? —?поинтересовался казак, приостанавливая своего вороного коня, чтобы поравняться с медленно едущей на своей белой кобылке дочкою. —?Приглянулся? —?паночка пожала плечами и отвела лицо, но колдун успел заметить румянец. —?Жалко мне его, гарненький парубок,?— казак хитро прищурил глаза, скосив их на доню, та лишь фыркнула и пришпорила кобылу, умчавшись вперед. Колдун и так верил в силы своей голубоньки, но настояла, потребовала задание, что же, пришлось дать. Приворожить, наиграться так, что останется от парубка только тело, а душа вон выйдет, и сгубить молодца. Но кто же знал, что хлопец настолько гарный, да статный будет.

Ой, ведьма, ведьма.